Несмотря на все ваши мерзости, здесь стало еще хуже, чем раньше. Нельзя столько времени пудрить людям мозги, а потом делать вид, будто это вас не касается.
Он вдруг задохнулся и замолчал, лицо его исказилось, он с подозрением озирался. Испугался, что наговорил лишнего? Литума взглянул на хозяина погребка. Тот, как ни в чем не бывало, наполнял рюмки. Донья Адриана вышла из-за стойки, подошла к пьяному пеону и взяла его за руку.
– Идем потанцуем, чтоб прошла твоя злость. Ты же знаешь, что злиться вредно для здоровья.
По радио передавали музыку, но ее едва было слышно из-за постоянных помех. Пеон начал танцевать болеро, прижимаясь всем телом к донье Адриане. Как сквозь туман, Литума видел, что он уткнулся носом ей в шею, а его руки гладят ей ягодицы.
– А где остальные? – спросил капрал. – Ну те, что пили пиво тут недавно?
– Минут десять как ушли, – ответил Дионисио. – Не слышали, как хлопнула дверь?
– А вам все равно, что лапают вашу жену? У вас на глазах?
Дионисио пожал плечами.
– Пьяные не соображают, что делают. – Он засмеялся и с удовольствием вдохнул запах писко из рюмки. – А вообще-то, велика важность. Подарим ему десять минут счастья. Вы только посмотрите, как он наслаждается. Не завидно?
Пеон почти повис на донье Адриане. Он уже не танцевал, не двигался, только его руки блуждали по плечам, спине, груди и рукам женщины, а рот искал ее губы. Она не останавливала его, ее лицо выражало скуку и легкое отвращение.
– Ну и нажрался. – Литума сплюнул на пол. – Как я могу завидовать этой скотине?
– Животные счастливее нас с вами, господин капрал. – Дионисио засмеялся и опять превратился в медведя. – Они живут, чтобы есть, пить и спариваться. Они ни о чем не размышляют, у них нет забот. Это мы с вами несчастные, нас можно пожалеть. А он сейчас встречается со своим зверем, и посмотрите, как он счастлив.
Капрал подвинулся поближе к трактирщику, положил руку ему на плечо:
– Он упоминал о каких-то мерзостях, которые вы здесь вытворяли. Что он имел в виду? Что вы делали, чтобы предотвратить то, что все равно случилось? – Литума говорил медленно, отчетливо выговаривая каждое слово. – Что здесь было?
– Спросите его самого, господин капрал, – ответил Дионисио, двигаясь медленно и неуклюже, как медведь, выполняющий команды дрессировщика. – Если вы верите тому, что несет этот пьяница, то слушайте его и дальше. Разговорите его – он вам все выложит.
Литума закрыл глаза. В голове все закружилось, и в этот круговорот затянуло Томасито и Мече в тот самый момент, когда они обнимались и любили друг друга.
– Мне уже все равно, – пробормотал он невнятно. – Я уже закрыл лавочку. Мне прислали новое назначение. Уеду в верховья Мараньона и там забуду о сьерре. Я рад, что апу наслали уайко на Наккос. И что остановится строительство дороги. Благодаря апу я могу убраться отсюда. Никогда в жизни не чувствовал себя так погано, как здесь.
– Писко поможет вам узнать всю правду о себе. – Голос хозяина погребка звучал ободряюще. – Так бывает со всеми. Продолжайте, как начали, и скоро вы посетите своего зверя. Кстати, кто он? Ящерица? Или поросенок?
Пьяный пеон что-то крикнул, Литума повернулся в его сторону. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть от отвращения. Пеон распахнул свой тесный пиджак, расстегнул ширинку и обеими руками держал свой темный отвердевший член. Демонстрируя его донье Адриане, он заплетающимся языком выкрикивал:
– Полюбуйся, старушка! Стань на колени, сложи руки и скажи ему: «Ты мой бог». Не ломайся, ну!
На Литуму напал приступ смеха. И в то же время он едва сдерживал рвоту, а в голове, не переставая, проносились мысли о Мерседес. Неужто и впрямь это та самая пьюранка, которую он знал когда-то? Да разве возможны такие совпадения, прости, Господи?
Сеньора Адриана повернулась и направилась на свое обычное место. Там она опять облокотилась о стойку и с безразличным видом воззрилась на пьяного пеона с расстегнутой ширинкой. А тот, оказавшись в одиночестве в середине зала, удрученно созерцал свой член.
– Вы тут спрашивали о мерзостях, господин капрал, – сказал Дионисио. – Вот перед вами одна из них, полюбуйтесь. Видели вы что-нибудь мерзопакостнее этого закопченного члена?
Он насмешливо хмыкнул, донья Адриана засмеялась, Литума тоже улыбнулся из вежливости, хотя ему совсем не было смешно. Тошнота снова подступила к горлу – вот-вот его могло вырвать.
– Сейчас я уберу этого хмыря, – сказал он. – Уже поздно, его совсем развезло, он вам не даст покоя всю ночь.
– Обо мне не беспокойтесь, я привык, – сказал Дионисио. – Такие спектакли – часть моей работы.
– Сколько я вам должен? – спросил капрал, потянувшись за бумажником.
– Сегодня все за счет заведения. – Дионисио протянул ему руку. – Я вам не сказал, что мы завтра закрываем его?
– Тогда большое спасибо.
Литума подошел к пьяному, обхватил его за плечи и стал потихоньку подталкивать к двери:
– Пойдем-ка, выйдем на свежий воздух, приятель. Давай, давай.
Тот и не думал противиться. Уже на ходу он быстро застегнул ширинку.
– Конечно, господин капрал, – бормотал он, заваливаясь на бок. Если с людьми говорят по-человечески, люди понимают.

* * *

Снаружи их встретила ледяная темнота. Не было ни дождя, ни ветра, как в другие ночи, но температура сильно понизилась, и Литума чувствовал, что у бурильщика зуб на зуб не попадает, он дрожал, съежившись под своими одежками, которые, как смирительная рубашка, сковывали его движения.
– Ты, верно, ночуешь в бараке, уцелевшем от уайко, – сказал Литума, поддерживая его за локоть. – Я тебя провожу, дружище. Давай-ка возьмемся за руки, не то в этой темноте угодим в какую-нибудь яму и сломаем шею.
Они шли медленно, спотыкаясь о камни, толкая друг друга во мраке, который не могли рассеять мириады звезд и узкий серп луны. Неожиданно бурильщик остановился и, схватившись за живот, согнулся пополам.
– Тебя мутит? Поблюй – станет легче. Натужься, чтоб вся дрянь вышла. Я тебе помогу.
Бурильщик, скорчившись, содрогался от приступов рвоты, а Литума, стоя позади, сдавливал ему обеими руками живот, как он это обычно делал в Пьюре с непобедимыми, когда те перебирали в баре Чунги.
– Ты ко мне подкатываешься, – вдруг запротестовал пеон, с трудом выговаривая слова.
– Этого тебе, наверно, хочется, – засмеялся Литума. – Нет, мужчины меня не интересуют, мудак.
– Меня тоже, – промямлил пеон, все еще давясь от приступов рвоты. – Но в Наккосе все становятся гомиками, а то и похуже.
У Литумы забилось сердце: этого пеона тоже что-то грызло, он хотел от чего-то освободиться, искал, кому излить душу.
Бурильщик наконец выпрямился, с облегчением вздохнул.
– Вроде стало лучше. – Он сплюнул. – Собачий холод.
– Пробирает до костей, – согласился Литума. – Пойдем-ка поскорей.
Они снова взялись за руки и, спотыкаясь, с трудом вытаскивая ноги из грязи, побрели дальше, проклиная все на свете. Вскоре в ночной темноте они смогли различить еще более черное пятно – барак. Слышно было, как среди горных вершин свистит ветер, но здесь все было тихо и спокойно. Хмель у Литумы прошел, голова стала ясной, мысли четкими. Он даже забыл о Мерседес и Томасито, которые миловались сейчас там наверху, забыл и о Мече тех давних времен, когда видел ее в маленьком баре неподалеку от стадиона Пьюры. В голове кружились другие мысли и все более отчетливо вырисовывалось решение: «Я должен расколоть его».
– Покурим, приятель? – обратился он к пеону. – Перед сном?
– Вы останетесь здесь? – Бурильщик, похоже, тоже протрезвел.
– Неохота карабкаться вверх в такую пору. А кроме того, не хочу мешать влюбленной парочке. Думаю, в бараке найдется для меня свободная кровать.
– Не кровать, а топчан. Но все матрасы уже унесли.
До Литумы из глубины барака донесся храп. Бурильщик рухнул на первый же топчан справа от двери. Капрал зажег спичку и осмотрелся: рядом стояли еще два пустых топчана. Он сел на ближайший, раскурил две сигареты, протянул одну бурильщику и радушно сказал:
– Нет ничего лучше, как хорошенько затянуться перед сном, уже лежа в постели, когда начинаешь засыпать.
– Я могу хватить лишку, что и говорить, – сказал пеон. – Только я не дурак. – Литума видел, как заметался в темноте огонек сигареты, и ощутил запах дыма, который бурильщик пустил прямо ему в лицо. – Почему вы остались здесь? Что вам от меня надо?
– Узнать, что случилось с теми тремя, – тихо, почти шепотом, ответил Литума, сам удивляясь охватившему его страху: не упустит ли он сейчас последний шанс? – Не для того, чтобы арестовать кого-нибудь. Не для того, чтобы отправить подозреваемого в Уанкайо. Не по службе. А просто из любопытства, друг. Клянусь тебе чем хочешь. Что случилось с Касимиро Уаркаей, с Педрито Тиноко и Медардо Льянтаком, он же Деметрио Чанка? Расскажи мне, пока выкурим по последней сигарете.
– Ни за что на свете, – прохрипел в ответ пеон и шумно задышал. Литума услышал, как он возится на своем топчане. А вдруг сейчас вскочит и бросится вон из барака? Укроется у Дионисио и доньи Адрианы? – Можете меня убить. Можете облить меня бензином и чиркнуть спичку. Можете делать со мной все, что вы делаете с терруками. Все равно ничего не скажу.
– Я тебя и пальцем не трону, что ты, браток. – Литума говорил медленно, всячески подчеркивая дружеское расположение к пеону. – Просто ты мне расскажешь по-приятельски – и я уйду. А завтра ты покинешь Наккос насовсем, и я тоже. Каждый пойдет своей дорогой. И мы с тобой никогда больше не встретимся. Если расскажешь, нам обоим будет легче. Ты вытащишь эту занозу, что сидит у тебя внутри. И я тоже избавлюсь от занозы, что мучила меня все это время. Я даже не знаю, как тебя зовут. Расскажи только, что тут произошло. Чтобы мы оба спали лучше, ты и я, приятель.
Наступило долгое молчание, изредка нарушаемое храпом пеонов, спавших в глубине барака. По тому, как разгорался огонек сигареты, Литума мог следить за жадными затяжками бурильщика. От дыма, который тот выдыхал в его сторону, стало пощипывать ноздри. Литума немного успокоился. Появилась уверенность, что пеон сейчас заговорит.
– Их принесли в жертву апу, ведь так?
– Апу? – Пеон заерзал. Его нервозность передалась капралу, он почувствовал зуд во всем теле.
– Ну, эти духи гор, – принялся он растолковывать, волнуясь все больше. – Эти муки, амару, божки, дьяволы, как их там еще называют, которые живут в горах и навлекают всякие несчастья. Это им приносили жертвы, чтобы они не вызвали уайко? Чтобы пиштако не потрошили пеонов? Так или нет, говори!
– Я не понимаю на кечуа, – просипел бурильщик. – Никогда раньше не слышал таких слов. Апу?
– Нет, ты скажи, им приносили жертвы, чтобы избавиться от уайко и пиштако? – настаивал Литума.
– Медардо был мой земляк, я тоже из Андамарки, – сказал пеон. – Он представлял там администрацию, вот из-за чего он пострадал.
– Ты больше переживаешь за бригадира? – спросил Литума. – Других тебе не так жалко, как земляка. Что ж, это понятно. Я, например, больше всего жалею о немом, о Педрито Тиноко. А вы были друзья, ты и Медардо Льянтак?
– Знали друг друга. Он с женой жил наверху, на склоне горы, они боялись, что терруки пронюхают, что они теперь в Наккосе. Он ведь ускользнул от суда терруков. И знаете как? Спрятался в могилу. Иногда мы разговаривали с ним. Его тут постоянно пугали парни из Аякучо, Абанкая, Уанкавелики. Говорили ему: «Рано или поздно тебя сцапают». Или еще: «Ты тут живешь среди нас, и нам потом от твоих дел не отмазаться. Катись-ка лучше отсюда подобру-поздорову».
– Поэтому его и принесли в жертву? Чтобы не испортить отношения с терруками?
– Не только поэтому, – живо возразил бурильщик. Он часто затягивался и по-прежнему пускал дым в лицо Литуме, было похоже, что он снова захмелел. – Не только поэтому, будь оно все проклято.
– А тогда почему еще?
– Эти суки сказали, что терруки его казнят. А так как все равно надо было выбрать кого-то, то лучше было взять его, ведь смерти ему вроде бы так или иначе не избежать, он у терруков занесен в список.
– То есть ты хочешь сказать, нужно было найти кого-то, кем пожертвовать?
– Но все это был сплошной обман! – все больше негодовал пеон. – Разве мы после этого не остались без работы? И знаете, что они еще говорят?
– Что?
– Что мы не оказали полного уважения и поэтому вызвали недовольство. Эти говнюки сказали, что мы должны сделать кое-что похлеще. Понимаете?
– Прекрасно понимаю, – прошептал Литума. – Только что может быть хлеще, чем убить Альбиноса, или этого твоего бригадира, или беднягу немого ради каких-то апу, которых никто никогда не видел и никто толком не знает, существуют ли они вообще.
– Да убить это было бы еще ничего, – повысил голос бурильщик, и Литума подумал, что те, что спят в глубине барака, могут проснуться и заставить их замолчать. Или подкрадутся на цыпочках и заткнут бурильщику рот. А его самого за то, что он слышал то, что слышал, отведут к заброшенной шахте и сбросят вниз. – Мало ли людей убивают повсюду? Убить – это самое простое. Теперь это такая же пустяковина, как пойти облегчиться, разве не так? Нет, вовсе не убийство та заноза, что мучит здесь людей. Не меня одного, но и многих других, тех, кто ушел. Не убийство, а совсем другое.
– Что другое? – Литума похолодел.
– Этот вкус во рту. – Бурильщик перешел на шепот: – Он не проходит, сколько ни полощи рот. Я и сейчас его чувствую. На языке, на зубах. И даже в горле. И глубже, чувствую его в желудке. Будто только что перестал жевать.
Окурок обжигал Литуме палец. Он кинул его на пол, растоптал. Он понял, что ему сказал пеон, и не хотел знать больше.
– Так, значит, и это тоже. – Он ловил воздух открытым ртом, никак не мог вдохнуть.
– Даже когда я сплю, не могу от него избавиться, – говорил бурильщик. – Только когда пью. Вот почему я запил, стал алкоголиком. А мне нельзя пить, у меня открылась язва. Я испражняюсь с кровью.
Литума хотел вытащить другую сигарету, но руки дрожали, пачка упала. Он искал ее, шаря в темноте руками по сырому полу, усеянному мелкими камушками и обгорелыми спичками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35