– воскликнул я, едва сдерживая свое бешенство. – Ты, кому я поручил ее! Кого считал ей преданным! Да ведь ты погубил ее!
Он мгновенно вскочил. В тонком, нервном лице его произошла разительная перемена: оно приняло суровое, грозное выражение; глаза его заискрились необычным блеском.
– Я погубил ее! Боже мой! Я? – воскликнул он, глядя мне прямо в глаза. – Убейте же меня, если хотите; но вы еще не все знаете. Я украл из кармана вашей куртки ее подарок и сказал, что его взял Рони, а ей сказал, что вы сами отдали его. Я привел ее к «Сестрицам», чтобы она видела вас вместе с госпожой Брюль. Я сделал все это – и я же погубил ее! Теперь вы все знаете. Делайте же со мной, что хотите!
Он раскрыл грудь, готовясь принять удар; но я стоял неподвижно, пораженный неожиданным открытием, и, несмотря на душившую меня злобу, не знал, на что решиться.
– Так, значит, ты нарочно впустил Брюля в комнату? – вскричал я наконец.
– Я?! – воскликнул он с внезапным приливом бешенства. – Да я скорее умер бы!
Не знаю, какое впечатление произвела бы на меня подобная исповедь в другое время, но как раз в эту минуту на дворе послышался конский топот; и раньше, чем я успел ответить Симону, внизу, у ворот, послышался повелительный голос Рамбулье. С ним вместе был старшина-маршал. Но его бас заглушался бряцаньем уздечек, ржанием лошадей и звуками нетерпеливых ударов подков о землю. Я выглянул в полуотворенную дверь и увидал входивших Рамбулье и Ажана. Первый с презрительным равнодушием слушал красноречивые оправдания последнего. Лицо Рамбулье вовсе не выражало того мрачного уныния, которое охватило Ажана: напротив, он казался веселым и полным жизни. Увидев меня, он пошел ко мне навстречу и заключил меня в свои объятия.
– А, вот и вы, друг мой! Наконец-то удалось мне найти вас. Не бойтесь ничего. Я только что от короля с приказанием освободить вас. Его величество все сказал мне: отныне вы можете считать меня своим вернейшим другом и неоплатным должником. Что же касается этого господина, – продолжал он, обращаясь с холодной улыбкой к старшине, который дрожал с ног до головы, – относительно его в скором времени также будет сделано распоряжение. Вилькье предусмотрительно отправился на охоту и вернется не ранее, чем через день или два.
Снедаемый тревогой от задержек, я не мог не обратиться к Рамбулье со своими нуждами. Прежде всего я счел долгом поблагодарить его за любезное вмешательство и рассказать ему о любезности старшины.
– Хорошо, хорошо! – сказал маркиз величаво-благодушным тоном. – В таком случае мы свалим все на Вилькье. Это – старая лиса: ему удастся выпутаться благополучно из этой истории. Это уже не в первый раз, что с ним случаются подобные казусы… Но я не выполнил еще возложенного на меня поручения, господин де Марсак, – продолжал он игриво. – Его величество поручил мне передать вам вот это и сказать, что он зарядил этот пистолет специально для вас.
Он вытащил из-под полы своего плаща пистолет, оставленный мною у короля, – тот самый, который дал мне Рони. Я взял у него пистолет, удивляясь осторожности, с которой он передал мне его, но сейчас же понял в чем дело: все дуло пистолета было набито золотыми монетами до самого верха, так что, когда я взял его, две-три монеты выкатились из него и упали на пол. Глубоко тронутый доказательством королевской благодарности, я все же поспешил поскорее припрятать деньги в карман; но маркиз хотел, чтобы я сосчитал их. Оказалось тут 2.000 ливров, не считая очутившегося среди монет золотого перстня, усыпанного драгоценными камнями. Этот подарок отвлек немного мои мысли от Симона, но не мог рассеять опасений относительно девушки. Мысль о ней до такой степени мучила меня, что даже Рамбулье, заметив мою тревогу, поспешил уверить меня, что прежде чем отправиться во дворец, он уже дал необходимые приказания, чтобы мне были оказаны возможная помощь и содействие.
– Насколько я понимаю, вы желаете следовать за этой дамой, не так ли? – сказал он. – Что же касается короля, который доведен до бешенства этим новым оскорблением, и Франсуа, который от последних известий потерял голову, то я не имею еще ясного представления…
– Ее поручил мне один господин, которого вы знаете, – ответил я глухо. – Я своей честью отвечаю перед ними обоими. Я должен нагнать ее, хотя бы мне пришлось идти одному пешком всю дорогу! Если я не в состоянии спасти ее, то по крайней мере могу еще наказать негодяя, который погубил ее.
– Но ведь жена этого господина вместе с ним! – возразил он несколько удивленно.
– Это ничего не значит, – ответил я.
Он – заметил мое крайнее возбуждение, которое мешало мне даже спокойно отвечать, и поглядел на меня любопытным, но не враждебным взором.
– Ну, так чем скорее вы уедете, тем лучше. Я заручился всеми сведениями. Мэньян со своими людьми собирается у южных ворот за час до полудня. У Франсуа двое лакеев, и он стремится туда же. Вместе с ними и с этим юношей у вас будет девять человек, да я дам вам двух: не могу дать больше, так как у нас каждую минуту может вспыхнуть бунт. Значит, всего вас будет одиннадцать человек; и вы догоните их сегодня же ночью, если, конечно, ваши лошади окажутся годными.
Я горячо поблагодарил его, в поспешности не обратив внимания на его любезное заявление, что вчерашнее мое поведение налагает на него серьезные обязательства по отношению ко мне. Вместе с ним мы спустились вниз. Здесь он уступил мне двух человек из своего отряда, приказав им предварительно достать свежих коней и встретить меня у южных ворот. Он послал также одного из своих слуг (Симон, воспользовавшись суматохой, куда-то скрылся) в конюшню за Сидом и собирался уже спросить, не нужно ли мне чего-нибудь еще, как вдруг какая-то женщина, пробившись сквозь толпу всадников у ворот, бросилась прямо ко мне и схватила меня за руку. То была Фаншетта. Ее суровое лицо было совсем искажено печалью; щеки покрылись красными пятнами от жгучих слез; волосы беспорядочными космами падали ей на спину; платье все было измято и изорвано; над глазом виднелся большой синяк. Она ухватилась за край моего плаща и дернула его так сильно, что я едва устоял на ногах.
– Наконец-то я нашла вас! – радостно воскликнула она. – Вы должны взять меня с собой! Вы должны отвезти меня к ней!
Хотя слова ее и тронули меня до глубины души и мне очень хотелось исполнить ее просьбу, но я все же попытался убедить ее внять голосу рассудка.
– Это невозможно! – воскликнул я, стараясь придать своему голосу суровое выражение. – Это не женское дело. Ведь нам, добрая вы женщина, придется ехать без отдыха дни и ночи.
– Ну, так я буду ехать дни и ночи напролет! – быстро ответила она, сбрасывая свесившиеся ей на глаза волосы и глядя диким взором то на меня, то на Рамбулье. – Чего только я не сделаю для нее! У меня силы, пожалуй, больше, чем у любого мужчины. Возьмите меня с собой, говорю вам! И когда только я встречу этого негодяя, я разорву его на куски!
Последние слова заставили меня невольно содрогнуться; но вспомнив, что, выросши в деревне, она отличалась необычайным проворством и силой и что при своей беззаветной преданности госпоже она могла оказаться нам полезной, я, хоть и с неохотой, вынужден был согласиться на ее просьбу. Я послал одного из слуг Рамбулье в конюшню с приказанием привести Гнедка нашего глухого Матфея, заплатив, что требовалось, его владельцу, и отвести его к южным воротам. Я намеревался посадить на него кого-нибудь из своего отряда, предоставив в распоряжение Фаншетты лошадь более спокойную. Довольный помощью Ажана, я не задумывался над вопросом, откуда у него такая услужливость. Я был также рад услугам Симона и потому решил отложить разговор с ним до другого времени.
Суматоха, царившая на улицах, кишевших народом, взволнованным слухами об отъезде короля, усилила мои опасения; но, с другой стороны, резкая разница между моим положением в настоящую минуту и моим первым появлением в Блуа подавала мне надежду, что мне удастся преодолеть новую опасность.
Обнявшись с Рамбулье со взаимными любезностями, мы расстались, и за несколько минут до одиннадцати я уже был на условленном месте свидания около южных ворот. Меня встретили Ажан и Мэньян. Первый имел такой важный и печальный вид, что я не узнал его. Я с трудом мог поверить, чтобы это был тот самый веселый, изящный юноша, изысканность которого не раз вызывала во мне улыбку. Он молча поклонился мне. Мэньян же ехал с робким видом, который, однако, плохо скрывал дикую злобу от последней неудачи. Пересчитав своих людей, я нашел, что со мной было всего десять человек; но тут конюший господина Рони объяснил, что он послал одного из всадников вперед на разведку, так что мы можем двинуться в путь без замедления. Выразив одобрение, Мэньяну за его предусмотрительность, я дал приказ отправляться. Вскоре, перейдя через реку по Сен-Жервенскому мосту, мы легкой рысцой двинулись по направлению к Селлям Сели (Selles) – городок в департаменте Луары и Шере, на орлеанской дороге, с 4.000 жителей. Здесь сохранились остатки красивого дворца и бывшая монастырская церковь XI века.

.
Погода за последние сутки изменилась к лучшему. Солнце ярко сияло на безоблачном небе; дул легкий западный ветерок; вся природа дышала приближением весны, наступившей в том году рано. Оправившись немного после первой суматохи быстрого отъезда и мысленно переживая из-за воображаемых опасностей, которым подвергались те, кто ехал впереди нас, и которые могли угрожать и нам, я все же имел теперь некоторое основание успокоиться. Всякий, хотя немного знакомый с военной службой, не может смотреть на вооруженный дисциплинированный отряд без удовольствия. Глядя на закованные в латы тела и на грозные лица моих всадников и сравнивая их с жалкой толпой оборванцев, которые сопровождали меня в первый раз, я возблагодарил Господа и перестал удивляться тому негодованию, которое вызвало в девушке появление Матфея и его спутников. Размеренный топот копыт и бряцание уздечек являлись для меня другим источником утешения. С каждым шагом мы удалялись от Блуа, каждая минута уносила нас дальше от дымного города и его грязных улиц. Сам двор, казавшийся мне сначала огромной бойней, залитой потоком крови (привычка сгладила это впечатление), был теперь в моих глазах жалким ничтожеством. Мне были ненавистны все эти придворные происки и партийные козни, эта мелочность, эти безумные пиршества и веселье, царившие здесь в то время, когда Франция гибла и стонала от усобицы. Я возблагодарил Бога за то, что Он помог мне исполнить свой долг; и теперь я мог удалиться отсюда. Я благодарил Его и за то, что снова очутился свободным на широкой дороге, среди густого леса, под открытым небом, по которому были разбросаны мелкие облачка.
Но недолго я предавался таким приятным мечтам. Злобный, мрачный вид Ажана и яростные взгляды Мэньяна не позволяли мне забыть о нашем деле и о невозможности для нас терять ни минуты. Те, за кем мы гнались, были на пять часов впереди нас. Одна мысль о том, что могло за эти часы случиться с двумя беспомощными женщинами, которых я поклялся охранять, как огнем жгла мой мозг: я должен был призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не всадить шпоры в бока моей лошади и не умчаться вперед одному. Мне казалось, что наши кони плетутся шагом: люди, бесшумно покачивавшиеся в своих седлах, приводили меня в бешенство. Хотя и нельзя было надеяться догнать наших беглянок раньше, как через несколько часов или даже, может быть, дней, все же я, беспрестанно взглядывая в расстилавшуюся перед нами дорогу, густо поросшую мелким кустарником и вереском, рассматривал каждую болотистую лощинку, в которую нам приходилось спускаться, останавливался на минутку каждый раз, когда перед нами открывалась новая долина или лужайка, окаймленная лесом. Мне снова вспомнились розовые видения минувшей ночи, особенно те, что сделали эту ночь перед рассветом навсегда памятной для меня, подобно тому, как утопающему вспоминается вся его жизнь. Я не мог думать ни о чем, кроме Брюля и мщения. Меня не могли заставить улыбнуться даже глупые опасения Симона, которые принуждали его избегать соседства с Фаншеттой и вызывали насмешки всех спутников, делая его как бы шутом в этом обществе.
Около часа пополудни мы проехали Контры, в четырех лигах от Блуа; три часа спустя переправились через речку Шер и Селлей, где остановились покормить лошадей. Здесь нам удалось раздобыть кое-какие сведения: теперь мы могли уже быть почти уверены, что Брюль проехал в Лимузен Лимузен (Limousin) – бывшее графство в Аквитании; теперь составляет главную часть департамента Верхней Вьенны.

, где он, под защитой Тюрена, мог считать себя в безопасности от королей и Французского, и Наваррского. Тем больше нужно было спешить. Но дороги тут, вплоть до Валанси, были чрезвычайно тяжелые: все, что мы могли сделать, измучив в конец наших лошадей, это добраться до Левру через три часа после заката солнца. Одна мысль, что Брюль остановится на ночь в Шатору Valancay – город в департаменте Индры, в округе Шатору, на р. Нагоне, с 3.000 жителей. Его замок принадлежал знаменитому роду Etampes, а при Наполеоне I перешел к Талейрану, для которого местечку даровали потом титул герцогства. – Levroux – другой городок неподалеку, также на р. Нагоне, с развалинами древнего замка. – Chateauroux (Красный Замок) – главный город департамента Индры и округа того же имени, на орлеанской дороге, с 20.000 жителей, с древним замком и францисканским монастырем, обращенным в большую тюрьму. Шатору был основан еще в X в. и до XVII в. был баронством знатного рода Chauvigny. Позже он стал герцогством.

, в пяти милях отсюда, побудила меня гнаться за ним и дальше; но темнота ночи и невозможность найти проводника заставили меня отказаться от такой безнадежной попытки. Мы решили переночевать в Левру.
Здесь мы впервые услышали о чуме, свирепствовавшей в Шатору и во всей местности к югу от него. Хозяин гостиницы собирался уже рассказывать нам целые истории о ее опустошениях, даже среди лошадей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60