Поэтому необходимо прежде рассмотреть все трудности как по только что
указанной причине, так и потому, что те, кто исследует, не обращая внимания
прежде всего на затруднения, подобны тем, кто не знает, куда идти, и им,
кроме того, остается даже неизвестным, нашли ли они то, что искали, или
нет: это потому, что для такого человека цель не ясна, тогда как для того,
кто разобрался в затруднениях, она ясна. Далее, лучше судит, несомненно,
тот, кто выслушал--словно тех, кто ведет тяжбу,- все оспаривающие друг
друга рассуждения.
Так вот, первое затруднение относительно тех начал, которые мы разобрали
вначале, заключается в том, исследует ли причины одна или многие науки и
должна ли искомая нами наука уразуметь только первые начала сущности, или
ей следует заниматься и теми началами, из которых все исходят в
доказательстве, как, например, выяснить, возможно ли в одно и то же время
утверждать и отрицать одно и то же или нет, и тому подобное. И если имеется
в виду наука о сущности, то рассматривает ли все сущности одна наука или
несколько, и если несколько, то однородны ли они, или же одни следует
называть мудростью, а другие - по-иному. И вот что еще необходимо
исследовать существуют ли одни только чувственно воспринимаемые сущности
или также другие помимо них, и [если также другие], то имеются ли такие
сущности только одного вида или их несколько родов, как полагают те,
например, кто признает Эйдосы, а также математические предметы как
промежуточные между Эйдосами и чувственно воспринимаемыми вещами. Эти вот
вопросы надлежит, как мы утверждаем, рассмотреть, а также вопрос о том,
касается ли исследование одних лишь сущностей или также привходящих
свойств, которые сами по себе им присущи. Кроме того, относительно
тождественного и различного, сходного и несходного, <одинаковости> и
противоположности, а также предшествующего и последующего и всего тому
подобного, что пытаются рассматривать диалектики, исходя лишь из
правдоподобного, следует спросить: какой науке надлежит рассмотреть все
это? И далее, также относительно привходящих свойств, которые сами по себе
им присущи, не только что такое каждое из них, но и противоположно ли
одному [лишь] одно. Точно так же, есть ли указанные выше начала и элементы
роды или же они составные части, на которые делится всякая вещь? И если они
роды, то те ли, что как последние сказываются о единичном (atomos), или
первые, например, живое ли существо или человек начало и кому из них бытие
присуще в большей мере по сравнению с отдельным существом? Но главным
образом нужно рассмотреть и обсудить вопрос: имеется ли кроме материи
причина сама по себе или нет, и существует ли такая причина отдельно или
нет, а также одна ли она или имеется большее число таких причин? Также:
существует ли или нет что-то помимо составного целого (а о составном целом
я говорю, когда что-то сказывается о материи) или же для одних вещей
существует, для других нет, и [в последнем случае] что это за вещи? Далее,
ограниченны ли начала по числу или по виду - и те, что выражены в
определениях, и те, что относятся к субстрату, - а также имеют ли
преходящее и непреходящее одни и те же начала пли различные, и все ли
начала непреходящи или же начала преходящих вещей преходящи? Далее, самый
трудный и недоуменный вопрос: есть ли единое и сущее, как это утверждали
пифагорейцы и Платон, не нечто иное, а сущность вещей, или же это не так, а
в основе лежит нечто иное, например, как утверждает Эмпедокл, дружба, а
другие указывают: кто-огонь, кто-воду или воздух? И кроме того, есть ли
начала нечто общее или они подобны единичным вещам, и существуют ли они в
возможности или в действительности? И далее, существуют ли они иначе, чем в
отношении движения? Ведь и этот вопрос представляет большое затруднение.
Кроме того, есть ли числа, линии, фигуры и точки некие сущности или нет, а
если сущности, то существуют ли они отдельно от чувственно воспринимаемых
вещей или же находятся в них? По всем этим вопросам не тельно трудно
достичь истины, но и нелегко надлежащим образом выяснить связанные с ними
затруднения.
.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Итак, прежде всего надлежит разобрать вопрос, поставленный нами вначале:
исследует ли все роды причин одна или многие науки?
С одной стороны, как может быть делом одной науки - познавать начала, если
они не противоположны друг другу? И кроме того, многим из существующих
вещей присущи не все начала. В самом деле, каким образом может начало
движения или благо как таковое существовать для неподвижного, раз все, что
есть благо, само по себе и по своей природе есть некоторая цель и постольку
причина, поскольку ради него и возникает и существует другое, цель же и
"то, ради чего" - это цель какого-нибудь действия, а все действия сопряжены
с движением? Так что в неподвижном не может быть ни этого начала, ни
какого-либо блага самого по себе. Поэтому в математике и не доказывается
ничего через посредство этой причины, и ни в одном доказательстве не
ссылаются здесь на то, что так лучше или хуже, да и вообще ничего подобного
никому здесь даже на ум не приходит. Вот почему некоторые софисты, например
Аристипп, относились к математике пренебрежительно: в остальных искусствах,
мол, даже в ремесленнических, например в плотничьем и сапожном, всегда
ссылаются на то, что так лучше или хуже, математическое же искусство
совершенно не принимает во внимание хорошее и дурное.
С другой стороны, если существуют многие науки о причинах, одна - об одном
начале, другая - о другом, то какую из них надо признать искомой нами
наукой и кого из тех, кто владеет этими науками, считать наилучшим знатоком
искомого предмета? Ведь вполне возможно, что для одного и того же имеются
все виды причин; например, у дома то, откуда движение, - строительное
искусство и строитель; "то, ради чего"- сооружение; материя-земля и камни;
форма-замысел дома (logos). И если исходить из того, что было раньше
определено по вопросу, какую из наук следует называть мудростью, то имеется
основание называть каждую из этих наук. Действительно, как самую главную и
главенствующую науку, которой все другие науки, словно рабыни, не смеют
прекословить, следовало бы называть мудростью науку о цели и о благе (ибо
ради них существует другое). А поскольку мудрость была определена как наука
о первых причинах и о том, что наиболее достойно познания, мудростью надо
бы признать науку о сущности. В самом деле, из тех, кто поразному знает
один и тот же предмет, больше, по нашему мнению, знает тот, кто знает, что
такое этот предмет по его бытию, а не по его небытию; из тех же, кто
обладает таким знанием, знает больше, чем другой, и больше всего тот, кто
знает суть вещи, а не тот, кто знает, сколь велика она или какого она
качества, или чти она способна по своей природе делать или претерпевать; а
затем и в других случаях мы полагаем, что обладаем знанием чего-то, в том
числе и того, для чего имеются доказательства, когда нам известно, чти оно
такое (например, что такое превращение в квадрат: это нахождение средней
[пропорциональной]; так же обстоит дело и в остальных случаях). С другой
стороны, относительно того или другого возникновения и действия, как и
относительно всякого изменения, мы считаем себя знающими, когда знаем
начало движения. А оно начало, отличное от цели и противоположное ей. Таким
образом, можно подумать, что исследование каждой из этих причин есть дело
особой науки.
Равным образом спорен и вопрос о началах доказательства, имеется ли здесь
одна наука или больше. Началами доказательства я называю общепринятые
положения, на основании которых все строят свои доказательства, например
положение, что относительно чего бы то ни было необходимо или утверждение,
или отрицание и что невозможно в одно и то же время быть и не быть, а также
все другие положения такого рода; так вот, занимается ли этими положениями
та же наука, которая занимается сущностью, или же другая, и если не одна и
та же, то какую из них надо признать искомой нами теперь? Полагать, что ими
занимается одна наука, нет достаточных оснований. Действительно, почему
уразумение этих положений есть особое дело геометрии, а не дело какой бы то
ни было другой науки? Поэтому если оно в одинаковой мере относится ко
всякой отдельной науке, а между тем не может относиться ко всем наукам, то
познание этих начал не есть особое дело ни прочих наук, ни той, которая
познает сущности.
Кроме того, в каком смысле возможна наука о таких началах? Что такое каждое
из них, это мы знаем и теперь (по крайней мере и другие искусства
пользуются этими началами как уже известными). А если о них есть
доказывающая наука, то должен будет существовать некоторый род, лежащий в
основе этой науки, и одни из этих начал будут его свойствами, а другие -
аксиомами (ибо невозможны доказательства для всего): ведь доказательство
должно даваться исходя из чего-то относительно чего-то и для обоснования
чего-то. Таким образом, выходит, что все, что доказывается, должно
принадлежать к одному роду, ибо все доказывающие науки одинаково пользуются
аксиомами.
Но если наука о сущности и наука о началах доказательства разные, то
спрашивается: какая из них главнее и первое по своей природе? Ведь аксиомы
обладают наивысшей степенью общности и суть начала всего. И если не дело
философа исследовать, что относительно них правда и что ложь, то чье же это
дело?
И вообще, имеется ли о всех сущностях одна или многие науки? Если не одна,
то какую сущность надлежит признать предметом искомой налги науки?
Маловероятно, чтобы одна наука исследовала все их; в таком случае
существовала бы также одна доказывающая наука о всех привходящих свойствах
[этих сущностей], раз всякая доказывающая наука исследует привходящие
свойства, сами по себе присущие тому или иному предмету, исходя из
общепризнанных положений. Поэтому если речь идет об одном и том же роде, то
дело одной науки исходя из одних и тех же положений исследовать привходящие
свойства, сами по себе присущие [этому роду]: ведь и исследуемый род есть
предмет одной науки, и исходные положения - предмет одной науки, либо той
же самой, либо другой; а потому и привходящие свойства, сами по себе
присущие этому роду, должны быть предметом одной науки, все равно, будут ли
ими заниматься эти же науки или одна, основанная на них.
Далее, касается ли исследование одних только сущностей или также их
привходящих свойств? Я имею в виду, например, если тело есть некая сущность
и точно так же линии и плоскости, то спрашивается, дело ли одной и той же
науки или разных наук познавать и эти сущности, и принадлежащие каждому
такому роду привходящие свойства, относительно которых даются
доказательства в математических пауках? Если же это дело одной и той же
науки, то и наука о сущности будет, пожалуй, некоей доказывающей наукой, а
между тем считается, что относительно сути вещи нет доказательства. Если же
это дело разных наук, то что это за наука, которая исследует привходящие
свойства сущности? Ответить на это крайне трудно. Далее, следует ли
признавать существование только чувственно воспринимаемых сущностей или
помимо них также другие? И [если также другие], то имеются ли такие
сущности только одного вида или их несколько родов, как утверждают те, кто
признает Эйдосы и промежуточные предметы, рассматриваемые, по их словам,
математическими науками? В каком смысле мы признаем Эйдосы причинами и
сущностями самими по себе, об этом было сказано в первых рассуждениях о
них. Но при всех многоразличных трудно- стях, [связанных с этим учением],
особенно нелепо утверждать, с одной стороны, что существуют некие сущности
(physeisi) помимо имеющихся в [видимом] мире, а с другой - что эти сущности
тождественны чувственно воспринимаемым вещам, разве лишь что первые вечны,
а вторые преходящи. Действительно, утверждают, что есть
сам-по-себе-человек, сама-по-себе-лошадь, само-по-себе-здоровье, и этим
ограничиваются, поступая подобно тем, кто говорит, что есть боги, но что
они человекоподобны. В самом деле, и эти придумывали не что иное, как
вечных людей, и те признают Эйдосы не чем иным, как наделенными вечностью
чувственно воспринимаемыми вещами.
Далее, если помимо Эйдосов и чувственно воспринимаемых вещей предположить
еще промежуточные, то здесь возникает много затруднений. Ведь ясно, что в
таком случае помимо самих-по-себе-линий и линий чувственно воспринимаемых
должны существовать [промежуточные] линии, и точно так же в каждом из
остальных родов [математических предметов]; поэтому так как учение о
небесных светилах есть одна из таких наук, то должно существовать какое-то
небо помимо чувственно воспринимаемого неба, а также и Солнце, и Луна, и
одинаково все остальные небесные тела. Но как же можно верить подобным
утверждениям? Ведь предположить такое небо неподвижным - для этого нет
никаких оснований, а быть ему движущимся совсем невозможно.
То же можно сказать и о том, что исследуется оптикой и математическим
учением о гармонии: и оно не может по тем же причинам существовать помимо
чувственно воспринимаемых вещей. В самом деле, если имеются промежуточные
чувственно воспринимаемые вещи и промежуточные чувственные восприятия, то
ясно, что должны быть живые существа, промежуточные между
самими-по-себе-живыми существами и преходящими. Но может возникнуть вопрос:
какие же вещи должны исследовать такого рода науки? Если геометрия будет
отличаться от искусства измерения (geodaisia) только тем, что последнее
имеет дело с чувственно воспринимаемым, а первая - с не воспринимаемым
чувствами, то ясно, что и помимо врачебной науки (а точно так же и помимо
каждой из других наук) будет существовать некая промежуточная наука между
самой-по-себе-врачебной наукой и такой-то определенной врачебной наукой.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7