– Ну да. Неужели не помните? «Раз как-то грозный Гийом де Бош в авиньонском борделе устроил дебош. В канаве заснул и, проснувшись, услышал: “А боров ведь этот на де Боша похож!..”» Там еще четырнадцать куплетов. Говорить?
– Потом. С де Бошем все ясно. Теперь расскажи мне, как меня зовут, кто я такой и что мы делали в Марселе.
– Кто вы тако... То есть вы совсем-совсем ничего не помните?
– Совсем. Итак, кто я такой?
– Вы – мой господин, сьер Андрэ де Монгель.
Толстяк снова замолчал, решив, видимо, что выдал мне более чем исчерпывающие сведения. Но я так ничего и не вспомнил. Андрэ де Монгель... Это имя не вызвало никаких эмоций, ни шквала воспоминаний – как я втайне надеялся. Просто набор звуков, не более.
Поэтому я продолжил давить на толстяка:
– Это всего лишь имя. А кто я такой? Чем я занимаюсь, что делаю, где живу?
– Вообще-то, – сказал толстяк, – вы живете в Монгеле, в имении вашего батюшки. Но с другой стороны, вы там не живете вот уже почти восемь лет. А занимаетесь вы... Ну и не знаю, как сказать, ваша милость. Вы же рыцарь. Вот странствуем, стало быть. Восьмой уж год пошел...
– Ах вот как... – задумчиво произнес я. – Значит, рыцарь... Странствующий рыцарь...
Было в этих словах что-то... что-то знакомое до боли... и вместе с тем – совершенно неуместное. Мне почему-то вдруг захотелось громко расхохотаться.
Но смеяться я не стал. Слишком уж серьезно, со странной смесью материнской заботы и дружеского сочувствия смотрел на меня взволнованный толстяк.
– И давно мы с тобой странствуем?
– Да вот... Как вернулись из Палестины, так и странствуем.
– Из Палестины?
– Из Палестины, – значительно подтвердил толстяк.
– И давно мы оттуда?
– Четвертый год тому уж.
– А что мы там делали?
И почти не удивился, когда услышал:
– Сражались с нечестивцами за Гроб Господень.
Я вздохнул:
– Оставим пока Палестину в покое. Расскажи мне о моих родителях.
Толстяк снова ахнул:
– Что, даже батюшку вашего не помните? Вот грех-то какой, прости Господи...
– Короче.
– Граф де Монгель, значит, отец ваш... Матерью вашей с Жераром была Бланка из Тюи... Только померла она после родов-то... Вы и не знали ее совсем... Красавица была и хозяйка добрая...
– Жерар – мой единственный брат?
– Да. То есть нет... То есть брат у вас один, но есть еще и сестра. Младшая. Когда ваша матушка померла, господин граф снова женился. На дочери барона фон Штрауфзена. От того брака и сестра ваша, Луиза.
– Понятно. А чего мне дома-то не сиделось?
– А вот этого уж, – сказал толстяк, – уж вот этого я не знаю.
И недоумевающе развел руками в стороны. Подумал немного и добавил:
– А коня вашего Принцем зовут.
– Ну хорошо, – сказал я. – А куда мы ехали, когда нас нагнал этот... де Бош? Или тоже не знаешь?
– Почему же, – обиделся толстяк, – знаю.
– И куда?
– На запад.
Ненадолго в воздухе повисло молчание.
– И это все? Просто на запад?
– Ну, вообще-то вы собирались в Тулузу, но до нее ж еще переть и переть... И к тому ж, кто вас знает, куда вам посередь дороги повернуть вздумается? Вот так восемь годков назад поехали мы с вами раз в один городок, где, как говорили, церковь построили новую... а вернулись только через четыре года, из Палестины из самой.
Я хмыкнул:
– И часто мы с тобой так ездили?
– Господин мой, – проникновенно сказал толстяк, – все те восемь лет, что я с вами, мы только так и ездили.
Дела.
– Давай-ка теперь вернемся к тому, с чего начали. Как тебя зовут?
– Тибо. Слуга я ваш. Неужели не помните?.. Мы ж с вами всю Палестину... От Акры до Аскелона... Вот напасть-то ведь какая, прости Господи...
– Хватит ныть. Подумал бы лучше, что теперь делать.
Тибо почесал затылок:
– А что делать? В Эжль ехать надо. К епископу.
– Зачем нам епископ?
Тибо удивился:
– Да как же? Чтоб рассказать о поединке. А то ведь еще наплетут всякого...
– Самому епископу и рассказать?
– Ну да. Это ж его земля. И отпущение он же даст. Индульгенцию.
Что такое индульгенция, я у Тибо спрашивать не стал.
Пока мы собирали шмотки, у меня крепло мрачное предчувствие насчет будущей верховой езды. Вдруг я и на лошадь залезть не сумею. Буду ходить вокруг да около и размышлять, как бы половчее вдеть ногу в стремя. Или свалюсь, едва Принц двинется с места.
Предчувствия не оправдались. К своему собственному удивлению, я оказался весьма неплохим наездником. Мое тело отлично помнило, что ему следует делать, а Принц помнил, что следует делать ему. Мне оставалось только любоваться окрестностями.
День выдался прекрасный. Лето, птички поют... лес вокруг...
– Скажи, Тибо, – обратился я к своему спутнику, – а когда станет известно о смерти Гийома, у нас не будет неприятностей?
Тибо пожал плечами:
– Может, и будут. Если родственники у него найдутся. Но он же северянин. Пока еще доберутся до нас эти родственники...
– Только родственников нам и надо опасаться?
– А кого ж еще? Вы ведь честно его убили.
Эжль оказался небольшим городком, окруженным садами и огородами. Ни городской стены, ни частокола вокруг Эжля не было, зато в самом центре громоздилась здоровенная постройка, поначалу принятая мною за крепость. Но это была не крепость. Это был монастырь.
Вообще-то сей монастырь мало отличался от укрепленного замка. Толстые стены с бойницами, мощные дубовые ворота, затянутый ряской ров и невысокая насыпь, густо заросшая сорными травами. Западную стену оберегала круглая низенькая башня.
На насыпи со скучающим видом сидела босоногая девчушка и следила за гусями, которые бродили внизу. Когда отдельные гуси-альпинисты пытались взобраться на насыпь, девчушка хворостиной сгоняла их обратно.
Когда мы подъехали к воротам, те приоткрылись и выпустили нам навстречу мужика в темной длиннополой рясе и с бритой макушкой монаха.
Монах поначалу нас не заметил – болтал с кем-то, остававшимся с той стороны. Затем они оба – монах и его невидимый собеседник – дружно заржали. Монах обернулся, увидел нас.
– К епископу? – поинтересовался он. – Марк, не закрывай ворота!
В створе показалась толстая морда в рытвинах от оспы.
– Откуда едете?
– Из Арля.
– В Ним не заезжали?
Тибо покачал головой:
– Закрыт сейчас город. Болезнь там вроде какая-то.
Монах кивнул:
– Закрыт, значит... Додумались наконец... Ну, с Богом.
– Епископ-то где? – спросил Тибо.
– Монсеньор Готфрид сейчас в трапезной, – важно изрек первый монах. И пошел по своим делам.
Хорошо смазанные петли не заскрипели, когда привратник Марк открывал ворота.
«Бумм!» – сказала левая створка, глухо ударяясь о стену.
«Бумм!» – сказала правая створка несколькими секундами позже.
Мы въехали в монастырский двор.
По двору бродили свиньи и куры. Еще один монах, с макушкой, обросшей недельной щетиной, возился у колодца. Мы его не заинтересовали.
Во дворе имелись две каменные постройки: церковь и большой дом посередине двора; и множество деревянных: амбаров, сарайчиков и прочих хозяйственных построек.
Мы остановились неподалеку от большого каменного дома. Я спрыгнул с коня и уж было направился к крыльцу, когда меня остановил окрик Тибо:
– Ваша милость!
Я повернулся:
– Что еще?
– Деньги-то забыли взять, – укоризненно напомнил мне Тибо и принялся рыться в моей седельной сумке.
– А они что, нам здесь понадобятся?
– Ну вы, господин Андрэ, совсем как дите малое... – пробормотал Тибо, не переставая обшаривать сумку в поисках кошелька. – Епископ Готфрид – сеньор этих земель. Значит, он и судья тутошний, и правитель... Смекаете, к чему я?.. К тому ж он еще и священник, слуга Господа Бога нашего, лицо, так сказать, духовное...
– Ладно, я понял. Сколько ему нужно дать?
– По повелению нашего августейшего короля штраф за убитого на поединке – три марки. Это, значит, Готфриду причитается как лицу светскому...
Я не смог удержаться от улыбки: очень уж забавными выглядели эти подсчеты.
– А как лицу духовному?
– Тут сложнее, господин Андрэ. Чем больше вы пожертвуете на благо Святой Римской Католической Церкви – тем меньше епитимья будет.
– У нас есть второй кошелек?
– Есть... – Тибо слегка растерялся. – В моей сумке...
– Ссыпь пока деньги в одну кучу. А в кошелек положи монет шесть-семь и дай его мне.
Тибо несколько секунд задумчиво жевал губами, потом сообразил, что к чему, и, криво ухмыльнувшись, принялся исполнять приказание.
– Господину епископу, – отчеканил я, принимая из рук Тибо изрядно похудевший кошель, – совершенно не обязательно знать, какими именно финансами мы располагаем.
Монсеньор Готфрид, епископ Эжльский и Каронский, любезно изволил принять меня в своих личных апартаментах. Монсеньор Готфрид был пьян.
В его апартаменты меня проводил какой-то монашек.
Видимо, монсеньор только что закончил трапезу и собирался отдохнуть часок-другой от трудов праведных. В правой руке монсеньор сжимал кубок, в левой – пыльную бутыль в берестяной оплетке. Епископ был крупный мужчина. Весьма. Радостное удивление отразилось на лице монсеньора при виде незнакомца. То бишь при виде меня.
– Добрый день.
– Ссс... с кем имею честь?..
– Андрэ де Монгель, – представился я.
– Оч-приятно!..
– Будучи в ваших землях, – решил я сразу приступить к делу, – я поссорился с одним человеком...
– Рыцарем?
– Да. Гийомом де...
– Держу пари: вы пустили ему кровь!!! – не слушая меня, проревел епископ. – Вы проткнули его насквозь и разрубили на части! – Шатаясь, епископ Готфрид добрел до стола и с грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. – Вы выпустили ему кишки! Я прав?
– Да, но...
– Выпьем же за это! – провозгласил епископ, откупоривая бутылку.
Я удивился, но промолчал. Подошел поближе к столу.
Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли, кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему кубку, епископ меня удержал.
– Погодите, – сказал он. – Вам еще нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?
– Гийом де Бош.
– Не помню такого, – промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. – Еретик?
Я пожал плечами:
– Не знаю.
– Но ты-то сам добрый католик?
– Конечно, – согласился я на всякий случай.
– Выпьем же за это.
Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком терпкое.
– Полно тут еретиков, – доверительно сообщил мне епископ. – В кого ни плюнь – обязательно попадешь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось, проклятущих, – ужас... рассказать кому-нибудь – не поверят...
Я сочувственно покивал.
– Давно пора их всех к ногтю... – продолжал Готфрид. – А то придумали тоже – свободомыслие... А все отчего? А все оттого, что никакого порядка в стране нет... Вот я понимаю – Германия, скажем... Арагон... А кто, говоришь, таков был этот... этот...
– Кто?
– Ну, тот, которого ты... – Тут епископ присвистнул и закатил глаза.
– Аааа... Гийом де Бош.
– Откуда он?
– Кажется, откуда-то с севера. Я не знаю точно.
– Значит, все-таки не еретик... – с сожалением сказал Готфрид. – А ты буллу Папы Римского против этих нечестивцев слышал?
– Нет.
– Так знай же, сын мой, что всякий, кто убьет еретика, получает себе его имущество, а также отпущение своих предыдущих грехов, пусть даже и самых тяжелых. Вот, скажем, убил ты десять католиков. Значит, надлежит тебе убить десять еретиков – и ты чист и перед Иисусом, и перед Церковью, аки агнец...
– Спасибо. Буду иметь в виду.
– А знаешь ли ты, – сказал епископ, разливая по нашим кубкам то, что еще оставалось в бутылке, – что вообще-то убийство – это грех?..
– Знаю, – ответил я, – но дело в том, что...
– Вот помню, раз в Париже, – перебил меня Готфрид, – лет эдак пятнадцать или двадцать назад... устроил батюшка короля нашего турнир... Ну, я тогда эту рясу еще не носил... В общем, случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке – а он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит...
Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.
К концу его рассказа я начал думать, что Париж – город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населенный преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасенными им девицами... По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид – это чувствовалось по его тону – до сих пор испытывал некоторую, слегка покровительственную симпатию.
Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:
– Значит, насчет Гийома все в порядке?
Епископ погрозил мне пальцем:
– Погоди!.. Экий ты быстрый... А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои...
Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.
– Вижу я, – сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, – что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского... Погоди-ка.
Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему рядом с дверью.
– Куда же я ее сунул...
Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в ее содержимом.
– «Сим свидетельством...» Так, это не то... Это святотатство... Это возведение хулы на Папу... А это что такое?.. Ага... Нет... А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.
Чувствуя себя полным идиотом, я встал.
– Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего?
1 2 3 4 5 6 7 8