Джефри Триз: «Фиалковый венец»

Джефри Триз
Фиалковый венец



Джефри Триз
Фиалковый венец Глава 1СБОРЫ В ТЕАТР
— Сегодня мы не учимся! Сегодня мы не учимся!Алексид вздрогнул и проснулся. Какой тут сон, когда младший братишка выкрикивает тебе в самое ухо радостную новость!Он сел на кровати, и ее кожанные ремни громко скрипнули. Щурясь спросонья и от этого становясь особенно похожим на лесного бога Пана Пан — древнегреческий бог стад и лесов; его обычно изображали в виде косматого человека со свирелью, с козлиными ногами и с рожками на лбу; по поверью, встречавшиеся с ним люди впадали в священное безумие

, он заметил, что на дворе еще не совсем рассвело. Но и в сером сумраке было видно, что Теон как сумасшедший носится по комнате. Зевнув, Алексид нащупал у себя за спиной подушку.— Сегодня мы не учимся! — восторженно распевал Теон. — Не учимся! Не учим…Но тут на него обрушилась подушка, и, не докончив последнего слова, он растянулся на полу. Ничуть не обидевшись, он вскочил на ноги, и его круглая физиономия просияла.— Может, теперь ты замолчишь? — спросил Алексид, снова натягивая на плечи лиловое одеяло. — А если ты посмеешь швырнуть в меня подушкой, — добавил он, разгадав намерения Теона, — то я угощу тебя сандалией.— Да ведь я на нее только смотрю! — возмутился Теон. — Она же лопнула. Я весь в перьях.— Сам виноват: незачем было кукарекать среди ночи.— А сейчас вовсе и не ночь — небо заметно посветлело, — важно заявил Теон, который любил уснащать свою речь выражениями, заимствованными у взрослых. — Неужели ты забыл, какой сегодня день?Алексид снова сел на постели, живо сбросил одеяло и спустил ноги на пол.— Клянусь звездами, сегодня же начинаются Великие Дионисии! празднества в Древней Греции в честь Диониса — бога виноделия

Сон с него как рукой сняло, чуть раскосые карие глаза весело заблестели.— Да, Великие Дионисии, — подтвердил Теон. — И мы три дня не будем учиться!— А ты ни о чем другом и думать не можешь, лентяй ты эдакий! — сказал Алексид, потягиваясь. — Ну, я-то с учением покончил.Теон ехидно улыбнулся:— Это ты так думаешь, а не отец. И придется тебе продолжать свое образование…— Если ты не уймешься, твое образование я продолжу сейчас! — и Алексид сделал вид, будто собирается дать брату хорошего пинка; впрочем, он не думал приводить свою угрозу в исполнение, так как еще не обулся. Теон испустил вопль притворного ужаса и бросился бежать, перепрыгнув через свою кровать и через пустую кровать у двери. На ней прежде спал их старший брат Филипп, но ему было уже девятнадцать лет, он второй год нес военную службу на границе, и его не отпустили домой не праздники. На пороге Теон остановился и, чувствуя себя в полой безопасности, вступил в переговоры.— Захвати мое полотенце, — сказал он. — А я достану воды из колодца.— Ну ладно, — ворчливо отозвался Алексид.Он любил попугать младшего брата, но редко переходил от слов к делу.Взяв оба полотенца, он вышел за братом во внутренний дворик.
По всем Афинам кричали петухи. Квадрат неба над головой из темно-синего стал перламутрово-серым, хотя среди ветвей смоковницы еще блестел узкий серп молодого месяца.Теон пригибался через край колодца. Аргус — его назвали так в честь верного пса из «Одиссеи» — ласково тыкался носом ему в бок.— Уйди, Аргус! — упрашивал мальчик. — Не щекочись! У тебя нос холодный…— Сюда, Аргус!Аргус тотчас бросился к Алексиду, но тот добродушно его оттолкнул:— Лежать, Аргус! А уж если хочешь прыгать на человека, то прежде обуйся в сандалии. Ты меня всего исцарапал!Теон вытащил из колодца полное ведро и перелил воду в большой глиняный кувшин. Оставшуюся воду он выплеснул на пса, и тот убежал за смоковницу — на его морде было обиженное выражение, словно он хотел сказать: «Ну ладно, царапать других нельзя, но самому-то почесаться можно?»Алексид поднял кувшин и налил воды в сложенные ладони брата. Теон нагнулся, растер лицо, отфыркнулся и ощупью нашел полотенце. Он не любил затягивать умывание.— Давай теперь я тебе полью, — сказал он.Даже не заре воздух в маленьком дворике не был прохладным. Стены дома, окружавшие его со всех четырех сторон, сохранили тепло вчерашнего дня. От ледяной колодезной воды у Алексида прехватило дыхание. Но, промыв глаза, он решил показать брату пример и сказал, стуча зубами:— Остальное, если хочешь, вылей мне на голову, — и от души пожелал, чтобы воды в кувшине оказалось поменьше.— Нагнись ниже, — весело потребовал Теон. — Я ведь не такой высокий, как ты… пока.Алексид нагнулся, словно собираясь метнуть диск. Их кувшина вырвалась зеленовато-белая водяная дуга, пахнущая замлей. Она разбилась о его кудрявые каштановые волосы, обдала плечи и сбежала по спине, так что заблестели все бугорки позвонков.— У-ух! — вырвалось у него. — А-ах!Вода, журча, стекла в канавку и по ней, под еще запертой дверью, — на улицу.— Давай я зачерпну еще ведро, — предложил Теон.Но Алексид уже убежал, размахивая полотенцем и отряхиваясь, словно мокрая собака.
Когда Алексид надел новенький белый хитон, украшенный зубчатой голубой каймой, он услышал, что наверху мать будит служанок. Во дворе Теон, присмирев, лил воду на руки отца, а Седой Парменон почтительно стоял рядом с хозяином, держа наготове чистый плащ, который тот наденет поверх хитона, перед тем как выйти из дому. Мать и старшая сестра Ника (ей было семнадцать лет) будут, конечно, умываться в гинекее. Вон Сира уже наливает воду в их кувшины.Сиру Алексид недолюбливал, хотя смотреть на нее было приятно. «В доме, где подрастают мальчики, такие хорошенькие рабыни ни к чему», — не раз загадочно повторяла его мать. Сира важничала и называла себя приближенной госпожи, потому что носила за ней покупки. Фратта, вторая служанка, работала гораздо усерднее, но разве можно было показаться на улице в сопровождении этой косоглазой, неуклюжей, громогласной фракинянки? Да к тому же она говорила с таким варварским акцентом! Но Алексид любил ее, как и вся семья.Теперь он отправился к ней:— А когда завтрак, Фратта, милая?— Да некогда мне с завтраками возиться! — Не повернув головы, она продолжала укладывать припасы в большую корзину. — Вон хлеб. А размочить его ты и сам сумеешь, а?— Попробую. — С этими словами Алексид налил в чашу немного вина и обмакнул в него хлебную корку.В кухню вошел Теон.— Что в корзинке? — сразу спросил он.— Увидишь, родненький, когда ее откроют.Фратта огляделась, схватила несколько яиц и бросила их в корзину.Теон испуганно вскрикнул.— Да они же крутые, дурачок, — успокоил его Алексид.— Я вижу в корзине яблоки и смоквы, — бормотал себе под нос Теон. — Полагаю, что в ней есть медовые лепешки, потому что вчера их пекли. Надеюсь, там лежит и колбаса. И уж наверное — сыр. А орехи, Фратта?— Может, парочка и найдется.— Вот и хорошо! — Теон одобрительно кивнул. — В театре без орехов никак нельзя.— По-твоему, — насмешливо сказал Алексид, — без них нельзя постичь высокое театральное искусство?Теон недоуменно замигал, а потом радостно улыбнулся: такие красивые слова необходимо было запомнить для дальнейшего употребления.— Ну да, — сказал он. — А как же?— Что ж, — заметила Фратта, созерцая набитую доверху корзину. — Этого вам, пожалуй, хватит. Но хоть убейте, никогда не пойму, как вам кусок в горло лезет, когда вы насмотритесь этих ужасов.Фратта ни разу в жизни не видела театральных представлений и имела о них самое превратное понятие. Ей доводилось слышать пересказы отдельных отрывков из разных трагедий, — конечно, самых жутких. Так, она знала, что жена Агамемнона убила его в ванной, что Медея прислала царевне отравленный наряд, чтобы погубить соперницу в день свадьбы, и что Прометей был прикован к скале, а коршун терзал его печень. Наверно, она была бы горько разочарована, если бы попала в театр и убедилась, что все эти страшные события происходят за сценой. Впрочем, это не помешало Теону задать ей обычный вопрос:— А тебе хотелось бы пойти с нами, Фратта, милая?— Нет, родненький, театры не для рабынь. Ну ничего, когда вы все уберетесь, нам и тут будет неплохо. А теперь уходите-ка из кухни. Вон госпожа и Ника ждут вас во дворе.— Все готовы? — спросил отец.— Все, отец, — ответил Алексид.Когда они вот так всей семьей отправлялись куда-нибудь, отец всегда придирчиво оглядывал их, словно на военном смотру. Сам он был очень представительным человеком: курчавая борода с проседью, сухощавое крепкое тело. И держался он все так же прямо, как в те дни, когда был гоплитом гоплит — тяжеловооруженный пеший воин

. На его щеке и на правой руке виднелись бледные рубцы старых ран. На улицах прохожие указывали на него друг другу. «Это Леонт, — объясняли они приезжим. — Он состязался в беге на Олимпийских играх». И Алексид гордился, когда слышал этот шепот и видел, как незнакомые люди с интересом смотрят вслед его отцу.Мать казалась спокойной, но ее пальцы нервно разглаживали складки темно-красного пеплоса пеплос — верхняя женская одежда

, а Ника в бело-голубой одежде совсем притихла под отцовским взглядом. Головы обеих окутывали покрывала. На этом настаивал отец. Он был человеком старого склада и любил повторять, что «место женщины у домашнего очага» и что добрая слава девушки заключается в том, чтобы о ее существовании не знал никто, кроме родных. Было просто удивительно, как он еще позволял жене и дочери посещать театр.Однако в это утро он особенно внимательно осматривал сыновей. Сначала их венки из дикого винограда — такие венки в этот день носили все в честь бога Диониса, потому что это был его праздник, — а потом и всю их одежду. — Поправь застежку на плече, Теон, у тебя перекосился плащ. Его надо сдвинуть на два пальца левее. Помни: благородного мужа всегда можно узнать по тому, как ниспадают складки его одежды.— Понимаю, отец.— А ты, Алексид, раз уж ты надел одежду мужа, то и носи ее как подобает. Или, по-твоему, достаточно просунуть в хитон голову и руки и перетянуть его поясом? Расправь его. А когда мы будем в театре, не заставляй меня то и дело толкать тебя локтем, чтобы ты не закладывал ногу за ногу, — это неуклюже, так сидят только варвары.— Хорошо, отец.Наконец они отправились в путь. Леонт, держа в руке трость, шел впереди вместе с сыновьями, мать и Ника следовали за ним, а Парменон с корзиной и охапкой подушек замыкал шествие. Парменон был единственным рабом, которого брали в театр, но ведь он был педагогом педагог — в Древней Греции раб, обязанностью которого было водить детей в школу и следить за их учением

. Его обязанностью было провожать мальчиков в школу и в гимнасий общественное здание, в котором занимались атлетическими упражнениями

, ожидать там, пока не кончатся занятия, и сопровождать их домой. Он хорошо читал и писал и вообще был образованным человеком. «Еще бы ему не быть образованным, — не раз думал Алексид, — когда он чуть ли не полжизни провел в школе не задней скамье, из года в год выслушивая одни и теже уроки: арифметика, музыка, „Илиада“, „Одиссея“. И если уж он всего этого не помнит, так чего они хотят от нас, мальчиков, которые посещают школу только с семи до пятнадцати лет?»Ну, для него самого это теперь осталось позади.С нынешнего дня, а вернее, через три дня, когда кончатся Дионисии, он вступает в новую жизнь. Эфебом эфебы — юноши от восемнадцати до двадцати лет, проходившие военное обучение в отрядах на границах страны

он станет только через два года, а пока будет посещать лекции софистов софист — учитель философии и красноречия в Древней Греции

. И ходить к ним и в гимнасий он будет один. «Как хорошо, что отец не богат! — в сотый раз повторил он себе. — Если бы у него было больше рабов, он приставил бы ко мне особого слугу. А Парменон не может разорваться надвое и будет присматривать только за Теоном — он ведь младший».Свобода… Можно будет узнать столько нового…Алексид, как истый афинянин, был взволнован даже одной мыслью об этом. Сам не зная почему, он верил, что с этих пор его жизнь станет гораздо интереснее. Его ждут всякие приключения. Да, так будет.Непременно.Но чего именно он жалел, он сказать не мог бы и очень удивился бы и даже испугался, если бы какой-нибудь оракул предсказал ему, что уже в этот день начнется приключение, которое превзойдет все его ожидания, — начнется так же незаметно, как начинается река. Глава 2АЛЕКСИД ПРИОБРЕТАЕТ ВРАГА
Солнце уже поднялось над восточными горами. Оно заливало ярким светом узкие улочки, играло на белых стенах, испещренных надписями вроде: «Голосуйте за Телия!» или: «Архий любит Дию!», и карикатурами на влиятельных граждан. Все люди на улице спешили в одном направлении.— Пойдем быстрее, — приставал Теон, — а то все лучшие места займут!Леонт рассмеялся. Он был уже в праздничном настроении и, вместо того чтобы напомнить сыну, что необходимо всегда соблюдать достоинство, сказал только:— Это ведь не марафонский бег. Да и бедняге Парменону нелегко тащить такую корзину.— А что будут представлять в этом году? Кто победит? У нас в школе есть мальчик — его отец ужасно богат и он хорег человек, оплачивавший расходы на праздничное театральное представление; эта и другие подобные же повинности заменяли в Афинах налоги

одной из сегодняшних трагедий, — так он говорит…Когда Теон начинал болтать, всем оставалось только молчать. Но сейчас Алексида это скорее обрадовало: куда интереснее обдумывать то, что видишь и слышишь вокруг себя на улицах. Вон те люди, наверное, приезжие — дорийцы с западных островов, а может быть, судя по их произношению, и откуда-нибудь подальше… А эти двое смуглых мужчин с томными черными глазами, чьи руки в лад их беседе взлетают и опускаются, точно птицы, уж наверно египетские купцы… Этот важный сановник, которого сопровождают четыре служителя, надо полагать, чужеземный посол… На праздник Великих Дионисий в Афины съезжаются люди из многих стран.«А как же может быть иначе?» — гордо подумал он.Ведь Афины — самый замечательный город-государство во всей Греции, а греки — самый образованный народ мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24