Муратов не кричал, не ругался, как обезумевший. Он был строг, случалось, наказывал, но не «зверствовал».
И матросы были довольны своим командиром.
Не прошло и десяти минут, как все гребные суда были подняты.
Еще оставалось минут пять, чтобы якорь отделился от грунта, – стал на «панер», – и шкуна, одетая парусами, пошла.
«Щенок мой!» – подумал Муратов.
Он слышал отчаянный окрик с «Ястребка»: «Баркас, баркас!» и обезумевший крик: «Запорю!» – Очевидно, баркас не был еще поднят на «Ястребке», когда на «Ласточке» уже поднимали. И у «Ласточки» несколько минут впереди. Он обернулся назад – взглянуть, что на «Ястребке». Но «Ястребок» стоял в линии последним, и за другими судами, стоявшими в кильватере, – нельзя было видеть, что делается на «Ястребке».
Эти последние минуты казались Муратову вечностью.
И самолюбие моряка, и щенок – по справедливости его щенок, – и честь «Ласточки», и честь его команды, которая может быть отличной и без модной жестокости, и незаглохшее чувство разочарования в друге, – все это волновало Муратова, и он желал победы, точно чего-то необыкновенно важного, решающего его судьбу.
И он невольно перекрестился и прошептал: «Слава тебе, господи», когда раздался голос боцмана: «Панер», и «Ласточка» тронулась…
Вдруг друг побледнел и, казалось, не верил глазам.

Мимо «Ласточки» несся, почти лежа на боку и чертя подветренным бортом воду, красавец «Ястребок», имея на своей высокой мачте всю парусину незарифленной и на бугшприте все кливера.
У наветренного борта стоял Быстренин, красивый, но слегка побледневший, улыбающийся, казалось, торжествующий, и, снимая фуражку, крикнул Муратову:
– Щенок мой!
– Твой! Ты – волшебник! – ответил Муратов.
Забирая ходу, тендер летел к выходу с рейда.
Шкуна летела за ним, нагоняя его.
Тогда на «Ястребке» подняли «топсель». Тендер совсем лег на бок.
На флагманском корабле взвились позывные «Ястребка» и сигнал: «Адмирал изъявляет свое удовольствие».
«Правильно. Молодчина Быстренин!» – подумал Муратов, любуясь бешеной отвагой друга и все еще недоумевая, как он мог так скоро поднять баркас и раньше сняться с якоря.
VII
Мичман с «Ястребка» проболтался о потоплении баркаса, и «штука» Быстренина стала известной в Севастополе.
Многие моряки восхищались выдумкой Быстренина.
Старый адмирал, начальник пятой дивизии, потребовал Быстренина на флагманский корабль.
Лейтенант вошел в адмиральскую каюту далеко не в приятном настроении.
Адмирал подал руку Быстренину и сказал:
– Находчивы, молодой человек, и лихо управляетесь «Ястребком», – хвалю-с.
Но старое, сморщенное лицо адмирала было серьезно и сделалось строгим, когда старик продолжал:
– И все-таки объявляю вам строгий выговор-с. Понимаете, за что-с?
– Понимаю, ваше превосходительство! – ответил Быстренин и самолюбиво вспыхнул.
– Впредь не фокусничайте. Нехорошо-с. Что бы вы сделали, если бы баркас был вам нужен в те дни, когда были в море? Я отдал бы вас под суд-с. И не пощадил бы… Служба – не фокусы…
И после паузы прибавил:
– Слышал-с, держали пари?..
– Точно так!
– Так ведь вы и проиграли… Не так ли-с?
– Разумеется… И щенок – не мой.
– Я был уверен, что вы так поступите! – мягче промолвил старик и, подавая руку Быстренину, сказал, что он может идти.
Через неделю «Ласточка» возвратилась в Севастополь из крейсерства у кавказских берегов.
Быстренин тотчас же поехал к Муратову и после первых приветствий сказал:
– Пари ты выиграл, Алексей Алексеевич! Щенок твой…
– Почему?
Быстренин рассказал, почему он раньше снялся с якоря, и прибавил:
– Не сердись, Алеша, увлекся…
Хоть Муратов и не сердился, и друзья продолжали болтать, но оба почему-то почувствовали, что между ними вдруг пробежала кошка.
1901

1 2 3