когда-то они были утеряны в пучине, а теперь увидели свет, и нашел их он.
Возможно, предположил он, это не координаты. Но что же тогда? Банковский счет или телефонный номер? После проведенного исследования единственным возможным местом на планете, где мог быть такой телефонный номер, оказался Камерун. Сначала Карл даже не знал точно, где Камерун находится. Если его специальностью были карты – с раздражением сказал он себе в одном из споров ни с кем, какие всегда ведут старики, – это еще не значит, что он должен знать географию. Изучив одну из своих карт Африки, он наконец отыскал Камерун рядом с Нигерией, повыше Конго. На другой карте, геологической, он увидел, что в Камеруне, похоже, находится большой вулкан. Это было интересно, но едва ли походило на ответ – во всяком случае, на ответ, которым можно было бы воспользоваться. Не могут же сокровища быть зарыты в камерунском вулкане! А даже если они там зарыты, есть ли там рядом телефонная будка? Не звонил же кто-то по междугородному в камерунский вулкан?
Нет, это не телефонный номер и не банковский счет, решил Карл. 2.3.7.5.68.19. 68 и 19 – это координаты, а 2, 3, 7 и 5 – это шифр для широты и долготы и их значения. Впрочем, вопреки его воле, мысли Карла приняли более мистический оборот. Прежде всего он сразу заметил, что в ряду содержались все цифры от 1 до 9 с единственным бросающимся в глаза исключением – во всяком случае, явным для того, кто хоть сколько-то размышлял над значением чисел. По правде сказать, Карл не очень часто размышлял над значением чисел, он был просто картографом, черт подери, и потому цифры являлись для него средствами измерения. Но потом он заметил, что все цифры шифра до координат были простыми числами, то есть делились лишь на самих себя. Жаль, что 5 оказалось после 7, это нарушает прогрессию, и что бы это означало? Не будучи нумерологом, он не мог применить каких-то особых знаний к этим числам, кроме самых очевидных: 2, конечно, означало основное деление жизни – биполярность земли и неба, дня и ночи, мужского и женского; 3 – ну, это, наверное, три физических измерения и период развития человеческого эмбриона в триместрах. 3 – это самое взрывное число, оно всегда бросало вызов предшествующей ему двойке, угрожая разрушить 2, пока наконец не разорвет 2 на части или не привяжет к себе навсегда. Где были двое возлюбленных, например, или хотя бы двое близких друзей, вмешательство третьего всегда нарушало равновесие – если только третий не был ребенком тех двоих. Поэтому 3 означало одновременно единство и хаос, святую троицу и третий круг ада. 7: семь дней в неделе, время, за которое Бог сотворил землю и небо, а потом отдыхал. В Библии для человека, пытавшегося выцарапать себе что-то на жизнь из египетской пыли, 7 – это число, которое могло заставить его бежать под крышу или протянуть ноги, в зависимости от того, относится ли оно к годам празднеств или к годам голода. 5 – самая примитивная единица в высшей математике, рассудил Карл, пещерные люди использовали для счета свои пять пальцев, пока наконец не соединили две руки вместе, аплодируя десятке.
Но внимание Карла привлекло единственное число между 1 и 9, отсутствовавшее в ряду, как в координатах, так и в шифре. Прежде всего, очевидно, что 4 – первое число, не являющееся простым. Но что более важно – 4 являлось числом, общим для времени и пространства. Во времени есть четыре основные точки на часах, четыре времени года. В пространстве существует четыре стороны света, четыре квадранта. Конечно, это переводилось в более обобщенные вселенские термины, если можно представить себе что-то более вселенское, чем пространство и время: четыре недели, за которые Луна обращается вокруг Земли, четыре недели женского менструального цикла – иными словами, четыре недели, за которые человеческой расе постоянно предоставляется шанс увековечить себя. Стало быть, 4 являлось числом высшего порядка в пространстве и времени, полученное путем удвоения 2 – числа день/ночь и земля/небо, и 2 от 4 отделяло лишь анархическое и непредсказуемое 3. Отсутствие 4 в этом ряду на голубом окровавленном листке, в то время как остальные числа присутствовали и не повторялись, поразило Карла своей значительностью, превосходящей любой возможный смысл, скрытый или явный, и вступившей уже на территорию зловещего. Иными словами, голубой окровавленный листок являлся картой, на которой единственной важнейшей числовой составляющей пространства, времени и жизни не хватало.
Но он так и не имел представления, что же эта карта означала. Он все пытался прочесть формулу как иероглиф, пытался придать каждому компоненту символическое значение, но был озадачен с самого начала, чуть ли не до того, как стал пытаться осмыслить 2. Вверх или вниз? День или ночь? Он все равно никогда особенно не сознавал времени, поэзия времени всегда казалась ему банальной по сравнению с пространством. Картографу, больше пекущемуся о времени, чем о пространстве, следовало бы быть часовщиком, а Карл в жизни не имел часов, не говоря уж о календаре. Вычисляя значения, складывая и вычитая их, умножая и деля, складывая одни и деля другие, вычитая третьи и умножая четвертые, он ждал, что какая-нибудь формула с каким-то очевидным соответствием совместит координаты на маленькой голубой карте с какой-нибудь значительной точкой на его больших картах, с какой-нибудь до боли знакомой топографией так же неотвратимо, как оптический прицел находит цель.
Его последняя и самая сумасшедшая картографическая авантюра случилась более пятнадцати лет назад, когда лос-анджелесские власти поручили ему составить карту пропавших снов города. Через несколько месяцев после 31 декабря 1999 года жители Лос-Анджелеса начали замечать, что их сон совершенно лишен сновидений, и этот феномен совпал с массовым разграблением капсул времени в Парке Черных Часов на западной окраине города. Постепенно население города впало в состояние судорожной бессонницы, а потом и буйно цветущего помешательства.
Конечно, с точки зрения логических умозаключений задача, стоявшая перед Карлом, была абсурдом. Было бы не так-то просто снять карту и с существующих снов, что уж говорить о несуществующих, пропавших из мира? Как-то раз четырехлетняя девочка прибежала по пыльной улице призрачного китайского квартала спросить нечто подобное у своего дяди и поставила его в тупик – а годы спустя Карлу поручили не только дать ответ на этот вопрос, но и выстроить диаграмму. Тем временем отцы города ломали голову над причиной того, почему сны пропадают, но были полны решимости выяснить ее любой ценой, так как от этого зависела сама жизнь города. Хотя Карл никогда раньше не бывал там, он понимал, что Лос-Анджелес представляет собой не что иное, как город чужих снов, – потому-то отцы города буквально превратили городской пейзаж в кинозал, где денно и нощно на стенах зданий, на стенах комнат, на бетонных плитах тротуаров и асфальтовых равнинах улиц показывали старые фильмы.
Город синтетических снов мерцал между сознанием и подсознанием, где коллективное бессознательное провалилось в трещину. Карл спал в своей комнате в обветшавшем отеле «Хэмблин», а эти истерические сны без конца трещали у него на потолке: вот демонически красивая женщина скачет верхом по плоскогорьям Нью-Мексико, развеивая из урны прах своего отца, а наблюдающий за ней писатель безумно влюбляется в нее. Самый прекрасный мужчина из когда-либо снимавшихся в кино идет в газовую камеру не за совершенное убийство, а за убийство, которое он замыслил совершить из любви к самой прекрасной женщине из когда-либо снимавшихся в кино. Управляющий казино в послевоенной Аргентине женится на женщине, которую любит, исключительно с целью уничтожить ее за то, что когда-то она его отвергла. Богатая дама из высшего света кидается в море, чтобы концертный виолончелист, которого она любит, не бросал ради нее свою музыку. Двое любовников, преступник и полукровка, израненные и истекающие кровью, ползут навстречу по суровой равнине Дикого Запада, маня друг друга страстными мольбами, и не могут устоять от соблазна, хотя каждый знает, что второй решился на убийство. Когда Карл, собрав воедино данные со своих карт сновидений, пришел к убеждению, что пропавшие сны находятся в задней комнате круглосуточно работающего магазинчика на углу Адаме и Креншоу, среди сигарет, пива и эротических журналов, ему уже не было дела до того, что отцы города его уволили. Последний сон убедил его, что с него все равно хватит.
Тайна происхождения последнего кусочка фильма и подрывного акта, что ввел его в бесконечный круг снов, спроецированный на город, была почти сродни ужасу. На заброшенном автовокзале, в муках ужаса перед неминуемой смертью, висела голой на крюке молодая актриса, пришедшая на пробы, оказавшиеся для нее роковыми. Стоило этой сцене показаться у Карла на потолке, как он поспешно упаковал сумку, выбежал из отеля, поймал такси и помчался по Сансет-Стрип. Такси довезло его до автовокзала, где он сел на автобус, идущий на север, и добрался до Сан-Франциско, где, как он думал, можно будет хотя бы вернуть наконец собственные сны. После этого Карл на время потерял свою веру в карты и погряз в нищете, которая в конечном итоге привела его в заброшенный отель «Посейдон» рядом с Драконовыми Воротами в китайском квартале Сан-Франциско.
Но теперь, когда он нашел маленькую окровавленную голубую карту в стене своей квартиры, его снова поглотила логика карт. День и ночь напролет он намечает координаты, карты окружают его – они на полу, под ногами, и на стенах, и его мысли начинают кружиться в круговороте. Теперь день и ночь он производит в голове вычисления, истязая свой мозг в попытках выяснить, какая алгебраическая стратегия прояснит заданное уравнение, какой решающий неизвестный фактор даст ответ. К концу этого вечера Карл, изголодавшийся, поскольку не совершил своей обычной прогулки в булочную и китайскую забегаловку, загнал себя в мириады предварительных условий, касающихся безумных графиков, курсов, чертежей, пересечений мельтешащих широт и рушащихся меридианов, его мозг помешался на уравнениях, координатах, неизвестных факторах, и, измученный все более абсурдными результатами, старик уже попросту не мог отключить свой мозг. Даже погрузившись в кресло, выключив лампу и закрыв глаза, он не мог остановить мечущихся в голове вычислений. В темноте было даже хуже – не оставалось ничего, кроме шифров и координат, так и сяк катающихся в глазных шарах, пока даже внутренняя поверхность закрытых век не превращалась в карту.
Какое-то время он посидел с выключенным светом, жалея, что нечего поесть. В темноте в пентхаузе было страшно; Карл ловил себя на том, что прислушивается к странным звукам, которые могли издать незваные гости. В зловещей тишине маячила темная тень на месте, где прежде был лифт, а теперь оставалась лишь пустая шахта с доской, наискось прибитой поперек проема, где когда-то открывались и закрывались двери. Карл всегда боялся передвигаться по комнате в темноте – боялся споткнуться и упасть в шахту лифта. В темноте снаружи он различил клубы тумана, ползущие от залива по Грант-авеню; туман заволакивал таинственное граффити на доме напротив, хотя Карл видел его тысячу раз. Там было написано: «Я УПАЛ В ОБЪЯТЬЯ ВЕНЕРЫ МИЛОССКОЙ». Карл опять включил свет и начал изображать новый, по уточненным данным, чертеж на очередной карте, а потом снова в изнеможении уронил карандаш. Его тело ненавидело это кресло, его ум ненавидел эту одержимость. Я не одержим своими картами, это мои карты одержимы мной, говорил он раньше, много лет назад, но теперь он действительно был одержим ими и не знал, означает ли это, что его вера навсегда пропала. Он никогда точно не знал, во что верит, и однажды сказал, что в глубине любой веры таится лишь вера в саму веру. Его глаза ослабли, расфокусировались, хотя он всегда отличался хорошим зрением, за что с годами все чаще благодарил судьбу, так как ему становилось все трудней позволить себе очки; но снова, хотя он и положил карандаш, он не мог остановить вычислений у себя в голове, и в изнеможении его мозг соскользнул в хаос, где сливались воедино все дневные сомнения и ночные уверенности, и 2, 3, 7, 5, 68 и 19, и черная разинутая пасть лифта, и граффити на стене дома напротив, и имя девушки.
Мысль вспыхнула в уме так быстро, что он тут же забыл ее. Но чуть погодя его мозг проделал последнее необъяснимое вычисление, и когда Карл открыл глаза, все координаты схлопнулись к нулю.
Теперь он нахмурился, глядя на недочерченную карту. Ноль? Может быть, ноль и ноль? Ноль градусов широты и ноль градусов долготы – где-то на краю Гвинейского залива? Но его разум пробормотал не «ноль и ноль», а просто ноль, и он снова начинает вычислять, только чтобы снова вконец запутаться. И чем больше он старается восстановить вычисление, которое проделал его мозг в мимолетное мгновение, тем больше запутывается в совсем других вычислениях. Он снова закрывает глаза и пытается спокойно поразмыслить о том, что привело его к нулю. Определенно, раньше у него никогда не получалось нуля, никогда он не читал ни одну точку, ни на одной карте, что когда-либо чертил, как обыкновенный, абсолютный ноль, а теперь, как ни пытается, не может воссоздать его. «Что же я сделал, чтобы вышел ноль? – вслух говорит он сам себе. – Как же у меня это вышло?» Он решает, что теперь действительно сойдет с ума, и принимается пристально разглядывать предыдущие расчеты, ища ответа. Но не находит.
Он и не хочет найти его. И это самое безумное. Он не хочет найти ответа, который оказался нулем. В момент, когда он дошел до нуля, перед ним открылся Момент, и за этим моментом страшное чувство пропасти, и он отпрянул от него, может быть, объясняя себе, почему не может найти его снова, а может, объясняя себе, почему не мог найти его до сих пор. Он надеется, что это просто неверный ответ, выданный его мозгом – настолько уставшим, что лепечет что-то сам себе, – по ошибке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34