«Да, да, у вас будет пища! Много пищи теперь для тех, которые могут выходить. Но выходить опасно!» – и она оглядывалась по сторонам в страхе, нет ли вблизи какого-нибудь зачумленного.
– Моя милая, – сказал Адриан, – не можете ли вы указать мне дорогу к монастырю?
– Прочь, прочь! – закричала женщина.
– Увы! – сказал Адриан с печальной улыбкой. – Неужели вы не в состоянии видеть, что я еще не зачумлен?
Но женщина, не слушая его, побежала дальше. Сделав несколько шагов, она была остановлена мальчиком, который держался за ее платье.
– Мама, мама! – кричал он. – Я нездоров, я не могу идти!
Женщина остановилась, сорвала одежду с ребенка, увидела у него под рукой роковую опухоль и, оставив собственное дитя, побежала с диким воплем по площади. Вопль этот долго отдавался в ушах Адриана, хотя он не знал о противоестественной причине его: мать боялась не за ребенка своего, за самое себя! Этот плотский город был так же глух к голосу природы, как сама могила! Адриан поехал ускоренным шагом и наконец достиг красивой церкви.
Молодой всадник остановился у двери и ждал, пока служба не окончилась. Монахи сошли по лестнице на улицу.
– Святые отцы, – сказал Адриан, – могу ли я просить вас указать мне ближайшую дорогу к монастырю Санта-Мария де Пацци?
– Сын, – сказал один из этих безлицых призраков (какими монахи казались в своих одеждах, подобных савану, и в странных масках), – сын, иди своей дорогой. И да будет с тобою Бог. Только разбойники и гуляки могут теперь быть в монастыре, о котором ты говоришь. Настоятельница умерла, и многие сестры почили с нею. Монахини бежали от заразы.
Адриан чуть не упал с лошади; и в то время, как он оставался пригвожденным к месту, мрачная процессия пошла дальше, заунывно и торжественно напевая среди пустой улицы монастырский гимн.
Очнувшись от своего оцепенения, Адриан догнал монахов, и когда они окончили припев гимна, приблизился к ним.
– Святые отцы, – сказал он, – не отгоняйте меня таким образом. Может быть, в монастыре можно еще услышать о той, которую я ищу. Скажите мне, по какой дороге мне надо ехать.
– Не мешай нам, сын, – отвечал монах, говоривший прежде. – Дурной для тебя знак прерывать таким образом молитвы служителей, неба.
– Извините, извините. Я принесу полное покаяние, заплачу за множество обеден; но я ищу дорогого друга – покажите мне дорогу.
– Направо, пока доедете до первого моста. За третьим мостом, возле реки, найдете монастырь, – сказал другой монах, тронутый горячностью Адриана.
– Да благословит вас Бог, святой отец, – проговорил кавалер прерывающимся голосом и, пришпорив коня, поехал по указанному направлению. Монахи не обращали на него внимания и снова начали свою заунывную песню. До слуха его доносились умоляющие слова ее – Miserere Domine, смешиваясь с топотом копыт его лошади на звонкой мостовой.
С нетерпением, болью в сердце и отчаянием Адриан мчался по улице, во всю погоняя лошадь. Он доехал до первого, второго и до третьего моста и наконец остановил своего коня у стен монастыря. Он привязал его к портику, дверь которого, почти сорвавшаяся со своих петель, была наполовину отворена, прошел через двор к противоположной двери, ведущей к главному строению, добрался до резной решетки, которая теперь не была уже преградой для мирян. И когда он остановился там, чтобы собраться с духом и силами, в ушах его раздались дикий смех и громкая песня, смешанные с проклятиями. Он толкнул решетчатую дверь и, следуя по направлению, откуда доносились эти звуки, пришел к трапезной. Здесь, где собирались строгие и смиренные монахини, он увидел странную, беспорядочную разбойничью толпу вокруг верхнего стола, где некогда сидела настоятельница. С первого взгляда качалось, что эта толпа состояла из людей всех званий, потому что одни были одеты в простое шерстяное платье и даже в лохмотья, другие были разукрашены атласом и бархатом, плащами и перьями. Но второго взгляда было достаточно для того, чтобы убедиться, что собеседники принадлежали почти к одному и тому же разряду и что щегольской наряд более блестящих между ними был добычей, захваченной в неохраняемых дворцах и на оставленных рынках. Когда молодой римлянин остановился как заколдованный на пороге, человек, игравший роль председателя пира, огромный смуглый разбойник с глубоким шрамом на лице, который, идя через всю щеку и верхнюю губу, придавал его крупным чертам необыкновенно отвратительный вид, обратился к Адриану:
– Войдите, войдите! Чего вы там стоите молча и в изумлении? Мы – гостеприимные гуляки и всех принимаем ласково. Здесь есть вино и женщины. Вино монсиньора епископа и женщины синьоры аббатисы.
И он запел страшную песню в честь смерти и чумы.
Прежде чем она окончилась, Адриан, понимая, что среди подобных оргий ему невозможно продолжать свои поиски, оставил оскверненную комнату и побежал, едва переводя дух, – так велик был овладевший им ужас, – пока опять не очутился на дворе, на жарком, нездоровом стоячем солнечном зное, казавшемся подходящей атмосферой для сцен, на которые он нападал. Стоя за двором в задумчивости и нерешимости, он увидел вблизи небольшую часовню. Он направился к портику, вошел туда и увидел возле святилища одинокую монахиню, которая молилась на коленях. В узком проходе на длинном столе, на каждом конце которого тускло горели высокие свечи, привлекшие его внимание, он не совсем явственно увидел очертания множества человеческих фигур, задрапированных саванами. Под влиянием впечатления, произведенного на него унынием и святостью места и трогательным зрелищем этой одинокой и самоотверженной хранительницы мертвых, Адриан встал на колени и начал усердно молиться.
Когда он встал, несколько облегчив свое сердце, монахиня также встала и вздрогнула, заметив его.
– Несчастный! – сказала она тихим, слабым и торжественным голосом, звучавшим подобно голосу какого-нибудь призрака. – Какая судьба привела тебя сюда? Разве ты не видишь, что стоишь у праха, пораженного чумой, что дышишь разрушительным воздухом? Иди отсюда и ищи, среди всеобщего опустошения, место, куда еще не приходил этот страшный посетитель!
– Святая дева, – отвечал Адриан, – опасность, которой вы не боитесь, не страшит и меня; я ищу ту, чья жизнь дороже для меня моей собственной.
Монахиня несколько минут помолчала. Потом, пристально посмотрев на здоровое лицо и на крепкий стан Адриана, тяжело вздохнула и сказала:
– Искать одно живое существо в этом городе – значит искать загроможденные склепы и гнилую заразу от мертвых тел.
– Сестра, невеста Божественного Искупителя! – отвечал римлянин. – Умоляю тебя, скажи мне одно слово. Ты, кажется, одна из монахинь этого монастыря, лишенного своей ограды. Скажи мне, не знаешь ли ты, жива ли Ирена Габрини, гостья бывшей настоятельницы, сестра падшего римского трибуна?
– Ты брат ее? – спросила монахиня. – Ты этот падший сын Рима?
– Я ее жених, – отвечал Адриан грустно. – Говори.
– О плоть, плоть! Ты остаешься победительницей до конца, даже среди торжества заразы и в больницах ее! – воскликнула монахиня. – Суетный человек! Не думай о таких плотских узах; примирись с небом, потому что дни твои сочтены!
– Женщина! – вскричал с нетерпением Адриан. – Не говори обо мне, не вооружайся против уз, святости которых ты не можешь понимать. Заклинаю тебя всем святым, скажи, жива ли Ирена?
Монахиня была испугана энергией молодою влюбленного и после минутной паузы, показавшейся ему целым веком мучительного ожидания, отвечала:
– Девушка, о которой ты говоришь, не умерла вместе с другими. Когда немногие оставшиеся в живых разошлись в разные стороны, то и она оставила монастырь. Куда она удалилась – не знаю, но у нее были друзья во Флоренции; имена их мне неизвестны.
– Да благословит тебя Бог, святая сестра! Да благословит тебя Бог! Как давно она оставила монастырь?
– Четыре дня прошло с тех пор, как разбойник и блудница завладели домом св. Марии, – отвечала монахиня со стоном, – а они явились вслед за уходом из монастыря сестер.
– Четыре дня! И ты не можешь дать мне никаких указаний?
– Никаких. Впрочем постой, молодой человек! – и монахиня, приблизясь к Адриану, понизила голос до шепота. – Спроси у беккини.
Адриан отскочил в сторону, торопливо перекрестился и вышел из монастыря без ответа. Он сел на лошадь и поехал обратно в середину безмолвного города. Трактиров и гостиниц там уже не было, но дворцы умерших вельмож были открыты для всех гостей, оставшихся в живых.
Обширная зала, увешанная оружием и знаменами, широкая мраморная лестница, стены которой были разрисованы вычурно и цветисто по моде того времени, вели к большим комнатам, обитым бархатом и золотой парчой, но безмолвным как могила.
Было сразу ясно, что он остановился в доме одного из местных вельмож; блеск всего его окружавшего затмевал варварское и грубое великолепие менее цивилизованных и богатых римлян. Здесь лежала лютня, на которой играли до последнего времени, позолоченная и иллюстрированная книга, читанная недавно; там стояли стулья вместе, как будто бы дама и ее поклонник здесь только что обменивались влюбленным шепотом.
– Теперь, – сказал он, – опять за работу! Я иду на поиски!
Вдруг он услышал тяжелые шаги в оставленных им комнатах. Они приблизились, и Адриан увидел две огромные зловещие фигуры, которые вошли в комнату. Они были закутаны в черную грубую одежду, руки их были голы, лица покрыты большими безобразными масками, которые доходили до груди и имели только по три малых круглых отверстия для дыхания и зрения. Адриан наполовину обнажил меч, потому что вид этих посетителей не предвещал ничего доброго.
– О! – сказал один из них. – В палаццо новый гость сегодня. Не бойся нас, незнакомец; здесь довольно места и богатства для всех людей, оставшихся теперь во Флоренции! Per Bacco! Здесь остался еще один серебряный кубок – как это случилось? – С этими словами он схватил кубок, только что опорожненный Адрианом, и сунул его за пазуху. Потом обратился к Адриану, рука которого все еще лежала на рукоятке меча, и сказал со смехом, выходившим глухо и тяжело из-под маски:
– О, мы не режем людей, синьор, невидимое существо избавляет нас от этого труда. Мы люди честные, должностные, и пришли посмотреть, не нужна ли будет здесь телега ночью.
– Так вы...
– Беккини!
Кровь Адриана застыла в жилах. Беккини продолжал:
– Вы будете жить в этом доме, покуда останетесь во Флоренции, синьор?
– Да, пока его не потребует законный владелец.
– Ха! Ха! Законный владелец! Теперь чума владеет всем! Да, я видел три блестящие компании, которые жили в этом дворце последнюю неделю, и похоронил их всех – всех! Это довольно веселый дом и дает нам хорошую работу. Вы один?
– В настоящее время один.
– Покажите нам, где вы спите, чтобы мы могли знать, куда прийти за вами. Я вижу, что в эти три дня вы не будете иметь в нас нужды.
– Ваши приветствия забавны! – сказал Адриан. – Но послушайте. Не можете ли вы отыскивать живых, так же как вы хороните мертвых? Я ищу в этом городе одну особу: если вы найдете ее, то получите столько, сколько за целый год похорон.
– Нет, нет! Это не по нашей части. Отыскивать живых среди этих запертых домов и зияющих склепов все равно, что отыскивать упавшую песчинку на морском берегу. Но если вы заплатите бедным могильщикам вперед, то, я обещаю вам, вы первый будете положены в новый склеп для мертвых; он будет окончен как раз к вашему времени.
– Вот! – сказал Адриан, бросая этим несчастным несколько золотых монет. – Вот! И если вы хотите оказать мне добрую услугу, то оставьте меня, по крайней мере, до тех пор, пока я жив; впрочем, я могу избавить вас от этого беспокойства. – И он вышел из комнаты.
Говоривший с ним беккини пошел за ним.
– Вы щедры, синьор, погодите. Вы нуждаетесь в более свежей пище, чем эти гадкие объедки. Я буду доставлять вам самую лучшую провизию, пока – пока она вам будет нужна. Послушайте, кого вам надо отыскать?
Этот вопрос остановил Адриана. Он назвал имя и все подробности, какие мог, об Ирене; с болью в сердце он описал волосы, черты и рост этой милой и обожаемой девушки, которые могли бы послужить темой для поэта, а теперь служили указанием для гробокопателя.
Когда Адриан кончил, беккини покачал головой.
– Я слышал пятьсот таких описаний в первые дни чумы, когда еще были во Флоренции влюбленные; но это лакомое описание, синьор, и для бедного беккини будет гордостью открыть или даже похоронить столько прелестей! Я сделаю, что только могу; а между тем, чтоб ваше время не пропадало даром, я могу рекомендовать вас многим хорошеньким личикам, и...
– Прочь, дьявол! – пробормотал Адриан. – Я глупец, что трачу время с таким, как ты! – И он ушел, сопровождаемый смехом могильщика.
Весь этот день Адриан бродил по городу, но поиски и расспросы его были одинаково бесполезны. Все, кого он встречал и спрашивал, казалось, смотрели на него, как на сумасшедшего; да и в самом деле не было вероятности, чтобы эти люди могли помочь ему. Дикие толпы беспутных, пьяных гуляк, кое-где процессии монахов, и люди, которые, спеша, удалялись от всякого и избегали всяких разговоров, были единственными прохожими на этих печальных улицах. Наконец, солнце, желтое и подернутое мглой, скрылось за холмами, и тьма окружила беззвучный путь моровой язвы.
III
ЦВЕТЫ СРЕДИ МОГИЛ
Возвратясь домой, Адриан увидел, что беккини позаботились о том, чтобы голод не опередил чумы. Кушанья, оставленные умершими, были убраны, свежие яства и вина всякого рода, которых и тогда было много во Флоренции, украшали стол. Он закусил, хотя умеренно и, содрогаясь при мысли об отдыхе на какой-нибудь постели, на простынях которой так недавно работала смерть, тщательно запер дверь и окно, завернулся в свой плащ и лег на подушках комнаты, где ужинал. Усталость навеяла на него беспокойный сон, но он вдруг проснулся от стука телеги на улице и звона колоколов. Он стал прислушиваться: телега медленно двигалась от одной двери к другой, и наконец стук ее замер в отдалении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55