Вскоре после начала боевых действий мирные Так наши солдаты и офицеры называли гражданское население Афганистана, мирных жителей

стали выбрасывать из окон белые флаги. Но из пробоин в соседних стенах по прежнему били снайперы. И в таких случаях оператор-наводчик БМП не успевал разобрать, кто есть кто, сносил все подряд. Тогда женщины, старики и дети, подняв руки, начали спускаться вниз к дороге. Они несли раненых и трупы, складывая их длинными штабелями вдоль обочины.
Смуглые лица убитых еще больше почернели на солнце. Наши солдаты впервые порадовались холодам.
Близ Чаугани мы развернули палаточный городок для афганских раненых и тех, кто лишился крова, с обогревом и раздачей пищи. Но раненые женщины не подпускали наших солдат к себе, предпочитая смерть, отвергая медицинскую помощь «неверных»
Чистые горные ручьи в тот день окрасились в алый цвет.
Снег припух, стал ноздреватым и серым от тысяч разрывов и густой пороховой гари.
На востоке в тот день медленно восходил зодиакальный знак Водолея.

***

Наиболее ожесточенные боевые действия развернулись в восьмистах метрах от 42-й заставы близ кишлака Калатак.
Именно там, по данным разведки, засел отряд Карима – всего человек сто двадцать. У повстанцев были автоматы, горная пушка, безоткатное орудие и ДШК. Из завала работал снайпер. В ответ наши дали залп артиллерии, положив вокруг его укрытия десять снарядов. Он умолк.
Начальник штаба второго парашютно-десантного батальона майор Юрасов с отрядом солдат окружили кишлак. В нем находилось много мирных. Юрасов знал об этом и потому предложил Кариму сдаться. Но тот начал уходить в горы со своими боевиками, прикрываясь жителями кишлака.
Юрасов попытался отсечь мирных от партизан, вызвал резервную группу с КП батальона. В ту самую минуту из кишлака брызнула косая пулеметная струя, задела Юрасова, пробив ему бедро и пах, перерезав бедренную артерию. Хватаясь руками за воздух, он несколько раз беспомощно взмахнул ими и медленно повалился в снег. Рядовому Шаповалову, бросившемуся Юрасову на подмогу, срезало пулеметной очередью ушанку Но он продолжал ползти, вдавливаясь телом в снег. Побледнел только. Каримовского пулеметчика забросали гранатами.
Когда подошли, Юрасов лежал, широко раскинув руки, истекая кровью.
Через пятнадцать минут он скончался.
С каримовцами и теми, кто их окружал, больше не нянчились – расстреляли в упор.
Тело Юрасова привезли на КП батальона. Врач омыл его, одел в чистую форму, связал холодные, начавшие коченеть руки. Труп завернули в ОЗК и плед. Накрыв плащ-палаткой, положили на БМП У Юрасова в Костроме остались жена и две дочери. Осенью он хотел поступать в Военную академию имени Фрунзе.
Теперь это сделает кто-то другой вместо него.
На следующий день после гибели Юрасова в батальон на его имя пришло письмо из Костромы. Писала жена:
"Здравствуй, дорогой наш папочка!
У нас все по-старому. С нетерпением ждем вашего окончательного вывода.
У нас на улице тепло. Вместо крещенских морозов – оттепель В субботу ждем дедушку Ваню.
Буров пролежит в госпитале до конца января, а там видно будет.
Аня сидит рядом и рисует.
У Кати начались трудовые будни: эта ее математичка меня доконает.
В голову никакие мысли не идут.
Что-то опять телевизор стал мудрить. Чувствую, скоро начнется беготня в мастерскую.
Анька ужасно не любит умываться. Каждый день загоняю с боем Редко когда сама собирается.
Порошок и мыло теперь будем по талонам получать раз в квартал.
Вот и все.
Насобирала тебе всего понемногу.
До свидания. Целую. Лена. 18.01.89 г.".
Но Юрасов это письмо прочитать не успел…
После того как закончилась стрельба 23 января, трупы, раненых начали отправлять на юг. Женский вой стоял над дорогой, заглушая рев техники.
– Да, мрачный это был денек, что-то рухнуло внутри меня, – рассказывал мне Валера Семахин, оператор-наводчик БМП № 504. – На всю жизнь запомню. Встал я тогда в 4.30 утра. Начал готовить машину к бою. Проверил состояние пушки, крутится ли она, поднимается ли. Днем раньше я всю ее разобрал, вычистил, чтобы не заклинило. В 5.30 моя машина была уже в полной боевой готовности. Командир батальона подполковник Ушаков приказал стрелять только в «духов», мирных не трогать. Но я «духов» не видел. Стрелял по тем домам, в которых предполагал, что они есть. Мне дали ориентир и сектор стрельбы. Я стрелял с 6.30 утра до 12.30 дня. Когда все кончилось, первая рота принялась эвакуировать убитых и раненых. Их отправляли на барбухайках".
– Мне дали сектор – несколько окон кишлака, – вспоминал приятель Семахина, находившийся в БМП несколькими сотнями метров ниже по дороге. – Мы старались стрелять выше людских голов, чтобы не задеть их. Одно дело, когда ты лупишь просто по стенам кишлака – это еще куда ни шло. А стрелять в людей… Ух, не готов я к такому, честное слово, не готов… Мирные спускаются и хотят целовать тебя за то, что ты их не прикончил. Странный народ.
Должны ненавидеть, а они благодарят. Жизнь здесь ерунду стоит – два мешка гороха и один риса. Я не мог смотреть им в глаза. Да и вы бы не смогли. Что-то я в себе самом убил тогда. Конечно, всех потом представили к наградам. Но от этого не легче.
Январские боевые продолжались с 23-го по 25-е. С раннего утра до первых сумерек. И так все три дня.
Наши солдаты и офицеры проклинали войну, приказ, себя и Афганистан.
24 января радио и телевидение Афганистана передали заявление Верховного командования вооруженных сил страны. В нем, в частности, говорилось:
«Ахмад Шах на протяжении последних полутора лет уклонялся от переговоров с правительством. Вооруженные формирования под его командованием продолжали препятствовать безопасному проезду транспортных средств по трассе Хайратон – Кабул на участке перевала Саланг. Вооруженные Силы Республики Афганистан вынуждены были провести военную операцию. В результате уничтожено 377 экстремистов, три склада с вооружением, четыре транспортных средства. Оппозиции предлагается не препятствовать прохождению по трассе транспортных средств. В противном случае вся ответственность за последствия ляжет на нее».
Автобусы.
Советское военное командование объяснило события на Южном Саланге следующим образом:
«…23-го числа текущего месяца афганские войска начали выставление постов и застав в районе Таджикистана. Но были обстреляны. Таким образом, банды Ахмад Шаха Масуда спровоцировали боевые действия. Они продолжались на всем участке Южного Саланга не только против афганских подразделений и частей, но и против советских войск…»
Советское командование также сообщило, что части и подразделения 40-й армии потеряли с 23 января по 31 января в районе Южного Саланга четыре человека убитыми, одиннадцать – ранеными.
По слухам, Ахмад Шах Масуд охарактеризовал январские боевые действия на Саланге как одну из наиболее жестоких операций за все годы войны.
Через несколько дней после нее наш кабульский политработник спросил меня, что мне известно о январской боевой операции: кто-то ему сообщил, что я там был. Не дожидаясь ответа, он дружески посоветовал: «Если что и знаешь, то ты это уже забыл. Верно?»

XXIV

Застава подполковника Ушакова осунулась, постарела.
Не слышал я солдатского смеха, звонких лейтенантских голосов. Люди делали свое дело молча, лишь изредка перекидываясь короткими фразами. Казалось, я попал в дом, где накануне кто-то умер, хотя во время последней операции никто на заставе не пострадал.
А тогда, вечером 23-го, комбат повалился на свою койку и, спрятав в подушке лицо, плакал.
– Сейчас-то он малость отошел, – по секрету сообщил мне заместитель командира минометной батареи Слава Адлюков, – но неделю назад к нему опасно подойти было.
Впрочем, у всех на душе погано с тех пор. Не у него одного… Вскоре после операции наш комбат поцапался с заместителем командира дивизии Ан…енко. Так что тут у нас целая стая неприятностей. Проходи, раздевайся…
Ушаков сидел в своей комнатушке. Сутулился у окна.
Упершись локтями в колени, сжимал широченными ладонями голову. Вид у него был побитый.
Комбат что-то насвистывал себе в усы.
За окном рябила метель. Знобкий ветер стучался в стекло.
– Яп-понский г-городовой! Закрывай, Славк, дверь – сквозняк… – чертыхнулся Ушаков, не поднимая головы.
Адлюков потянул меня за рукав, и мы пошли в его комнату – рядом, за дощатой стенкой. Поудобней устроившись в стоявшем на полу камазовском кресле. Славка сказал:
– Раз как-то комбат уехал к особистам. Но на дорогу сошла лавина, и он задержался. В тот самый момент к ним пожаловал полковник Ан…енко. Стал нам рассказывать, кого и как бить во время предстоящей операции.
Славка ослабил ворот, покрутил в пальцах сигаретку. Закурил.
– Во время боевых действий, – Адлюков пустил в потолок струю горького дыма, – Ан…енко собственноручно перестрелял несколько десятков мирных. Хотя в его обязанности входило командовать, а не бить из автомата людей.
…Впоследствии я неоднократно слышал от многих очевидцев рассказ о действиях полковника Ан…енко 23 января.
О том, как, приехав к десантникам близ 42-й заставы, схватил АК и стал косить с бедра спускавшихся на дорогу людей.
О том, как к нему подбежал особист капитан Морозов и заорал не своим голосом: «Товарищ полковник! Зачем???» «А Юрасов?! – огрызнулся Ан…енко, оттолкнув капитана. – Они Юрасова пощадили? Теперь что ж – я буду их щадить?!»
Я повертел в руке полую гранату. Бросил ее на койку.
– Как будто, – шепотом сказал Адлюков, – Юрасов ему был дороже и ближе, чем капитану Морозову. Как будто эта смерть значила для него больше, чем для всех нас. Тоже мне – ас-демагог… Здесь, на Саланге, Ан…енко так и прозвали: «наш Рэмбо». Эдакий Тарзан Иваныч… А номер на своем БТРе все-таки стер: чтоб «духи» не опознали. Комбата же нашего он возненавидел за то, что Ушаков дал приказ в мирных не стрелять. Только – по «духам». И действительно, в зоне ответственности ушаковского батальона кишлаки целы, мирные не пострадали. Ан…енко не хотел, чтобы комбат вышел чистеньким из бойни.
По всему Южному Салангу упорно ходили слухи о том, что Ан…енко приказал кому-то из своих подчиненных снимать то, как он расстреливал мирных, на видеокамеру. Для памяти. Но я тем слухам не верил. Не мог верить.
…В первых числах февраля Ушакова вызвали на ДКП Дивизионный командный пункт.

.
Когда он приехал, Ан…енко был уже там.
– Почему вы, – громко спросил Ан…енко, обратившись к Ушакову, не как обычно – «товарищ подполковник», – а на «вы» (понимал, что после 23-го между ними ничего товарищеского быть не может), – почему вы не выполнили приказа? Почему в зоне ответственности вашего батальона мало разрушений? Вы мне доложили, что расстреляли по 3 – 5 боекомплектов, но по местности этого не видно. Я предполагаю, что вы стреляли в горы и в воздух, не били по установленным целям.
– У меня на заставе 23-го находился заместитель командира полка подполковник Ляшенко, – отвечал тогда Ушаков, стараясь сдержать дрожь в голосе, – и он может п-подтвердить, что мы д-действовали, как положено. Да, мародерства и лишних разрушений в зоне ответственности моего б-батальона не было. Мы стреляли столько, сколько было необходимо. А кишлаки с лица земли не сметали, потому что в этом мы н-не видели нужды. Мы били лишь туда, где сидели г-главари банд, и по складам. Ответного огня противник не открыл, потому что мы уничтожили главарей и накрыли все склады с боеприпасами. Так что сопротивления не было. А уничтожать лишь для т-того, чтобы уничтожать, ради удовольствия – вот этого я не допустил. Кроме того, старался, чтобы среди ми-мирных лишних жертв тоже не было. И вы пытаетесь обвинить моих солдат в том, что они стреляли в воздух? Что они не выполнили приказа?!
– Мне надоело разговаривать со слабоумными, – отрезал Ан…енко.
– А мне, – выпалил Ушаков, – надоело дуракам подчиняться.
Ан…енко вызвал командира полка подполковника Кузнецова и приказал ему составить акт в связи с тем, что батальон в ходе боевых действий не выполнил поставленную задачу.
Ушаков, вернувшись к себе на заставу, разыскал Ляшенко.
– Слушай, то-товарищ по-подполковник, – комбат от волнения заикался больше обычного, – вы поезжайте на ДКП и объясните им, как действовал 23-го мой б-батальон. А то получается, что мы саботировали приказ, и м-мне что, т-т-трибунал теперь?!
Отношения между заместителем командира дивизии и комбатом накалились до предела. Можно было ожидать всего.
Друзья говорили Ушакову: "Не лезь на рожон, комбат.
Схлестнулись – и будет. У Ан…енко связи аж до Москвы.
Там у него все схвачено. Чего ты прешь под танк, рванув рубаху на груди?! Если во время вывода в зоне ответственности твоего батальона раздастся хоть один выстрел по нашим колоннам, он ведь тебя и впрямь под трибунал отправит". Ушаков отворачивался, прятал под бровями глаза, упрямо отвечал: «Стрелять „духи“ б-будут. Но не на моем участке, а там, где мы положили больше всего мирных, там, где стрелял Ан…енко. „Духи“ этого нам не простят. Помяните мое слово. Без жертв не обойдемся».
Холодом веяло от этих слов. Конец войны был не за горами. Но никто не знал, каким он будет, этот конец. Люди старались о нем не думать.
Как-то раз поздним вечером собрались офицеры в ком нате Ушакова. Пили крепкий грузинский чай, хрустели печеньем и сахаром, курили горький табак. Сизые медузы дыма медленно плавали в спертом воздухе. Потрескивали сырые поленья в печке. В углу шипела рация. Комбат лежал на койке, свернувшись калачиком.
– У Ан..енко, – сказал он, приподнявшись на локте, – руки по плечи в крови. И просто так это ему не сойдет. Я-я н-не позволю. Его к ордену представили, толкают в Академию Генштаба. Если такие будут нами командовать, лучше уж армию распустить. Что за пример они подают молодежи?! Вот Славка Адлюков – парень хороший, дельный лейтенант. А армию решил оставить. Жалко ведь…
– Остынь, комбат, остынь, – прервал его подполковник Ляшенко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24