https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/Blanco/
Хотя удар нанесли верной рукой, несчастный был еще жив: несколько неясных слов вместе с волной крови вырвались у него.
Убийца нагнулся, схватил свою жертву, поднял и, обернувшись лицом к свету, произнес зловещим шепотом:
— Узнал ли ты меня?
— Он! — прохрипел индус.
И страшное имя факира стало бы его последним словом, но он был уже мертв от мгновенного удушения.
Секунду спустя тело индуса исчезло в волнах Дудмы.
Факир подождал, пока замрет последний плеск воды, после чего, повернув назад, снова прошел пустыри и быстрыми шагами направился к одним из городских ворот. Но почти перед самым его приходом ворота были заперты. Несколько солдат королевской армии занимали пост, защищавший вход в ворота.
Факир более не мог выскользнуть из Аурангабада тем способом, каким он хотел сделать это раньше.
— Однако мне необходимо уйти отсюда сегодня же ночью, или мне не придется выйти никогда, — прошептал он.
Повернув назад, он прошел путем дозоров вдоль городских стен и, отойдя шагов на двести, взобрался на внутреннюю отлогость рва укрепления, чтобы достичь верхней части вала, гребень которого снаружи возвышался футов на пятьдесят над рвом, отделявшим эскарп от контр-эскарпа.
Это была почти отвесная стена без карнизов и каких-либо точек опоры. Достигнуть дна без риска было невозможно. Веревка, конечно, позволила бы отважиться на попытку спуститься, но пояс, охватывающий талию факира, имел не более нескольких футов длины и не мог дать ему возможность добраться к подножию вала.
Факир на мгновение остановился, осмотрелся и решил, что он должен предпринять. На гребне вала виднелось несколько куполов, образованных листвой и ветвями больших деревьев, окружающих целой рамкой растительности весь Аурангабад. От куполов отделялись длинные ветви, гибкие и прочные, из которых, пожалуй, можно извлечь пользу для того, чтобы достичь дна рва, хотя и с большим риском.
Факир, как только эта мысль пришла ему в голову, не колеблясь, исчез над одним из этих куполов, и вскоре появился снова, снаружи стены, вися на длинной ветви на одну треть от ее начала. Как только ветвь согнулась настолько, что почти касалась наружного обреза стены, факир начал понемногу скользить вниз, как бы спускаясь по канату. Он достиг почти половины высоты эскарпа, но до низа ему еще оставалось футов около тридцати.
Вдруг множество огней прорезали темноту. Загремели выстрелы: беглец был замечен солдатами караула; они открыли огонь, но в темноте попасть было трудно. Однако одна из пуль ударила в ветку, которая поддерживала факира, и надломила ее в двух дюймах от его головы. Двадцать секунд спустя ветка обломилась, и факир свалился в ров. Другой бы убился, но он был здоров и невредим. Встать, взобраться на откос контр-эскарна среди нового града пуль и исчезнуть в ночной темноте — для беглеца было простой игрушкой.
Мили две он прошел незамеченным вдоль расположения английских войск, размещенных в казармах вне Аурангабада.
Пройдя еще шагов двести, он остановился и, обернувшись, грозно протянул к городу свою изувеченную руку, и следующие слова сорвались с его губ:
— Несчастье тем, кто попадет в руки Данду-Пана! Англичане, вы не покончили еще с Нана Сахибом.
Имя Нана Сахиба внушало наибольший ужас изо всех, которыми революция 1857 года создала себе кровавую известность. Набоб произнес его еще раз как гордый вызов завоевателям Индии.
Глава вторая. ПОЛКОВНИК МУНРО
— Дорогой Моклер, — обратился ко мне инженер Банкс, — что же вы ни слова не говорите о вашем путешествии! Можно подумать, вы все еще в Париже! Ну, как ваше мнение об Индии?
— Об Индии, — ответил я, — можно сказать что-нибудь верное, по меньшей мере взглянув на нее.
— Вот тебе и раз! — воскликнул инженер. — Что же вы делали, позвольте вас спросить, проездом от Бомбея до Калькутты? Вы ослепли, что ли?
— Положим, не ослеп — мой милый Банкс, но во все время переезда находился в каком-то одурении.
— Одурении?
— Именно. Меня ослепили дым, пыль, а более всего быстрота путешествия. Я далек от порицания железных дорог, так как сооружение их — ваша профессия, милый Банкс, но забиться в угол вагона, не иметь поля зрения шире оконного стекла, нестись день и ночь со средней быстротой десяти миль в час, то летя по виадукам в обществе орлов и коршунов или спускаясь в туннели в сотоварищество крыс и полевых мышей, останавливаться только на станциях, как две капли воды похожих одна на другую, видеть в городах лишь стены да шпили минаретов, нестись среди оглушительного пыхтения локомотива, свиста паровика, визга рельсов и стона колес, неужели все это можно назвать путешествием!?
— Ответьте-ка, Банкс, если сумеете! — воскликнул капитан Год. — А вы что скажете, полковник?
Полковник, к которому относился вопрос капитана Ф Года, наклонив слегка голову, ограничился следующими словами:
— Мне любопытно послушать, что ответит на это господину Моклеру наш гость.
— Меня это вовсе не удивляет, — ответил Банкс. — И я признаюсь, что господин Моклер прав во всех отношениях.
— Если так, — воскликнул капитан Год, — к чему же вы строите железные дороги?!
— Чтобы доставить вам, капитан, возможность переноситься из Калькутты в Бомбей в шестьдесят часов, если вы спешите.
— Я никуда и никогда не спешу.
— Если так, путешествуйте по Грейт-Транк-Роуд, отправляйтесь по ней, и вдобавок отправляйтесь пешком.
— Я это и намерен сделать.
— Когда?
— Когда полковник согласится сопутствовать мне в маленькой прогулке по полуострову, миль в восемьсот или девятьсот.
Полковник удовольствовался слабой улыбкой и снова погрузился в одну из тех продолжительных дум, из которых лучшим друзьям, в том числе инженеру Банксу и капитану Году, с трудом удавалось выводить его иногда.
Я только месяц как приехал в Индию и благодаря тому, что ехал по дороге Грейт-Индиан-Пенинсубар, ровно ничего не видел. У меня созрел план отправиться сначала в северную часть полуострова, за Ганг, с целью осмотреть главные города, увидеть все достопримечательные здания и посвятить на эту экскурсию все время, какое потребуется на то, чтобы познакомиться со страной.
С инженером Банксом я был знаком еще в Париже. Мы уже несколько лет с ним большие приятели, и более тесное сближение могло только скрепить старую дружбу. Я обещал заехать к нему в Калькутту, как только окончание работ на строившейся дороге Синд-Пенджаб-Дели позволит ему искать отдыха в трудах паломничества по Индии. С каким восторгом было принято мое предложение, считаю лишним пояснить. Пуститься в путь мы должны были через несколько недель, как только наступит благоприятное к тому время года.
По приезде моем в Калькутту в марте 1867 года Банкс познакомил меня с одним из своих товарищей, честным и добрым малым, капитаном Годом; затем представил меня другому своему приятелю, Мунро, у которого мы и проводили только что упомянутый вечер.
Полковник, человек лет сорока семи, занимал в европейском квартале дом, стоявший в стороне от движений, отличающих как коммерческий, так и чернорабочий город, на какие, в сущности, распадается индийская столица. Этому кварталу присваивается иногда имя «квартала дворцов», и действительно, в последних там нет недостатка, если считать дворцом здание, отвечающее этому понятию своим портиком, колоннами и террасами. Калькутта представляет пестрое собрание всех архитектурных стилей, эксплуатируемых обыкновенно англичанами для украшения всех своих городов в обоих полушариях.
Что касается жилища полковника в частности, то это был бенгало во всей его неприкосновенной простоте. Одноэтажный дом на кирпичном фундаменте увенчивался остроконечной пирамидальной крышей; вокруг него шла веранда или, по местному названию, «варан-ча», поддерживаемая легкой колоннадой. По сторонам находились кухни, сараи, службы, образуя флигели главного строения. Все они помещались в саду с великолепными деревьями, а сад, в свою очередь, был окружен низенькой каменной оградой.
Дом полковника носил признаки благосостояния его хозяина. Многочисленная прислуга соответствовала требованиям англо-индийского домашнего обихода. Мебель, утварь, помещение — все было заведено обстоятельно и содержалось в строгом порядке. Видно было, что рука заботливой женщины участвовала в предварительном устройстве этого хозяйства, и в тоже время ощущалось отсутствие этой женщины.
Руководство над слугами и порядком было предоставлено полковником в полное распоряжение одного из его бывших сослуживцев, шотландца — «кондуктора» королевской армии сержанта Мак-Нейля, человека, делившего все его индостанские походы и принадлежащего к разряду людей, золотое сердце которых, привязавшись к кому-нибудь безраздельно, бьется вечно для одного избранника, словно переместившись в его собственную грудь.
Мак-Нейлю было сорок пять лет; это был высокий, крепкий мужчина, носивший бороду и усы, по обычаю горных шотландцев. По манерам и традиционному костюму он остался душой и телом «гайлэндером», хотя и покинул военную службу одновременно с полковником Мунро. Оба вышли в отставку в 1860 году.
Но вместо того, чтобы вернуться в недра старых, прадедовских кланов, оба остались в Индии и зажили в Калькутте в полном уединении. Это обстоятельство заслуживает некоторых пояснений.
Знакомя меня с полковником Мунро, Банкс сделал одно предостережение.
— Не делайте никаких намеков на восстание сипаев, — сказал он мне, — и особенно не произносите никогда имени Нана Сахиба.
Полковник Эдвард Мунро принадлежал к древней шотландской фамилии, предки которой фигурируют в истории Соединенного королевства. К числу последних надо причислить сэра Генри Мунро, возглавлявшего бенгальскую армию в 1760 году и на долю которого как раз выпало усмирение сипаев, повторивших мятеж ровно через сто лет. Майор Мунро укрощал возмущение с беспощадной энергией и однажды не поколебался даже перед приказанием привязать двадцать пять человек к пушечным дулам — не поколебался перед исполнением этой отвратительной казни, возобновлявшейся часто в восстание 1857 года и изобретателем которой, может быть, был предок полковника.
В эпоху последнего восстания сипаев полковник Мунро командовал 93-м пехотным шотландским полком королевской армии; он сделал почти весь поход под начальством сэра Джеймса Утрама, одного из героев этой войны, провозглашенного «Баярдом индийской армии».
Затем Мунро участвовал и во втором индостанском походе под предводительством Колина Кэмпбелла, а также и в осаде Лакнау и с Утрамом расстался только тогда, когда последний был сделан членом индийского совета в Калькутте.
В 1858 году полковник Эдвард Мунро был пожалован командиром индийского ордена «The Itar of India», получил титул баронета, и жена его приобрела бы право называться леди Мунро note 1, если бы эта несчастная женщина не погибла ранее, в жестокую резню в Канпуре 27 июня 1857 года под личным наблюдением и по приказанию самого Нана Сахиба.
Леди Мунро — друзья полковника никогда не называли ее иначе — была любима мужем до обожания. Во время катастрофы ей было двадцать семь лет. Мисс Орр и Джексон, почти сверхъестественно уцелевшие после взятия Лакнау, пережили своих мужей и отцов, но даже и останки леди Мунро, брошенные вместе с другими трупами в колодец Канпура, не могли быть отысканы и почтены христианским погребением.
Тогда у сэра Эдварда Мунро сохранилось одно желание, одна мысль — поймать Нана Сахиба, против которого английское правительство вело повсеместные розыски, и утолить над ним жажду мести. Сержант Мак-Нейль сопутствовал ему всюду. Эти два человека, жившие одной мыслью, бросались во все стороны, выслеживая добычу, но усилия их, равно как и все старания англо-индийской полиции, остались безуспешными. Впрочем, в то время по всей Индии разнесся слух о смерти Нана Сахиба, и удерживался на этот раз с такой настойчивостью, что никто не сомневался в его справедливости.
Сэр Эдвард Мунро и Мак-Нейль вернулись в Калькутту и поселились в уединенном домике, только что нами упомянутом. Не читая ни книг, ни газет, которые могли бы ему напомнить кровавые события восстания, полковник вел в своем бенгало совершенно бесцельное существование. Мысли о потерянной жене не покидали его; казалось, само время не имело над ним власти.
Прибавим, что молва о появлении Нана Сахиба в Бомбейском президентстве, возникшая за несколько дней перед тем, не дошла до полковника. И это было счастьем, так как в противном случае он не усидел в стенах своего бенгало.
Вот те подробности, которые передал мне Банкс; вот те причины, по которым следовало избегать упоминания о восстании сипаев, а главным образом о вожде Нана Сахибе.
Только двое друзей, друзей испытанных и неизменных в горе и радости, усердно посещали дом полковника, — то были инженер Банкс и капитан Год.
Банкс, как я уже сказал только что, окончил работы, порученные ему при постройке большой железнодорожной линии «Great Indian Peninsubar». Это был человек лет сорока пяти, в полном цвете сил. Банкс должен был принять деятельное участие в сооружении Мадрасской ветви, предназначенной для соединения Аравийского залива с Бенгальским, но работы должны были начаться не раньше чем через год; вот почему он и жил в Калькутте, занимаясь различными проектами по механической части. Все свободное от занятий время он посвящал полковнику, все вечера проводил на веранде бенгало в обществе сэра Эдварда Мунро и капитана Года, получившего в это время шестимесячный отпуск.
Год служил во 2-м эскадроне карабинеров королевской армии и участвовал в походе 1857 — 1858 гг., начавшемся под предводительством Колина Кэмпбелла в Уде и Рохилкенде, затем под началом сэра Генри Роза в Центральной Индии и продолжавшемся до взятия Гвалиара.
Капитан Год, воспитанный в суровой школе индостанской военной жизни, считался одним из самых уважаемых членов Мадрасского клуба. Это был молодой человек лет тридцати, с рыжевато-белокурыми бородой и волосами.
1 2 3 4 5 6
Убийца нагнулся, схватил свою жертву, поднял и, обернувшись лицом к свету, произнес зловещим шепотом:
— Узнал ли ты меня?
— Он! — прохрипел индус.
И страшное имя факира стало бы его последним словом, но он был уже мертв от мгновенного удушения.
Секунду спустя тело индуса исчезло в волнах Дудмы.
Факир подождал, пока замрет последний плеск воды, после чего, повернув назад, снова прошел пустыри и быстрыми шагами направился к одним из городских ворот. Но почти перед самым его приходом ворота были заперты. Несколько солдат королевской армии занимали пост, защищавший вход в ворота.
Факир более не мог выскользнуть из Аурангабада тем способом, каким он хотел сделать это раньше.
— Однако мне необходимо уйти отсюда сегодня же ночью, или мне не придется выйти никогда, — прошептал он.
Повернув назад, он прошел путем дозоров вдоль городских стен и, отойдя шагов на двести, взобрался на внутреннюю отлогость рва укрепления, чтобы достичь верхней части вала, гребень которого снаружи возвышался футов на пятьдесят над рвом, отделявшим эскарп от контр-эскарпа.
Это была почти отвесная стена без карнизов и каких-либо точек опоры. Достигнуть дна без риска было невозможно. Веревка, конечно, позволила бы отважиться на попытку спуститься, но пояс, охватывающий талию факира, имел не более нескольких футов длины и не мог дать ему возможность добраться к подножию вала.
Факир на мгновение остановился, осмотрелся и решил, что он должен предпринять. На гребне вала виднелось несколько куполов, образованных листвой и ветвями больших деревьев, окружающих целой рамкой растительности весь Аурангабад. От куполов отделялись длинные ветви, гибкие и прочные, из которых, пожалуй, можно извлечь пользу для того, чтобы достичь дна рва, хотя и с большим риском.
Факир, как только эта мысль пришла ему в голову, не колеблясь, исчез над одним из этих куполов, и вскоре появился снова, снаружи стены, вися на длинной ветви на одну треть от ее начала. Как только ветвь согнулась настолько, что почти касалась наружного обреза стены, факир начал понемногу скользить вниз, как бы спускаясь по канату. Он достиг почти половины высоты эскарпа, но до низа ему еще оставалось футов около тридцати.
Вдруг множество огней прорезали темноту. Загремели выстрелы: беглец был замечен солдатами караула; они открыли огонь, но в темноте попасть было трудно. Однако одна из пуль ударила в ветку, которая поддерживала факира, и надломила ее в двух дюймах от его головы. Двадцать секунд спустя ветка обломилась, и факир свалился в ров. Другой бы убился, но он был здоров и невредим. Встать, взобраться на откос контр-эскарна среди нового града пуль и исчезнуть в ночной темноте — для беглеца было простой игрушкой.
Мили две он прошел незамеченным вдоль расположения английских войск, размещенных в казармах вне Аурангабада.
Пройдя еще шагов двести, он остановился и, обернувшись, грозно протянул к городу свою изувеченную руку, и следующие слова сорвались с его губ:
— Несчастье тем, кто попадет в руки Данду-Пана! Англичане, вы не покончили еще с Нана Сахибом.
Имя Нана Сахиба внушало наибольший ужас изо всех, которыми революция 1857 года создала себе кровавую известность. Набоб произнес его еще раз как гордый вызов завоевателям Индии.
Глава вторая. ПОЛКОВНИК МУНРО
— Дорогой Моклер, — обратился ко мне инженер Банкс, — что же вы ни слова не говорите о вашем путешествии! Можно подумать, вы все еще в Париже! Ну, как ваше мнение об Индии?
— Об Индии, — ответил я, — можно сказать что-нибудь верное, по меньшей мере взглянув на нее.
— Вот тебе и раз! — воскликнул инженер. — Что же вы делали, позвольте вас спросить, проездом от Бомбея до Калькутты? Вы ослепли, что ли?
— Положим, не ослеп — мой милый Банкс, но во все время переезда находился в каком-то одурении.
— Одурении?
— Именно. Меня ослепили дым, пыль, а более всего быстрота путешествия. Я далек от порицания железных дорог, так как сооружение их — ваша профессия, милый Банкс, но забиться в угол вагона, не иметь поля зрения шире оконного стекла, нестись день и ночь со средней быстротой десяти миль в час, то летя по виадукам в обществе орлов и коршунов или спускаясь в туннели в сотоварищество крыс и полевых мышей, останавливаться только на станциях, как две капли воды похожих одна на другую, видеть в городах лишь стены да шпили минаретов, нестись среди оглушительного пыхтения локомотива, свиста паровика, визга рельсов и стона колес, неужели все это можно назвать путешествием!?
— Ответьте-ка, Банкс, если сумеете! — воскликнул капитан Год. — А вы что скажете, полковник?
Полковник, к которому относился вопрос капитана Ф Года, наклонив слегка голову, ограничился следующими словами:
— Мне любопытно послушать, что ответит на это господину Моклеру наш гость.
— Меня это вовсе не удивляет, — ответил Банкс. — И я признаюсь, что господин Моклер прав во всех отношениях.
— Если так, — воскликнул капитан Год, — к чему же вы строите железные дороги?!
— Чтобы доставить вам, капитан, возможность переноситься из Калькутты в Бомбей в шестьдесят часов, если вы спешите.
— Я никуда и никогда не спешу.
— Если так, путешествуйте по Грейт-Транк-Роуд, отправляйтесь по ней, и вдобавок отправляйтесь пешком.
— Я это и намерен сделать.
— Когда?
— Когда полковник согласится сопутствовать мне в маленькой прогулке по полуострову, миль в восемьсот или девятьсот.
Полковник удовольствовался слабой улыбкой и снова погрузился в одну из тех продолжительных дум, из которых лучшим друзьям, в том числе инженеру Банксу и капитану Году, с трудом удавалось выводить его иногда.
Я только месяц как приехал в Индию и благодаря тому, что ехал по дороге Грейт-Индиан-Пенинсубар, ровно ничего не видел. У меня созрел план отправиться сначала в северную часть полуострова, за Ганг, с целью осмотреть главные города, увидеть все достопримечательные здания и посвятить на эту экскурсию все время, какое потребуется на то, чтобы познакомиться со страной.
С инженером Банксом я был знаком еще в Париже. Мы уже несколько лет с ним большие приятели, и более тесное сближение могло только скрепить старую дружбу. Я обещал заехать к нему в Калькутту, как только окончание работ на строившейся дороге Синд-Пенджаб-Дели позволит ему искать отдыха в трудах паломничества по Индии. С каким восторгом было принято мое предложение, считаю лишним пояснить. Пуститься в путь мы должны были через несколько недель, как только наступит благоприятное к тому время года.
По приезде моем в Калькутту в марте 1867 года Банкс познакомил меня с одним из своих товарищей, честным и добрым малым, капитаном Годом; затем представил меня другому своему приятелю, Мунро, у которого мы и проводили только что упомянутый вечер.
Полковник, человек лет сорока семи, занимал в европейском квартале дом, стоявший в стороне от движений, отличающих как коммерческий, так и чернорабочий город, на какие, в сущности, распадается индийская столица. Этому кварталу присваивается иногда имя «квартала дворцов», и действительно, в последних там нет недостатка, если считать дворцом здание, отвечающее этому понятию своим портиком, колоннами и террасами. Калькутта представляет пестрое собрание всех архитектурных стилей, эксплуатируемых обыкновенно англичанами для украшения всех своих городов в обоих полушариях.
Что касается жилища полковника в частности, то это был бенгало во всей его неприкосновенной простоте. Одноэтажный дом на кирпичном фундаменте увенчивался остроконечной пирамидальной крышей; вокруг него шла веранда или, по местному названию, «варан-ча», поддерживаемая легкой колоннадой. По сторонам находились кухни, сараи, службы, образуя флигели главного строения. Все они помещались в саду с великолепными деревьями, а сад, в свою очередь, был окружен низенькой каменной оградой.
Дом полковника носил признаки благосостояния его хозяина. Многочисленная прислуга соответствовала требованиям англо-индийского домашнего обихода. Мебель, утварь, помещение — все было заведено обстоятельно и содержалось в строгом порядке. Видно было, что рука заботливой женщины участвовала в предварительном устройстве этого хозяйства, и в тоже время ощущалось отсутствие этой женщины.
Руководство над слугами и порядком было предоставлено полковником в полное распоряжение одного из его бывших сослуживцев, шотландца — «кондуктора» королевской армии сержанта Мак-Нейля, человека, делившего все его индостанские походы и принадлежащего к разряду людей, золотое сердце которых, привязавшись к кому-нибудь безраздельно, бьется вечно для одного избранника, словно переместившись в его собственную грудь.
Мак-Нейлю было сорок пять лет; это был высокий, крепкий мужчина, носивший бороду и усы, по обычаю горных шотландцев. По манерам и традиционному костюму он остался душой и телом «гайлэндером», хотя и покинул военную службу одновременно с полковником Мунро. Оба вышли в отставку в 1860 году.
Но вместо того, чтобы вернуться в недра старых, прадедовских кланов, оба остались в Индии и зажили в Калькутте в полном уединении. Это обстоятельство заслуживает некоторых пояснений.
Знакомя меня с полковником Мунро, Банкс сделал одно предостережение.
— Не делайте никаких намеков на восстание сипаев, — сказал он мне, — и особенно не произносите никогда имени Нана Сахиба.
Полковник Эдвард Мунро принадлежал к древней шотландской фамилии, предки которой фигурируют в истории Соединенного королевства. К числу последних надо причислить сэра Генри Мунро, возглавлявшего бенгальскую армию в 1760 году и на долю которого как раз выпало усмирение сипаев, повторивших мятеж ровно через сто лет. Майор Мунро укрощал возмущение с беспощадной энергией и однажды не поколебался даже перед приказанием привязать двадцать пять человек к пушечным дулам — не поколебался перед исполнением этой отвратительной казни, возобновлявшейся часто в восстание 1857 года и изобретателем которой, может быть, был предок полковника.
В эпоху последнего восстания сипаев полковник Мунро командовал 93-м пехотным шотландским полком королевской армии; он сделал почти весь поход под начальством сэра Джеймса Утрама, одного из героев этой войны, провозглашенного «Баярдом индийской армии».
Затем Мунро участвовал и во втором индостанском походе под предводительством Колина Кэмпбелла, а также и в осаде Лакнау и с Утрамом расстался только тогда, когда последний был сделан членом индийского совета в Калькутте.
В 1858 году полковник Эдвард Мунро был пожалован командиром индийского ордена «The Itar of India», получил титул баронета, и жена его приобрела бы право называться леди Мунро note 1, если бы эта несчастная женщина не погибла ранее, в жестокую резню в Канпуре 27 июня 1857 года под личным наблюдением и по приказанию самого Нана Сахиба.
Леди Мунро — друзья полковника никогда не называли ее иначе — была любима мужем до обожания. Во время катастрофы ей было двадцать семь лет. Мисс Орр и Джексон, почти сверхъестественно уцелевшие после взятия Лакнау, пережили своих мужей и отцов, но даже и останки леди Мунро, брошенные вместе с другими трупами в колодец Канпура, не могли быть отысканы и почтены христианским погребением.
Тогда у сэра Эдварда Мунро сохранилось одно желание, одна мысль — поймать Нана Сахиба, против которого английское правительство вело повсеместные розыски, и утолить над ним жажду мести. Сержант Мак-Нейль сопутствовал ему всюду. Эти два человека, жившие одной мыслью, бросались во все стороны, выслеживая добычу, но усилия их, равно как и все старания англо-индийской полиции, остались безуспешными. Впрочем, в то время по всей Индии разнесся слух о смерти Нана Сахиба, и удерживался на этот раз с такой настойчивостью, что никто не сомневался в его справедливости.
Сэр Эдвард Мунро и Мак-Нейль вернулись в Калькутту и поселились в уединенном домике, только что нами упомянутом. Не читая ни книг, ни газет, которые могли бы ему напомнить кровавые события восстания, полковник вел в своем бенгало совершенно бесцельное существование. Мысли о потерянной жене не покидали его; казалось, само время не имело над ним власти.
Прибавим, что молва о появлении Нана Сахиба в Бомбейском президентстве, возникшая за несколько дней перед тем, не дошла до полковника. И это было счастьем, так как в противном случае он не усидел в стенах своего бенгало.
Вот те подробности, которые передал мне Банкс; вот те причины, по которым следовало избегать упоминания о восстании сипаев, а главным образом о вожде Нана Сахибе.
Только двое друзей, друзей испытанных и неизменных в горе и радости, усердно посещали дом полковника, — то были инженер Банкс и капитан Год.
Банкс, как я уже сказал только что, окончил работы, порученные ему при постройке большой железнодорожной линии «Great Indian Peninsubar». Это был человек лет сорока пяти, в полном цвете сил. Банкс должен был принять деятельное участие в сооружении Мадрасской ветви, предназначенной для соединения Аравийского залива с Бенгальским, но работы должны были начаться не раньше чем через год; вот почему он и жил в Калькутте, занимаясь различными проектами по механической части. Все свободное от занятий время он посвящал полковнику, все вечера проводил на веранде бенгало в обществе сэра Эдварда Мунро и капитана Года, получившего в это время шестимесячный отпуск.
Год служил во 2-м эскадроне карабинеров королевской армии и участвовал в походе 1857 — 1858 гг., начавшемся под предводительством Колина Кэмпбелла в Уде и Рохилкенде, затем под началом сэра Генри Роза в Центральной Индии и продолжавшемся до взятия Гвалиара.
Капитан Год, воспитанный в суровой школе индостанской военной жизни, считался одним из самых уважаемых членов Мадрасского клуба. Это был молодой человек лет тридцати, с рыжевато-белокурыми бородой и волосами.
1 2 3 4 5 6