» Я услышал, как Эвис тихо прошептала: «Да».)
— А вам ещё какие-то короли выпали, — продолжал Финбоу. — Я не могу сказать точно, но их было больше двух.
Смех Тони показался мне немного неестественным.
— Вот этот шатен с краю, должно быть, Филипп, — плёл свою паутину Финбоу. — Карты говорят, что оба они, и Филипп и брюнет, были влюблены в вас.
(«…Мой кузен любил весело пожить», — услышал я голос Эвис.)
— Но позвольте, до Филиппа, оказывается, у вас ещё кто-то был, — заметил Финбоу, вглядываясь в карты, как будто в самом деле что-то читал там.
— О, это, наверное, Борис, — поспешила объяснить Тони. — Неужели я никогда не рассказывала вам о Борисе, Финбоу? Я с ним познакомилась в Ницце. Он был влюблён в меня по уши, но мне было не до него — я увлекалась тогда музыкой.
— Тогда это вряд ли Борис, — пробормотал Финбоу. — Потому что здесь вам выпал взаимный интерес.
(Беррелл меж тем перешёл к допросу Филиппа: «Давно ли вы знакомы с доктором Миллзом?..») — Карты все врут, — заявила Тони.
— Почему же? Ведь они правильно сказали, что вы пользовались успехом у Филиппа и у того брюнета, — продолжал Финбоу, — по-видимому, они верно говорят насчёт… э-э… других вещей? Всякое, знаете ли, в жизни бывает.
Тони вскочила как ужаленная… зрачки её глаз настолько расширились, что остались только тоненькие, коричневый и серый, ободки вокруг огромных чёрных кругов.
— Дурацкая игра! — воскликнула она. — Спасибо за удовольствие, Финбоу… но давайте лучше займёмся чем-нибудь другим.
— Но я ещё не дошёл до вашего будущего, — улыбнулся Финбоу.
— Чему быть, того не миновать, — отрезала она.
Её накрашенные губы дрожали. Финбоу зорко всматривался в лицо Тони.
— Воля ваша, — отступил он, и я понял, что он уже выяснил для себя все, что задумал.
Исписав чуть ли не всю записную книжку, Беррелл пошептался с Финбоу и укатил.
С его уходом накопившееся за день напряжение наконец-то прорвалось наружу. Снова посыпались обвинения, о которых через несколько часов пришлось пожалеть.
Во время чая Эвис сидела с несчастным видом: чашка в её руке дрожала, лицо было искажено гримасой страдания; Уильям забился в угол и, никого не удостаивая вниманием, угрюмо глотал чай, листая журнал; Филипп несколько раз пытался заговорить с Эвис, но тут же умолкал. Отказавшись от чая с таким презрительным видом, что даже миссис Тафтс оторопела, Тони потребовала себе виски с содовой. Финбоу выполнил свой обычный ритуал приготовления чая и, поднося чашку ко рту, как всегда, торжественно произнёс тихим голосом: «Лучший в мире чай».
Мне так все осточертело, что после чая я надел макинтош и вышел в сад прогуляться. После долгих часов заточения в четырех стенах приятно было ощущать капли дождя на лице. Я стоял и прислушивался к завыванию ветра.
Рядом послышался голос Финбоу:
— Как здесь хорошо, правда, Иен?
— Во всяком случае, приятнее, чем внутри, — буркнул я. — Финбоу, неужели ты не находишь, что это ужасно? Видеть, как эти юные создания пытаются держать себя в руках, нервничают и срываются? Ты не считаешь, что это душераздирающее зрелище?
— Я нахожу это… забавным, — спокойно ответил он.
— Бог мой, да человек ты или нет?! — взорвался я. — Неужели тебе доставляет удовольствие видеть, как они корчатся и страдают у тебя на глазах?
— Милый, старый Иен, — ответил он с улыбкой, поднимая воротник пальто, — если бы я поддавался жалости, от меня было бы мало толку. Я хочу прежде всего понять людей и вовсе не вижу оснований для унизительной жалости.
Взглянув в его лицо, я сказал:
— Ты намного добрее, чем хочешь казаться. Он рассмеялся, но ничего не ответил.
Сильный ветер пробежал по камышу, пригнул его к самой воде и затих где-то вдали. Я спросил Финбоу:
— Ты, наверное, хотел выяснить, какую роль играла Тони в судьбе Роджера, когда изображал гадалку?
Финбоу широко открыл глаза.
— Иен, какая прозорливость!
— Зачем тебе понадобилось прибегать к таким уловкам? — спросил я.
— Да потому, что это иногда самый прямой путь к истине, — ответил он.
— А мне всегда казалось, что это весьма ненадёжный метод, — возразил я.
Он улыбнулся и объяснил свою мысль:
— Видишь ли, бытующие у нас взгляды на то, как лучше вызвать человека на откровенность, подчас глупее и наивнее, чем можно предположить. Поэтому ничего удивительного нет в том, что редко кому удаётся добиться полной откровенности. Все люди — и ты, Иен, не исключение — придают магическое значение словам, готовы верить каждому слову, даже в тех случаях, когда ты заведомо знаешь, что твой собеседник враль. Ты все равно склонён думать, что в его словах есть доля правды. Будь моя воля, я бы ввёл одно непреложное правило, которым следует руководствоваться в жизни: не спеши ломать голову над тем, правду тебе сказали или нет, прежде выясни, почему твой собеседник счёл нужным сказать тебе то, что он сказал. Только тогда, когда ты правильно ответишь на этот вопрос, ты сможешь разобраться, где правда, а где ложь.
Все, что ты слышишь, — это смесь правды и вымысла, окрашенная многообразной гаммой человеческих эмоций — страхов, желаний и воспоминаний. Чтобы выбрать нужное зёрнышко из этой шелухи, необходимо пользоваться более изощрёнными методами, нежели те, к которым прибегает Алоиз Беррелл. К примеру: Тони заявила, что не знала Роджера прежде, затем случайно упомянула, что жила одно время в Ницце, и вспылила при одном только предположении, что она и Роджер могли там встретиться. Из всех этих фактов нам важно только одно: в силу той или иной причины она не хочет, чтобы мы думали, будто она была в Ницце вместе с Роджером. Это отнюдь не означает, что она там и в самом деле была или не была, это означает только, что сама мысль об этом ей ненавистна. Если бы я, пользуясь методом Алоиза Беррелла, спросил её в лоб: «Встречали ли вы в Ницце Роджера?», она бы ответила: «Нет», а выяснить, так это или нет, у нас нет никакой возможности. В таких случаях приходится прибегать к приёму ассоциаций. Если бы я попробовал провести с нашими молодыми друзьями своеобразную игру, уверяю тебя, мы бы узнали много презанятного. Для этого надо написать столбиком сотню слов, скажем
школа
художник
тюбик
Ницца
и так далее, и попросить рядом с каждым из них поставить, не раздумывая, первое пришедшее на ум слово. Вот и все! Мой метод допроса — это упрощённый способ выуживания необходимой информации при помощи ассоциативных связей. Поэтому меня не очень беспокоит, какой оборот принимает разговор, в любом случае я могу извлечь из него кое-что полезное. Поэтому, хотя это и оскорбляет твои рыцарские чувства, я веду с девушками беседы по ночам, когда они хотят спать: ассоциации легче всего возникают в усталом мозгу. Именно поэтому я и превратился в гадалку: во многих ещё живы суеверия, и мысль о том, что я могу читать чужую судьбу, ослабляет насторожённость.
— А как бы интересно ты стал выкручиваться, если бы твои догадки в отношении того молодого брюнета не попали бы в цель? — спросил я. — Ты утверждал, что ещё до того, как Тони исполнилось двадцать, ей нравился какой-то брюнет; если бы волею случая это не совпало бы с истинными фактами, все твои планы провалились бы, что бы ты тогда стал делать?
Финбоу усмехнулся:
— Изучив темперамент этой девушки, я пришёл к выводу, что не может быть, чтобы она до двадцати лет не была ни в кого влюблена. То, что молодой человек оказался брюнетом, тоже не случайность. Здесь простой расчёт: брюнеты более влюбчивы, чем блондины.
Я с интересом слушал его рассуждения.
— Ну и что же ты в конце концов выяснил?
— Наберись терпения, — ответил Финбоу, — всего на несколько часов.
Слышалось завывание ветра. Меня мучила неизвестность, наконец я не выдержал и снова спросил:
— Ну, так ты знаешь, кто убил Роджера? Очень серьёзно он ответил:
— Думаю, что знаю.
— Кто же?! — воскликнул я вне себя от волнения.
— Пока я не могу тебе этого сказать, Иен. Если ты узнаешь об этом, ты невольно спутаешь мне все карты в одном деликатном деле. Понимаешь?
— А ты сам разве не понимаешь, что я больше не в силах оставаться в неведении? — возмущённо спросил я.
— Иен, друг мой, я стараюсь предотвратить нечто худшее, — ответил он с ноткой жалости в голосе.
Потянулись часы, которые для меня оказались наиболее тягостными за все это время с момента убийства. За столом во время обеда я видел перед собой два девичьих лица — страдальческое, жалкое Эвис и экзотически яркое, волевое Тони — и сознавал, что одна из них совершила это хладнокровно рассчитанное убийство.
Финбоу, занимавший место между ними, болтал без умолку, так, словно вывел двух своих хорошеньких приятельниц на модную премьеру. Но меня не покидала мысль, что он, и только он, знает, какая из этих двух очаровательных девушек собственноручно прикончила Роджера. Никогда прежде не завидовал я так его непринуждённости, и в то же время никогда прежде не вызывало это во мне такого раздражения.
Страстно, безрассудно мечтал я, глядя на эту троицу, чтобы в конце концов виновной в убийстве оказалась Тони!
После обеда я взялся было за книгу, но буквы плыли у меня перед глазами, а в голове не переставало звучать: «Специалист-онколог убит красавицей кузиной». Я вглядывался в лицо Эвис, с отрешённым видом сидевшей в глубоком кресле, и в сотый раз повторял себе: что бы мне ни говорили, я не могу поверить ничему дурному о ней. Внезапно у меня возникла слабая надежда. Я вдруг подумал, что, если рассуждения Финбоу не так уж непогрешимы и алиби Уильяма построено на песке, в таком случае не исключена возможность, что преступление совершено им. И я снова перебирал в уме все обстоятельства, свидетельствующие против Уильяма. Кроме того, есть ещё Кристофер, уговаривал я себя, и, хотя нам не удалось отыскать мотива, который мог бы толкнуть его на убийство, подозрение все-таки полностью не снимается, пусть Тони, Уильям, Кристофер… кто угодно, только не Эвис, убеждал я себя. А потом снова я почувствовал, как тяжесть сомнений начинает давить меня. Надеюсь, мне никогда в жизни не придётся больше переживать что-либо подобное!
Возвращение Кристофера отвлекло меня от мрачных размышлений, и я был ему более чем признателен за это. От Нориджа он добирался на машине и прибыл, когда не было ещё десяти. Он вошёл в гостиную улыбающийся и счастливый.
— Ну, как дела? — спросил его Уильям.
— Отлично, — ответил Кристофер, опускаясь на стул. — Кажется, все одобряют мою кандидатуру… утвердили в должности и установили размер жалованья. Я был уверен, что все будет в порядке, но все-таки приятно собственными глазами увидеть, что это написано чёрным по белому.
— Поздравляю, дорогой, — произнесла Эвис с грустной улыбкой.
— Спасибо, милая, — улыбнулся Кристофер и благодарно поцеловал Эвис.
— О чем тебя спрашивали? — поинтересовался Филипп и раздал всем бокалы, чтобы отметить это событие.
— Да так, всякие глупости. Как, например, я отношусь к расовой проблеме, нравятся ли мне китайцы, как я предполагаю реорганизовать исследовательскую работу на месте и прочее и прочее, — ответил Кристофер, облегчённо вздыхая.
— Когда тебе будут делать прививки? — деловито спросил Уильям.
— На следующей неделе, — ответил Кристофер.
Мы выпили за его успехи, и он в ответ отсалютовал нам своим бокалом.
— Славный человек доктор. Я никогда раньше не проходил обследования и даже не представлял себе, как много разных процедур надо для этого пройти. Он нашёл, что у меня отменное здоровье.
— Приятно слышать, — заметил я. — Сейчас не многие могут этим похвастаться. Итак, выпьем за Малайю!
Один за другим мы потянулись из гостиной: Эвис и Кристофера надо было оставить наедине, чтобы они могли обсудить свои планы на будущее. Чтобы наш уход не выглядел слишком демонстративно, каждый постарался придумать какой-нибудь предлог.
Тони и Филипп вышли в сад, Уильям отправился к себе в комнату, а мы с Финбоу не спеша прохаживались по маленькому холлу. Мы уже подумывали, не пойти ли нам на воздух, как вдруг услышали голос миссис Тафтс:
— Алоиз, Алоиз, эта рыжая шлюха собирается улизнуть со своим хахалем. Они берут моторку. Приезжай скорее. Если ты не поторопишься; они исчезнут, и тогда поминай как звали. Ты должен поймать их.
— Это она по телефону, — шепнул мне Финбоу. — Интересно!
Мы вышли на улицу, обогнули дом и очутились в саду. Не прошло и нескольких минут, как вода на реке вскипела и моторная лодка, описав широкую дугу прямо напротив дома, причалила к берегу. Тут же ей навстречу из дома выкатился круглый колобок.
— Алоиз, — голосом миссис Тафтс позвал колобок.
— Я здесь, Элизабет, — послышалось с лодки.
— Они взяли курс на Хиклинг, — еле переводя дыхание, произнесла миссис Тафтс.
— Далеко не уйдут, — заверил её Беррелл. — Садись, поедешь со мной.
— С удовольствием, — с жаром согласилась она. — Эта вертихвостка и её лоботряс задумали ускользнуть у нас из-под носа. Хотят уйти морем, так я прикидываю.
— Этот номер не пройдёт, — отозвался Алоиз Беррелл, — спасибо, Элизабет.
При свете, падающем из окон дома, мы увидели, как коротенькая, тучная миссис Тафтс неуклюже барахтается и никак не может влезть в лодку. Молниеносным движением Беррелл перетянул её через борт, и лодка стремительно унеслась в направлении Дайка.
Финбоу скомандовал:
— Пошли, Иен, тебе придётся управлять лодкой. Мы должны видеть все это своими глазами.
Быстро спустив лодку на воду, я повёл её вверх по течению против порывистого, холодного ветра. Очертания берегов сливались с чёрным небом, мы еле продвигались вперёд. Зловещие предчувствия и мрачные видения, вызванные моим возбуждённым воображением, отступили на задний план рядом с трудностями ночного плавания по узкой тёмной реке. И только после того, как мы повернули и ветер стал задувать с борта, я вдруг почувствовал какую-то сумасшедшую радость: сбежала Тони! Именно за ней мы гнались в ночи, и ни за кем иным! А Эвис, моя молчаливая, трогательная в своей печали Эвис осталась дома, и ничто ей больше не угрожает!
Я отдал парус, и лодка вздрогнула под налетевшим шквалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33