– Обезьяна без кармана потеряла кошелек, когда мамочка узнала, прямо в обморок упала.
Сходство с гипотетическим предком столь достоверно, что Анна Эразмовна хохочет. Удивительно, но учитель смеется даже громче ее.
– Хорош, ой хорош, – повторяет он. Миша радостно ржет вместе со всеми.
– Что происходит? Как вы смеете? Немедленно прекратить! – надрывается голос.
– А, надоело! – вдруг машет рукой учитель. – Пошли.
И они, не обращая внимания на несущиеся вслед угрозы, выходят из кабинета.
В вестибюле все начинает меняться: дети, пока еще одетые в форму, разговаривают друг с другом, самые смелые даже смеются, банты у крохотули уже не черные, а голубенькие. Жанна Беньяминовна улыбается им на прощанье, и они прямо со школьных ступенек спускаются на пляж.
Море, родное, Черное, совсем не черное, но и не синее, ежесекундно меняющее цвета и оттенки, так прекрасно, шумит так приветливо, накатывает волны на берег так шаловливо, так явно пытается дотянуться до ног, что они сбрасывают обувь и с дикими воплями носятся по берегу.
– Пойдем со мной, – взывает к Мише странный учитель, и только теперь она по-настоящему обращает на него внимание. Он, как море, меняет цвета и оттенки: от ослепительно белого на солнце до жемчужно-серого в тени.
– Посмотри наверх! – кричит он Мише.
Она тоже поднимает голову и видит в небе громный, сияющий город.
– Да, я пойду с тобой! – отзывается Миша, лицо его сияет от восторга, таким она никогда раньше не видела своего ребенка. С неба спускается открытая летающая машина.
– Меня, меня возьмите, – умоляющевопит Анна Эразмовна, учитель милостиво манит рукой, и она, увязая в песке и спотыкаясь, еле успевает упасть на заднее сиденье.
Она чувствует себя маленьким глупым розовым воздушным шариком, который распирает от счастья, но ниточку завязали некрепко, счастье с тихим шипением рассеивается в воздухе, и когда они подлетают к городу, она смотрит на все вполне трезво.
Город сплетен из серебряных и золотых нитей разной толщины, купола соборов похожи на опрокинутые корзины, а мосты – на гигантские гамаки. Теперь она кажется себе мушкой, попавшей в паутину. Вдруг она видит, что учитель исчез, а за рулем сидит Миша. Он смеется, как безумный, крутит руль в разные стороны, машину бросает по вверх, то вниз, сердце бешено колотится, они еле уворачиваются от сотен несущихся навстречу летающих автомобилей. Постепенно их количество уменьшается, становится тише, и они вылетают на открытое пространство, в центре которого возвышается гигантское серебряное дерево. Среди листьев, удивительно похожих на листья диких маслин, золотыми шарами-галактиками роятся пчелы, очень много одиноких, мерцающих далекими звездами.
Сыночек поворачивает к ней серьезное лицо и произносит:
– Это души невинно убиенных.
Под деревом на обыкновенной садовой скамейке сидит живая и невредимая Люба и расчесывает свои дивные волосы маленьким черным пластмассовым гребешком (мужчины, особенно лысеющие, носят такие в верхнем карманчике пиджака). Над ней парит Андрей, глаза закрыты, скрипка прижата к подбородку, от звуков, которые извлекает смычок, мурашки бегут по телу.
– Это Реквием, – объясняет Миша.
Андрей опускается все ниже и ниже, через минуту его ноги коснутся скамейки, но допустить этого почему-то никак нельзя.
– Вперед! – командует она, сыночек понимающе кивает головой, они подлетают к мальчику, и она втаскивает его, совершенно невесомого, в машину. Через секунду они вылетают из города. За машиной тянется липкая золотая и серебряная паутина, она достает из сумки дочкину золотую медаль, перерезает ею паутину, а потом со всего размаха кидает этот бесполезный предмет в сторону покинутого города.
Далеко внизу виднеется другой, неузнаваемый сверху город. Они подлетают к нему со стороны моря и, перебивая друг друга, радостно кричат: «Смотрите, маяк!», «А вон морвокзал!», «А вон Оперный!».
– А это что? – хором спрашивают Миша и Андрей, указывая на что-то красненькое, ползущее вдоль Потемкинской лестницы.
– Боже мой! Не может быть! Мальчики, это фуникулер…

Глава четырнадцатая, в которой вторая строчка исчезает, а коллекция пополняется

В половине девятого утра Анна Эразмовна на цыпочках вошла к маме и Мише. Вчера перед сном сыночек строго наказал разбудить его именно в это время: он с пацанами шел играть в футбол на стадион «Пионер». «Только точно разбуди, не забудь, у нас игра на кубок», -несколько раз повторил он. На кубок чего: двора? квартала? улицы? она не выясняла, и так было ясно – дело чрезвычайной важности.
Тихонько, чтоб не потревожить маму, она стала будить Мишу. Это было нелегкое занятие: совы покидают объятия Морфея крайне неохотно.
– Миша, ну ты же сам просил тебя разбудить, – раздраженно шептала она, – я уже опаздываю.
Сыночек то открывал, то закрывал мутные глазки и, наконец, очухался.
– Мамуля, послушай, мне приснился потрясающий сон.
– Какой? – невнимательно спросила она, но присела на кровать: выслушать ребенка было святой материнской обязанностью.
– Значит, снилась мне школа, я в коридоре гоню с одного учителя, как всегда, ну ты знаешь (увы, и ах!, она знала). Вдруг мы оказываемся на берегу моря, а над нами летает огромный город. Этот учитель говорит мне: «Пойдем со мной», а я ему отвечаю: «Да! Да! Я пойду с тобой!» и чувствую такую радость, такой восторг, знаешь, я никогда в жизни ничего подобного не испытывал.
Сынок умолкает, она смотрит на него с изумлением и страхом, лицо его сияет отраженным светом чудесного сна.
– А дальше, что было дальше?
– Дальше? Ничего особенного. Мы сели в летающую машину, полетели в город, там этот учитель пропал, а машину украл какой-то гном.
– Гном? Какой гном? – неосторожно восклицает она и прикусывает язык. – Ладно, я побежала.
– Мама, ты меня любишь? – вдруг спрашивает Миша, она возвращается, целует заспанную щеку и говорит тихонечко:
– Люблю, люблю, просто обожаю.
Интересно, что еще она может ответить?

В отделе царила гробовая тишина. Анна Эразмовна серой мышью прошмыгнула на свое место и только тогда осмелилась поднять виноватые глаза. О, счастье!, испепеляющий взор Ларисы Васильевны был устремлен не на нее, а на пустой стул Лидусика. Электрические искры уже проскакивали между столами, вот-вот блеснет молния и раздастся гром.
Дверь распахнулась, колокольчик зазвенел совсем не испуганно, а радостно, даже с каким-то вызовом. На пороге стояла Лидусик в кожаной юбке. Восхищенное «Ах!» вырвалось из уст, душ и сердец сотрудников. Атмосфера мгновенно разрядилась. Тем, кто никогда не работал в библиотеке, не понять восторга коллектива.
Женщины десятилетиями ходили в одном и том же, все наизусть знали наряды друг друга, каждая новая вещь становилась событием международного значения.
Лидусик, виляя тощеньким задом, несколько раз прошлась по отделу, изображая супермодель.
– Какая красота! – А как она на тебе сидит!
– Лидусик, просто нету слов! – восхищались дамочки.
– Да, это вам не седьмой километр! – гордо отвечала Лидусик. – Фирма, смотрите, из каких крупных кусков, а кожа какая – настоящая лайка.
– Хорошо, что не Белка и Стрелка, -меланхолично заметила Анна Эразмовна, погруженная в личные переживания.
Вдруг Лидусик преобразилась, ее чуть привядшее личико исказила гримаса гнева и обиды:
– Сколько можно, Анна Эразмовна! Вы меня уже достали своим юмором, сил никаких нет! И попрошу вас всех впредь меня Лидусиком не называть! Меня зовут Лидия Александровна!
Народ потрясенно смотрел на всегда спокойную и сдержанную Лидочку и не ведал, что сегодняшнее самоопределение – это первый шаг к тому, что произойдет через несколько месяцев.
Анна Эразмовна была в шоке.
Она жалобно заверила Лидию Александровну, что совсем не хотела ее обидеть, что это она автоматически, что у нее безумно болит голова, и она больше никогда не будет.
Голова действительно очень болела. Анна Эразмовна ненавидела принимать таблетки, но, чтобы заслужить прощение Лидии Александровны, она демонстративно выпила анальгин из отделовской аптечки и покинула родные пенаты.

Она пошла в Большой читальный зал, села за один из дальних столов и приступила к выполнению принятого вчера решения обдумать ситуацию основательно. Все вокруг этому благоприятствовало: читателей было совсем мало (нормальные люди все на пляже), зеленый цвет ламп успокаивал, венские стулья былых времен очень удобны. Она воздела очи горе, туда, где по обеим сторонам зала выстроились бюсты русских классиков, и спросила: «Что делать? Хоть раз в жизни я дождусь от вас ответа на этот вопрос?». Господа писатели бессмысленно таращили гипсовые глаза. «Понятно, опять я все сама», -вздохнула Анна Эразмовна.
Хотя, погодите, почему сама? А муж? А умный мент Василий Антонович? Что скажет насчет ее поведения муж, ей понятно, а вот что она должна сказать менту, ей непонятно. Она уверена, что Жора еще в мае собирался украсть бесценный фолиант; вынести его из переплетной – это даже не раз плюнуть. Он поделился преступными намерениями с любимой женщиной (ну, почему ей так хочется, чтобы с любимой?), она возмутилась, сказала, что молчать не будет, дальше все понятно. Увы, далеко не все понятно Анне Эразмовне. Вся эта схема довольно логична, но что же это за человек такой, который вместо того, чтобы отказаться от воровства, убивает так хладнокровно и так профессионально? Нож-то он взял из мастерской заранее. «И тебя пытался пристукнуть», – напомнила она себе. И еще один вопрос не давал ей покоя: какова во всем этом роль Константина Константиновича? Кто он -сообщник или несчастный старик, жестоко обманувшийся в собственном внуке? Почему он молчит? Почему обеспечил ему алиби? Может, он сам и подал идею украсть альдину? Нет, не может быть! Такой порядочный человек, такой мастер, фронтовик, воевал не где-нибудь, а в морской пехоте, а что ему пришлось пережить после войны!, и вообще, тот, кто всю жизнь проработал в библиотеке, не может даже подумать о том, чтобы украсть книгу. Или может? Ах, как не хочется разочаровываться в человеке!
Анна Эразмовна сокрушенно качала головой, на губах ее играла смутная, то ли грустная, то ли ироничная улыбка, которую муженек называл «национальной».
Ладно, допустим, она звонит следователю и лепечет, что ей кажется, нет, она уверена, и так далее. Приходят менты – книга в переплетной. Так, а если бы она была Жоркой? Она бы больше и носа не сунула в библиотеку, зачем?, дедушка сам принесет. Между прочим, сегодня второе июля, четверг, завтра пятница, библиотека для читателей закрыта, работники основного корпуса отдыхают, значит, никто из Музея о книге справляться не будет. А в субботу и воскресенье переплетная закрыта. У Жорки есть целых три дня, чтобы… Чтобы что? Ну, доставить заказчику. В том, что книгу «заказали», она не сомневается. Не в букин же он ее понесет. Хотя, какая разница, это не ее дело.

И Анна Эразмовна пошла делать то, что считала своим делом. Во дворе она остановилась. Идти или не идти в переплетную? Очень хотелось посмотреть, есть ли там книга, может, еще вчера унес? Нет, это совсем смешно, в смысле, подозрительно, как бы не спугнуть. Была еще одна причина, чтобы не идти, – ей было страшно.
Она поднялась в отдел и два часа просидела, не проронив ни слова. В любой другой день это вызвало бы удивление, но не сегодня: всем было понятно – переживает из-за инцидента с Лидочкой. «Я закрою отдел, никто не возражает?» – наконец заговорила великая немая и в ответ услышала топот ног убегающих сотрудников.
Без десяти пять наблюдательный пост на балконе был занят, в пять появилась сгорбленная фигура переплетчика. Руку его оттягивала большая полотняная торба.
Анна Эразмовна колобком покатилась по лестнице и затормозила только у ворот. Она осторожно выглянула на улицу: старик стоял совсем рядом. Поколебавшись, он повернул направо, к Библиотечному переулку. Она совсем уже собралась последовать за ним, как вдруг ее внимание привлек подросток, который, выскочив из-за дерева, стремительно перебегал улицу. «Ну, разве это дети? Еще чуть-чуть, и был бы под машиной», – наша героиня была большой любительницей повозмущаться. Долго предаваться этому занятию не довелось: она узнала нарушителя правил дорожного движения. Это был Андрей! Константин Константинович уже заворачивал в переулок, Андрей – за ним, она пристроилась третьей. Внимательному наблюдателю эта группа могла бы показаться странной: впереди шаркал дедка с тяжелой торбой, за ним – руки в брюки – еле сдерживал шаг внучек, последней семенила то ли бабка, то ли мышка.
Только никто на них не смотрел, пусто было в переулке.
Анна Эразмовна, судорожно порывшись в кошельке, нашла бумажку с заветными телефонами. Надежды встретить стражей порядка не было, хоть бы какой мужик нормальный попался. Они уже подходили к Софиевской. За углом, совсем рядом был дом, где жил Константин Константинович и где много лет назад, не сумев пережить смерти жены, застрелился великий математик.
«Боже, помоги, я ведь к тебе никогда с пустяками не лезла. Прошу тебя, помоги», -молилась Анна Эразмовна. «Шма, Исроэл! Адойной элогейну, Адойной эход», – вдруг выплыло из каких-то неведомых глубин подсознания.
И помощь пришла. Слева, на углу возле булочной стоял Эдик и самозабвенно выковыривал мякушку из любимого одесситами батона «Обеденный». Она перескочила через дорогу и, тряся пальчиком, зашептала: «Тихо, Эдик, ша. Надо срочно позвонить по этим телефонам. Скажи, от Анны Эразмовны». «Я помню», -мотнул головой Эдик. «Умница. Скажи, пусть немедленно выезжают к Ставраки, иначе произойдет убийство. Ты понял?». «Ага», -донеслось вслед, она уже торопилась догнать сладкую парочку.
Что делать, когда Константин Константинович зайдет в свою коммуну, было загадкой. Все зависело от Андрея. Оставить его одного никак нельзя, значит, надо следовать за ним. В воображении возник длинный темный коридор, двери, двери, двери, за одной из которых ждет безжалостный убийца…
Но жизнь преподнесла ей еще один сюрприз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12