Но эта твоя просьба для меня полная неожиданность. Мне нужно защитить себя. Если все провалится и ты, Аральтес и все остальные будут схвачены, необходимо сделать все, чтобы подозрение не пало на меня. Когда представится возможность для отъезда Аральтеса и его людей, я сам свяжусь с тобой, но не лично. Это было бы слишком рискованно. Даже наша сегодняшняя встреча теперь представляет для меня опасность. Ты не должен больше появляться здесь. Я напишу тебе, и это послание будет последним, которое ты получишь от меня.
– Понимаю, – сказал я. – Я буду ждать письма.
– Оно может никогда не придти, – предупредил Пселл. – Всякое может случиться. Меня могут перевести из этого ведомства, или я так и не смогу найти возможности помочь Аральтесу. А коль скоро письмо попадет в недобрые руки, это станет гибелью для всех нас.
Теперь я понял, куда клонит Пселл. Я вспомнил, как Харальд, чтобы устроить засаду арабскому пирату, и опасаясь, что его письмо будет вскрыто, использовал руны.
– Ты воспользуешься тайнописью? – спросил я.
Пселл удивленно заморгал.
– Как я уже заметил, Торгильс, для варвара ты на редкость сообразителен. А теперь позволь мне показать тебе. – Он взял лист и начертал греческий алфавит, расположив двадцать семь букв в три равных ряда. – Принцип прост, – сказал он. – Одна буква заменяет другую из той же строки, но в зеркальном отражении. Так, вторая буква в первой строке, «бета», заменяется второй от конца буквой в той же строке, «этой». То же и с другими буквами. Код очень простой, и всякий старший чиновник узнает его сразу. Но простого посыльного, который может вскрыть письмо и прочесть из любопытства, ждет разочарование.
– Я понял, – сказал я. – Большое тебе спасибо.

Тайнописного послания от Пселла мне пришлось ждать почти пять недель, и это было горько-сладостное время. Как заметил Пселл, царствование двух август, двух императриц, отличалось легкомыслием. Как будто ужасные обстоятельства падения басилевса Михаила необходимо было скрасить весельем, чтобы бунт истерся из памяти народа. Очевидно, пока мы с Хафданом везли басилевса в Студийский монастырь, сотни людей погибли на улицах в столкновениях между мятежниками и войсками, верными басилевсу, а также в стычках между шайками грабителей, не поделивших добычу. Теперь горожане жаждали развлечений, и Зоэ с Феодорой тратили запасы казначейства на парады и представления на ипподроме. Они устраивали пышные пиршества и даже позволяли избранным представителям народа посещать Большой Дворец и осматривать его чудеса.
Это дало мне возможность отплатить Пелагее за ее доброту и гостеприимство, и я водил ее по Большому Дворцу всюду, где только было дозволено. Ей, простолюдинке, разумеется, был закрыт доступ в великолепные дворцовые палаты, но я показал ей дворцовый зверинец с собранием необыкновенных животных, в том числе гиппопотама и длинношеего африканского жирафа, а на дворцовом ристалище мы смотрели на соревнования наездников. Молодые патрикии играли в некую игру, ударяя длинными клюками по кожаному мячу размером с яблоко, стараясь попасть им в цель. Игра показалась Пелагее скучной, но ее очаровал орологион, сарацинское изобретение, каковое подсчитывало часы, отмеряя воду, капающую из миски, и открывало и закрывало маленькие дверцы, из них же являлись в соответствии со временем дня точеные фигурки.
– Разве это не странно, – заметила она, – дворец пытается делать вид, будто все неизменно, все остается таким же, каким было всегда. Но и он же – место, где измеряют, как идет время. Как будто дворец верит, что когда-нибудь он сможет время остановить.
В этот момент мне следовало бы сказать Пелагее, что мое собственное время в этом городе может скоро подойти к концу, что я уеду из Константинополя. Но я уклонился от этой возможности, и вместо этого мы пошли в гинекей, где Пелагею ждала сестра, чтобы показать ей там все, что можно. Мне же вход был воспрещен. Во дворе среди безбородых евнухов-сторожей я стоял в раздумье – не слишком ли я поспешил, обратившись за помощью к Пселлу, чтобы освободить Харальда и других от императорской службы. Может быть, вместо этого мне следовало бы устроить свою жизнь в Царьграде, как это сделал Хафдан. Мне уже сорок два года, расцвет жизни миновал, а Константинополь с его роскошным образом жизни и благоприятной погодой во все времена года весьма притягателен. Пелагея не вышла замуж после смерти первого мужа, и мы с нею стали очень близки, так что вполне вероятно, что она не откажет мне, коль скоро я сделаю ей предложение. Можно не сомневаться, что жизнь с Пелагеей, глубоко мною уважаемой, будет очень приятна. Я выйду в отставку из дворцовой гвардии, буду жить с нею в ладу и согласии на ее вилле в Галате и забуду о своих честолюбивых намерениях восстановить исконную веру в северных землях. Единственное, что мне для этого нужно сделать – просто не обратить внимания на сообщение Пселла, если оно когда-нибудь придет.
Я уже был готов принять такое решение, когда Пелагея появилась из гинекея. Она дивилась роскоши, окружавшей Зоэ, но при этом скука жизни на женской половине вызвала у нее страх.
– Там едят золотыми вилками, – сказала она, – но еда должна быть на вкус чем-то вроде пепла от этой жизни, похожей на смерть.
Ее замечание, последовавшее почти сразу же за моими мыслями о выборе, заставило меня задаться вопросом – не станет ли моя жизнь, коль она пойдет по торной тропе, пустой оболочкой; и не станет ли Пелагея винить себя, если узнает когда-нибудь, что я отрекся от своих глубоко затаенных желаний.
И все же я остался бы в Константинополе, когда бы Локи не заворочался в своих узах. Вечером после того, как мы с Пелагеей посетили Большой Дворец, случилось трясение земли. Всего лишь дрожь, едва заметная в казармах варягов. Несколько статуй упало со своих цоколей вдоль Мессы, некоторые многоярусные дома получили повреждения, и городские строители на следующий день явились с лестницами и крюками сносить слишком пострадавшие и ставшие опасными строения. Однако на галатской стороне Золотого Рога разрушения были гораздо серьезнее. Несколько новых домов рухнули из-за низкопробной работы строителей. Одним из этих домов была вилла Пелагеи. Она только что вернулась и вместе со своими слугами погибла под обломками. Я узнал о ее смерти от ее сестры Марии, пришедшей за мной на другое утро, и мы с нею переправились через Золотой Рог, чтобы побывать на месте бедствия. Глядя на торчащие останки дома, я почувствовал такое же одиночество, как если бы стоял на краю огромной бездны, в которой исчезла Пелагея и откуда она никогда не вернется. Я оцепенел в глубочайшей скорби по человеку, столь полному жизни, которого вдруг не стало, и я спрашивал сам себя – где она теперь, существует ли в каком-либо ином мире Пелагея, не веровавшая ни в спасение, обещанное Белым Христом, ни в моих исконных богов.
Ее смерть разорвала мою единственную живую связь с Великим городом и убедила меня в том, что на оставшиеся мне годы жизни у Одина имеются иные виды.
Родня Пелагеи собралась, чтобы уладить ее дела, и от них я узнал, что она очень удачно поместила мое гвардейское жалованье. Благодаря ей я стал довольно богат, даже без учета моей тайной доли выкупа, полученного за сына эмира, и добычи, спасенной с арабской пиратской галеи, большая часть каковых уже была отправлена на север на кораблях Харальда, вернувшихся после сицилийского похода. На следующей неделе я тайком встретился с дельцом, членом цеха ростовщиков, которому Пелагея доверила мои деньги, и спросил у него, могу ли я забрать их, поскольку подумываю уехать за границу.
– Зачем забирать деньги? – ответил он. – Повезете с собой звонкую монету, а вас подстерегут и ограбят. Я могу устроить так, чтобы вы получили ваши денежки у моих приятелей-ростовщиков там, куда вы отправляетесь, если только это не очень далеко.
– А Киев – это очень далеко? – спросил я.
– Совсем нет. Я могу устроить так, что вы получите деньги в Киеве. Последние несколько лет у нас там все больше дел, переводим туда деньги для торговцев-русов, а их в город с каждым годом приезжают все больше. Не у всякого есть охота плыть с грузом обратно, вверх по рекам да еще перетаскивать его через пороги. Я им даю кредитные письма, они предъявляют их в Киеве.
После разговора с ростовщиком меня перестало тревожить то, что отъезду Харальда из Константинополя могут воспрепятствовать денежные осложнения. Он тоже сможет воспользоваться услугами ростовщиков, дабы вывезти свои средства из Константинополя. Теперь все зависело от Пселла, объявится ли он, найдет ли какой-нибудь путь для нашего побега.
Его тайнописное послание прибыло только в мае и оказалось совсем кратким – всего в шесть слов. Оно гласило: «Два усиако, Нейрон, персиковый шелк, Рождество».
Первая часть была мне понятна. Усиако – небольшие дромоны, размером с наши норвежские корабли, быстроходные и берут на борт до полусотни человек. Нейрон – это морской арсенал на Золотом Роге, а значит, скорее всего эти два усиако будут стоять там во время праздника Рождества. Однако упоминание о Рождестве сбили меня с толку и разочаровали. Коль скоро Пселл полагает, что Харальд с его людьми смогут покинуть Константинополь в указанное время, стало быть, друг мой Пселл – чиновник, еще более далекий от жизни, чем я думал. Праздник рождения Белого Христа приходится на середину зимы, и конечно же, сказал я себе, Пселл знает, что декабрь – слишком позднее время для побега из Константинополя. Погода для морского перехода отвратительна, а к тому времени, когда мы доберемся до реки, ведущей к Киеву, на ней будет лед, либо половодье. Мы должны уйти летом или хотя бы в начале осени.
Слова же о персиковом шелке и вовсе остались загадкой. В них я не находил никакой связи с военными судами и арсеналом.
И тогда я пошел в Дом Огней – это самый богатый рынок в столице, раскинувшийся на самом выгодном месте в самой чистой части Мессы, работающий и днем и ночью – ночью его аркады озаряют сотни и сотни свечей. Торгуют там лишь одним товаром – шелком. Там можно купить драгоценную ткань любого сорта, выделки и расцветки – покупай шелк хоть штуками, хоть в виде готового платья, а хочешь – ткань разрежут и раскроят, а тебе останется только сшить. Во всей ойкумене Дом Огней прослыл крупнейшим рынком шелка, а его торговцы – богатейшими в городе, равно как и надзор над торговцами – наистрожайшим. Купцы обязаны сообщать о каждой сделке, превышающей десять номизм, в городскую эпархию, дабы чиновники знали в точности, откуда привезен каждый рулон ткани и кому он продан. Коли шелк торгует иноземец, купцу дозволено предлагать ему ткани только низшего качества и вменено в обязанность докладывать об отъезде покупателя из Константинополя, дабы его поклажу можно было обыскать на предмет незаконного вывоза. Купец же, повинный в нарушении, подлежит порке, бритью головы ради унижения перед людьми, а все товары его отходят казне.
Памятуя об этих строгостях, я выбрал наиболее уединенную лавку в Доме Огней, а для разговора вызвал самого хозяина. Из задней двери вышел беловолосый человек, холеный и благополучный, и едва он понял, что я иностранец, как тут же предложил поговорить о нашем деле наедине, в заднем закутке.
– Я интересуюсь ценами и возможностью купить шелка хорошего качества на вывоз, – объяснил я.
Он похвалил мой греческий и спросил, где я научился говорить на этом языке столь бегло.
– Занимаясь торговлей, – уклончиво ответил я. – По большей части, заморской.
– Стало быть, вам известно о запрете продавать определенные сорта шелка тем, кто не является постоянным жителем этого города, – прошептал он. – Но всегда можно договориться. Вам нужен какой-то определенный товар?
– Хорошо окрашенный шелк принесет мне больший доход при продаже. Все зависит от того, что вы можете предложить.
– В настоящий момент у меня есть добрый запас темно-зеленого и желтого в полутонах.
– А как насчет других расцветок? Например, оранжевый? Он пользуется спросом там, откуда я прибыл.
– Зависит от глубины цвета. Я, пожалуй, смогу разжиться бледным лимонно-оранжевым, близким к желтому, такому, какой у меня есть. Но чем сложнее краска, тем труднее ее достать. И конечно же, тем дороже.
– А коль скоро я закажу определенную расцветку, вы сможете приготовить ее для меня?
Он покачал головой.
– Закон запрещает торговцам шелком заниматься окраской тканей. Это отдельное ремесло. А еще я не могу иметь дело с шелком-сырцом. Это тоже особое занятие.
Я изобразил на лице огорчение.
– А я-то надеялся найти шелк персикового цвета, для весьма особого покупателя. И готов заплатить с лихвой.
– Позвольте, я пошлю кого-нибудь выяснить.
Он вызвал служащего, дал ему указания, и тем временем, пока этот человек ходил по поручению, он показывал мне разные образчики своих товаров.
– С сожалением должен сообщить, – сказал купец, когда служащий вернулся с нужными сведениями, – что достать шелк персикового цвета будет невозможно, по крайней мере, некоторое время. – Он хитро подмигнул мне. – Ходят слухи, будто августа Зоэ снова намерена выйти замуж… в третий раз, можете себе представить! Царские мастерские работают, не покладая рук, все эти одежды и занавеси, необходимые для церемонии, а шелк персикового цвета в этом списке стоит на первом месте.
– А я полагал, что императорский цвет – пурпур?
– Так оно и есть, – ответил торговец шелком, – а также глубокий красный и те оттенки фиолетового, что близки к пурпуру. Все эти оттенки дворец оставляет за собой. А всякого, кто вздумает делать или продавать подобные ткани, ждут большие неприятности. А на шелк персикового цвета идет тот же краситель! Вся хитрость в том, сколько именно его добавляется к прочим красящим травам, и насколько разогрет чан красильщика, да и в прочих многих секретах. Потому-то персиковый цвет почитается весьма особенным, и такие ткани посылаются в дар иноземным правителям вместе с вестью о важнейших дворцовых событиях, вроде свадьбы или коронации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43