А потом сообщите нам – вот мы и проверим…
– Хорошо… Скажите, когда вы получили первое письмо от Алексея? – спросил я.
– Давно. – Рита Сергеевна продолжала смотреть в окно.
Юрий Сергеевич барабанил пальцами по столу.
– Можно глянуть? – спросил я.
– У нас его нет, – ответил Юрий Сергеевич, глядя перед собой.
– Где же оно? – не унимался я.
– В КГБ, – сказала Рита Сергеевна. – Я сама отнесла его в КГБ в тот же день, когда получила.
– Зачем? – спросил я, чувствуя, как вянет мой голос.
– Эх, молодой человек, – посмотрел мне в глаза Юрий Сергеевич. – Были бы вы моим сверстником, испытали б то, что пришлось мне, не задавали бы этих вопросов…
Рита Сергеевна подлила себе в чашку воды из остывшего чайника.
– Хотите, подогрею? – предложила она.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Мне уже пора… Скажите, это русская фамилия – Пе-ре-сле-ни?
– Почему вы спрашиваете? – В глазах брата появился легкий налет страха.
– Любопытства ради. Впрочем, если не хотите – не отвечайте…
– Нет, почему же? – Юрий Сергеевич встал из-за стола и, упершись в него пальцами, глядя на сестру, объяснил:
– Я думаю, что корни итальянские. Но, во-первых, это все было давно. А, во-вторых, фамилию Переслени носил Ритин муж. А он, как вы знаете, уже лет пятнадцать назад отошел в лучший мир…
– Может быть, вы передадите Алексею что-нибудь на память из дома? – Рита Сергеевна опять обняла картонную коробку, прижав ее к груди.
– Пожалуйста, – согласился я. – А что именно?
– Можно расческу… – Она принялась торопливо перебирать бумаги, документы и вещи, лежавшие в коробке. – Нет, расческу я оставлю себе… Она еще пахнет Алешиными волосами… Вот, если хотите, его профсоюзный билет, а?
– Давайте. – Я взял зеленую книжечку из ее рук. – Алексею, если наша встреча состоится, будет приятно подержать его.
– Вот тут есть фотография, – показала Рита Сергеевна. – Алеше на ней всего лет пятнадцать.

XVI

– ..Так что вы взяли с собой в Сан-Франциско профсоюзный билет, письмо от дяди и телефон любимой девушки? – спросил прокурор, демонстрируя профессиональную память и умение слушать.
– Да, – ответил я. – И еще текст Сухаревской амнистии.
– А любимой девушке вы позвонили?
– Конечно. Но ее не оказалось дома: Ирина отдыхала где-то на юге.
– Ну, не томите, – улыбнулся прокурор, – что же было в Сан-Франциско?
– Знаете, – сказал я, – это мне было надо вас расспрашивать, а не вам меня. Я же журналист. Вот уеду с пустым блокнотом, а виноваты будете вы.
– У журналистов, прокуроров, следователей и разведчиков, – заметил он, – есть одна общая черта.
– Это какая же?
– Все они душу готовы запродать ради интересной информации.
…Солнце взлетало над Сан-Франциско быстро-быстро, словно желтый воздушный шар. И уже часам к девяти утра город был до краев залит воскресным солнечным половодьем.
На западной его окраине шумел океан, тщательно вылизывая бежевые пляжи. Соленый ветер сквозняком носился по аккуратным улочкам, шумел в пальмовых листьях, гладил теплой ладонью лица людей.
Сан-Франциско показался праздником после долгих удушливых будней Нью-Йорка. Золотисто сияя в лучах спелого летнего солнца, он напоминал зрелую, налившуюся соками, готовую радостно треснуть от распирающих молодых сил желто-оранжевую дыню.
Схватив в аэропорту такси, я минут через тридцать оказался в центре города на 16-й авеню. Сбросив скорость до пятнадцати миль, водитель, плавно шурша шинами, заскользил по ней на ветхом «додже». Он нажал на тормоз напротив дома № 1221, и автомобиль легонечко качнуло, словно на волне. Я расплатился и вылез из него, чувствуя, как яростно стучат маленькие молоточки в висках. Взгляд мой магнитом притянуло окно на втором этаже компактного особнячка. В его обрамлении я увидел бледное лицо и два внимательных, настороженных глаза.
Молоточки заколотили еще отчаянней. Холодной ладонью я вытер с затылка теплый пот. Медленно поднялся по ступеням на второй этаж. Позвонил. Дверь открылась без скрипа. Я увидел то же лицо и те же голубые, ломающие встречный взгляд глаза.
– Здравствуйте, – сказал я на всякий случай по-английски, не будучи уверен, что передо мной Переслени. – Вы Алексей?
– Да, – ответил он и зачем-то провел ребром ладони по белесым, в проталинках, усам.
Я представился и протянул ему руку. Его пожатие было слабым, неуверенным.
Из соседней комнаты вышел Микола Мовчан.
– Хай, – сказал он и улыбнулся.
– Привет! – поздоровался я, но на сей раз по-русски. – Какими судьбами на западном побережье?
– Путешествую, – ответил он, пожав плечами.
Судя по этому беззаботному жесту, можно было подумать, что он здесь проводит каждое утро, а вечером возвращается на восток.
– Почему с Миколой ты говоришь по-русски, а со мной по-английски? – спросил Переслени. В голосе его сквозила смесь настороженности и обиды.
– Потому что с ним мы уже знакомы, – ответил я. – А тебя, Алексей, я знал лишь по фотографии. Боялся ошибиться.
– Проходи в ливинг-рум Гостиная (англ.).

, – пригласил он, открывая массивную, кофейного цвета дверь.
Гостиная оказалась просторной светлой комнатой с камином, диваном и журнальным столиком. У широкого окна курил сигаретку чернявый крепыш лет двадцати пяти в потертых джинсах и нейлоновой куртке. Он поздоровался со мной, сунул в магнитофон кассету и прислонился спиной к белой стене. Через секунду запел Розенбаум:

Лиговка, Лиговка, Лиговка!
Ты мой родительский дом.
Лиговка, Лиговка, Лиговка!
Мы еще с тобою попоем…

– Пущай поет, – сказал крепыш. – Разряжает атмосферу.
– Мое появление сильно накалило ее? – спросил я.
Мовчан дружелюбно улыбнулся. Крепыш, который, как выяснилось, работал каменщиком-строителем здесь же, в Сан-Франциско, сдвинул и без того сросшиеся черные брови.
У камина стоял книжный шкаф, уставленный книгами на русском языке. Судя по названиям, почти все они были посвящены разным периодам российской истории. Автоматически взгляд сфокусировался на бежевой брошюрке, называвшейся: «Николай II – враг масонов № 1».
Я продолжал разглядывать обстановку.
Гостиную и кухню разделяла небольшая темная столовая. В самом центре овального обеденного стола красовалась соломенная ваза с ананасами и апельсинами. На краю лежала помятая банка кока-колы.
– Долго будешь в Сан-Франциско? – спросил Мовчан.
– Нет, – ответил я. – Думаю улететь одним из сегодняшних вечерних рейсов.
– Думаешь или улетишь? – не унимался он, вперившись в меня тяжелым взглядом.
– Улечу, – сказал я.
Мовчан и чернявый крепыш заметно успокоились.
Дослушав песенку, Мовчан хлопнул в ладоши и резко встал с дивана.
– Ну, – сказал он, – нам пора. Дела, понимаешь…
– Понимаю, – согласился я.
– Ну, прощай! – Мовчан протянул руку.
Он еще раз улыбнулся и, обняв крепыша за плечи, вывел его из гостиной. Через минуту хлопнула входная дверь.
Переслени вернулся в комнату, поменял кассету в магнитофоне. Уменьшая громкость, спросил;
– Что же тебя все-таки интересует?
– Твоя жизнь, – ответил я.
– Как видишь, – он иронично-удовлетворенно обвел глазами свою квартиру, – живем – хлеб жуем. – И засмеялся, руменея в скулах.
– Да, – согласился я, – квартирка и впрямь недурная. А где же гараж с машиной?
– Сейчас, видишь ли, их нет… – уклончиво ответил Алексей. – А откуда тебе известно об этом?
– Рита Сергеевна показала фотографию: ты на фоне машины и гаража. В письме ты тоже, если помнишь, об этом писал.
– Как мама? – вдруг спросил он, глядя в окно, нервно кусая ноготь.
– Юрий Сергеевич сказал, что за последнее время она сильно сдала. Я был у них перед отлетом из Москвы.
– Бедная моя мама… – Переслени подошел вплотную к окну, положив на стекло ладони, прильнув к нему щекой.
Постоял так с минуту, резко повернулся:
– Садись на диван, – сказал он. – У нас времени мало: скоро Ленка придет – не даст нормально поговорить.
– Жена твоя? – спросил, вспомнив про Ирину.
– Подруга… – махнул он рукой. – Жена… Какая разница. Так, живем вместе. Потом поглядим-посмотрим.
– Это все ты читаешь? – спросил я, кивнув на полки.
– Ленкина библиотека. – Он вскрыл банку содовой. Разлил воду по стаканчикам. – Но я тоже листаю. Интересно все это. В Союзе ничего подобного у меня не было. Само-, так сказать, образовываюсь… Ну, спрашивай валяй!
– Как приняла тебя Америка и как принял ее ты?
Переслени потер пальцами лоб, что-то припоминая.
– Прилетел я сюда ословелый… – начал он. – Сам понимаешь. Плен. Дорога. Нервы… Сперва привезли нас в Нью-Йорк. Странно, знаешь, было ходить незнакомому среди незнакомых… Интересно, таинственно. Я бродил, заглядывал в окна витрин, в лица… Сильно подействовал на меня этот сияющий холодными огнями реклам суровый город.
Сознание как будто подернулось отупляющей пеленой.
Он ногтем мизинца сковырнул табачную крошку с переносицы, выпил еще воды, закурил.
– Ходил я по Нью-Йорку, – продолжал он, – и не знал, что делать: благодарить судьбу или проклинать… Благодарить – потому что меня вытащили из плена. Проклинать – потому что я оказался отрезанным от своего прошлого…
Словом, привезли нас в Нью-Йорк и спросили: «Ребята, хотите в магазин – такой магазин, какого вы никогда в своей жизни не видели?» Мы сказали: «Валяйте ведите!» Привели.
Заходим в огромный магазин-супермаркет. Все залито электрическим светом. Полки от продуктов трещат. Нас фотографируют, на магнитофон наши реплики записывают. Потом спрашивают: «Ребята, какое у вас впечатление от Америки?»
Я ответил: «Ваши женщины умопомрачительно красивы, но русские еще лучше!» Они как-то кисло улыбнулись… Понимаешь, я столько лет – не дней, а лет! – женщин нормальных не видел, что обалдел именно от них, но не от обилия жратвы. Война и плен отбили нормальные юношеские чувства: просыпаясь утром в Афганистане, я думал не о женском теле, а о смерти, о том, сколько мне осталось жить – два часа, сутки, год?
Мягкой походкой он прошелся по комнате. Поставил другую кассету в магнитофон. Розенбаума сменила Пугачева. «Миллион, миллион, миллион алых роз из окна, из окна, из окна видишь ты…» – поет Алла в доме № 1221 на 16-й авеню Сан-Франциско.
– Аме-рика… – задумчиво произнес Переслени и хрустнул мослаками пальцев. – А что Америка?! Америка тебе дает опортьюнити Возможность (англ.).

. Америка дает тебе пристанице. Америка учит тебя жить…
Он опять сел на диван и вдруг заплакал. Как ребенок – отчаянно, навзрыд, с всхлипываниями и слезами. Он не стеснялся их, не прятал. Разрешил им течь по щекам и падать на пол.
– Когда тебя бросают одного, – он смотрел на носки своих кроссовок, перехватывая рукой капельки слез в воздухе, – ты как птица посреди океана. Ты ищешь берег. Так вот и я… Попробуй пристань… Слава Богу, что я пристал хоть к этому берегу, слава Богу… Ты видишь: я начинаю потихоньку обживаться. Вот это гнездо наспех с Ленкой свили… Получаю я достаточно.
Он несколько мгновений помолчал, отбросил волосы со лба, опять повторил:
– Все-таки достаточно… Но никогда ты не вырвешь из сердца то, что было в тебя вложено, – твою ро-ди-ну… Куда бы тебя ни забросило. В тебя это вло-же-но.
Переслени оттянул майку на плече, вытер ею красные глаза. Нитка клейкой слюны повисла на губе.
– Что для меня Америка?! – превозмогая судороги в груди и горле, спросил он сам себя тусклым неровным голосом. – Бул щит! Дерьмо! (англ.).

Америка – бул щит, прости меня за это выражение… Хочешь, будем говорить по-английски? Я уже умею!
Он предложил это тоже как-то по-детски, словно приглашая меня поиграть с ним.
– Не хочу, – почему-то ответил тогда я.
– Факинг Америка! – голос его чуть сел. – Ай ноу ай доунт лайк зис щит! Но ай лайк американ пипл… Факинг щит! Чертова Америка! Я знаю, что не люблю это дерьмо! Я люблю американцев. Дерьмо! (англ.).

Б…! После посещения магазина нас спросили: «Ребята, куда вы хотите ехать?» Я сразу же выпалил: «В Калифорнию!» Меня спросили: «Почему – в Калифорнию?» «Да потому, что другого штата в вашей Америке просто не знаю!» – ответил я. Ну, словом, отправили меня в Сан-Франциско. Я приехал сюда. Здесь один мужчина меня встретил. В его доме я прожил несколько месяцев. Он же помог мне устроиться на работу. И вот стал я грузчиком.
Грузил мебель, развозил ее, получал хорошие деньги. Мне все это очень нравилось. Но потом…
Зажмурившись, он зажал кончиками мизинцев виски, словно борясь с головной болью.
"Кто, не знаю, распускает слухи зря, – продолжала свой сольный концерт Пугачева, – что живу я без печали, без забот?..
Визгнула, резко затормозив, машина на дороге.
– .. Но потом, – Переслени медленно опустил руки на колени, – я связался с наркоманами. Начал наркотики принимать. Мне стало лень работать грузчиком, бросил свою работу…
Я глянул на тыльную сторону его левого локтя, но не увидел ничего, кроме голубого ручейка вены.
– Как ты связался с ними?
– Не важно как… Все равно это дрянь, гадость, дерьмо, падаль, которую надо давить ногтем, как вошь!
– Что было дальше?
– Дальше я устроился работать портным, но одновременно стал учиться чинить компьютеры. И мне все это удавалось… Я хорошо освоил электронику. Я и сейчас смогу починить какой-нибудь компьютер, честное слово!.. Хочешь выпить? а то как-то пакостно на душе…
– Не откажусь.
– Тогда давай смотаемся в супермаркет. Это пять минут…
В магазине Переслени долго шарил глазами по полкам, пока взгляд его не воткнулся в пузатую литровую бутылку водки. Шевеля губами и бровями, он читал надпись на этикетке.
– Финская… – удовлетворенно постановил Переслени. – Все-таки рядом с Россией. Теперь – огурчики!
Строгим взором обвел он взвод стеклянных банок на нижней полке. Выбрал одну, лихо подбросил ее пару раз:
– Почти что с Рижского рынка!
Я расплатился с кассиршей, и минут через десять мы уже поднимались на второй этаж дома номер 1221.
Вытащив несколько сосисок из холодильника, Алексей бросил их на раскаленную, политую кукурузным маслом сковородку. Обжарив их с одного бока, он автоматическим, привычным движением подбросил сосиски в воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24