Угадывались в ней своеволие, а то и дерзость. «Да что это я? Таких-то пруд пруди, обычная капризная шалунья, что на нее пялиться? - осерчал на себя Соломатин. - А вот с печорской навагой и подгруздями солеными каждый день не отобедаешь!» Однако, когда (а еще не иссякли блины и не состоялось приглашение к чаепитию с тортом) Елизавета поднялась, синюю ленту стянула с головы, отчего темно-русые волосы ее рассыпались и укрыли остроту ушей, заявила, что извините, надо нестись, дела, дела, может, еще вернется, и убежала, Соломатин опечалился. Раздосадовался даже. Будто эта самая племянница Елизавета нарушила некую тайную договоренность с ним. Или по крайней мере не выказала к нему интереса и уважения.
А к нему и никто за столом не выказывал интереса или особого уважения. Разве только соседка, предпочитающая в тесте кефир. О занятиях его знали, а потому не ожидали от него увлекательных суждений или сведений. Властителем интересов за столом оказался нынче шурин Каморзина Марат Ильич, крепкий, лысый мужчина с лицом зубного техника. Марат Ильич был доктор наук и, как выходило из беседы, заведовал магнитными полями. На руке у него имелся магнитный браслет якобы с бастионными для здоровья целями, к солнечному сплетению Марата Ильича - ради имиджа института - спускалась цепочка из магнитных колец, на нее зарились несмышленые новые русские. По убеждению Марата Ильича и по его науке, нефтедоллар скоро, не позже, чем через четверть века, будет отменен, нефть, уголь, ураны и плутонии, как источники энергии, прикажут долго жить, а процветанием человечества займутся магнитные и иные, родственные им поля.
– Неужели ваши магниты, - засомневалась соседка, предпочитавшая добавлять к муке молоко, - способны излечить воспаление седалищного нерва?
– Способны, - Марат Ильич поморщился мелочности вопроса.
– А вот, скажем, трения… или там взаимопроникновения магнитных полей… или даже иных - с ними… - робко поинтересовалась сторонница кефира, - не могут ли они вызвать новый… и нежелательный… виток сексуальных падений?
– Не исключено, - сердито сказал Марат Ильич. - Но серьезных ученых это не должно волновать.
Высокомерие Марата Ильича, вполне возможно, обоснованное, возбудило раздражение Соломатина. А может, взыграла досада из-за взбалмошного ухода шалуньи капризной, из натуры Соломатина не изошедшая. Соломатин решил съязвить. Он пожелал поинтересоваться, как рассудил бы наш ученый муж соображения персонажей «Серапионовых братьев» двухвековой давности о модных тогда и как будто бы всемогущих явлениях - магнетизме и месмеризме. А если бы оказалось, что Марат Ильич эрудит, Гофмана читал, и сумел бы примагнитить магнетизм Месмера и ночные бдения естествоиспытателей к своим полям, либо же, напротив, угнал бы Месмера в измерения безрассудства, Соломатин тотчас же преподнес бы и еще вопросец. А не помнит ли достопочтенный Марат Ильич, какой чай заваривали в Берлине опровергатели и поклонники магнетизма? У Гофмана написано - кяхтинский чай. Судьба заносила Соломатина в Кяхту с торговыми рядами и храмами времен Елизаветы на границу с тугриками и аратами. Но в Кяхте чай не произрастал. Однако, сюда, на окоем империи чай прибывал из Китая. Удивительным некогда показалось Соломатину берлинское выражение да еще и попавшее в «Серапионовы братья» - «кяхтинский чай»… Но охладив себя, Соломатин ехидничать раздумал. К тому же к нему подсел Каморзин.
– Ну как, Андрюша, червячка-то заморил? - спросил он.
– Да вы что, Павел Степанович! - воскликнул Соломатин. - От стола надо бежать! Но слаб я в масленицу, слаб!
– Ну вот и славно, - разулыбался Каморзин. - Я, стало быть, могу утянуть тебя на пять минут к своему интересу…
Тут и открылась причина приглашения Соломатина к блинному столу.
По дороге в «покои» Каморзин (можно сказать, что и робея) посвящал Соломатина в свой интерес:
– Я тебя чертежик один попрошу посмотреть… Точнее, набросок, скажем, первоначальный… Эскизик постамента…
Главами раньше приводилось первое впечатление многих о внешности будто бы звероподобного сантехника Каморзина: мордоворот и злодей, а может - и убийца. Нынче Павел Степанович надел выходной темно-синий костюм (двубортный, тройку), пошитый, наверное, лет пятнадцать назад с лишними, из-за особенностей фигуры заказчика, примерками, и никак не походил ни на зверя, ни на злодея. Очки же, вздетые им на нос, совершенно лишали критиков Каморзина возможности признать его лупоглазым. А черные кусты над очками вызывали сравнение со значительнейшими бровеносцами эпохи. Соломатин знал: в часы отдохновений Павел Степанович носил махровый халат, и в халате с вышитыми Фаиной Ильиничной по синему фону королевскими пингвинами он вряд ли бы внушил кому-либо дурные подозрения.
В «покоях» Каморзин пригласил Соломатина к небольшому столу с выдвижными ящиками, возможно, самодельному, но изготовленному с изяществом. К рассмотрению Соломатину были предложены несколько листков. Соломатин чуть ли не присвистнул, чуть ли не вскричал: «Вон чему учудил Павел Степанович соорудить постамент!»
Бочке Есенина!
Теперь Соломатин углядел на стене возле трельяжа Фаины Ильиничны скромный картонный квадратик с ликом - кудри, березка и прочее. Более ничего мемориально-есенинского (кроме книг, понятно) в квартире им замечено не было.
– Что-то уж больно незаметный он у вас… - не удержался Соломатин.
– А-а! - махнул рукой Каморзин. - Чтоб девчонки не насмешничали… И так уж они…
– Понятно, - кивнул Соломатин.
– А реликвию, - в голосе Павла Степановича возникла твердость, - я установлю на даче. Пусть кто-то ехидничать станет, а кто-то пальцем у виска покрутит, но решения я не отменю… У меня место есть хорошее, там береза и елочка молоденькая, под ними и поставлю… Вот, Андрей Антонович, взгляни на рисунок…
– Береза и елочка - это хорошо, - сказал Соломатин на всякий случай.
– Реставрировать бочку я не буду… как тело цилиндрическое… нет… Еще рассыпется… Да и глупо было бы. На всех участках у нас стоят обязательные бочки для пожарных нужд. К тому же металлическая плоскость с углами и изломами куда живописнее… На мой вкус…
– Согласен с вами, - сказал Соломатин всерьез. - И сам Малевич вас бы поддержал.
– Хоть бы и Церетели, - бросил Каморзин и продолжил: - А вот с постаментом выходит большая закавыка. Или с пьедесталом. Как оно вернее-то?
– Можно и так, а можно и эдак.
– Вот тут и фортель-мортель. Из чего делать основание? Для реликвии. Бронза и мрамор для Сергея Александровича совершенно не годятся. Они были милы горлану-главарю, хотя тот лукавил и отрекался от многих пудов цветного металла… Хороши были бы дерево или валун. Но валунов у нас в окрестностях нет. Ствол-то, хоть и дубовый, я найду, колодину, чтобы в нее пластину бочки вместить, я сооружу. Просмолю ее, лет на семьдесят хватит. Но ведь и колодину надо во что-нибудь вместить. Котлован для нее засыпать и низ ее обложить, скажем, простым камнем…
– Булыжником, например, - предположил Соломатин.
– Да ты что, Андрей Антонович! Окстись! - воскликнул Каморзин. - Булыжником! Булыжник опять же для Владимира Владимировича!
– Действительно, - согласился Соломатин. - Не подумал я.
– Уж лучше кирпичом обыкновенным. Из кирпичей ведь и в селах дома ставили.
– И церкви…
– Вот-вот! - воодушевлялся Каморзин. - Только раствор тут нужен особенный, как для тех церквей, на яйцах, что ли, или на меду, узнаю у реставраторов… Значит, ты советуешь кирпичи…
«Помилуйте, Павел Степанович, какие я вам могу дать советы!» - хотел было заявить Соломатин, но промолчал. В советах не было у Каморзина надобностей. Все он решил, все обмозговал. Но не мог он уже держать запертой в узилищах собственной натуры благую мысль, ему не терпелось объявить человечеству о приготовлении им мемориала. Стало быть, одинок был Павел Степанович Каморзин и притом неуверен в себе. Необходим ему стал доверительный разговор с Соломатиным, относительно которого он, возможно, находился в заблуждениях. Вот и пригодилась масленица…
– У меня на даче - на чердаке и в чулане, - продолжил Каморзин, - хлам всякий. Бытовой антиквариат. От стариков моих. Керосинка там есть и примус двадцатых годов… ровесники бочки… Взять да и поставить их по бокам… А?
Соломатин промолчал.
– Вот и я так подумал! - быстро заговорил Каморзин. - Приземление получится… Даже смешно может выйти… А так пластина и стелой смотреться будет…
– Наверное, - пробормотал Соломатин.
– А что в шкатулке-то лежало? - спросил Каморзин.
– В какой шкатулке? - удивился Соломатин.
– Ну как же! Ну хотя бы не в шкатулке, - сказал Каморзин. - В коробке, может быть, или в футляре, или в пенале… Я и сам тогда не разглядел толком, в Средне-Кисловском… Что там было-то?
– Я не знаю… - сказал Соломатин. - Я и не открывал коробку…
Он и действительно коробку не открывал. Соломатин и не помнил даже, выбросил ли он в тот ноябрьский день подношение Павла Степановича в уличную урну или же притащил его в рассеянности домой (а причины тогда быть рассеянным и безучастным ко всякой ерундовине имелись), и теперь, может быть, вовсе бесполезный для него предмет лежит где-нибудь, засунутый в некое укромное место. Если лежит, случайно вдруг и обнаружится. Когда-нибудь. Сегодня же вечером разыскивать предмет - бессмысленно. Прятать что-то и тут же забывать, где спрятал, с детства для Соломатина было привычным делом. Но скорее всего он и вправду сразу швырнул коробку в урну на углу Брюсова и Большой Никитской…
– Не было случая, - пробормотал Соломатин растерянно. - Но сегодня же…
Каморзин тотчас же ссутулился, а ходил нынче прямой, губы его зашевелились, явно Павел Степанович обиделся.
9
Затруднительное положение Соломатина было отменено птичьеголосым явлением в «покои» трех хозяйских дочерей.
– Это что же, батяня, вы забрали от нас молодого человека?! - воскликнула старшая из сестриц.
– Во! Девочки-припевочки! - то ли обрадовался, то ли растерялся Каморзин. - Саша, Маша и Палаша. Это - по старому. А по их разумению - Сандра, Мэри и Полли. Сестры кроткие, благочестивые! Крылышки отрастают на лопатках. Пахучие, пушистые. Будем стричь на оренбургские платки!
«Манера, что ли у него такая в общении с чадами? - удивился Соломатин. - Аж слезы блеснули в глазах. Или он вынужден юродствовать передо мной? Странно, странно, шутом Павел Степанович вроде бы себя на моей памяти не проявлял».
– Началось! - поморщилась Саша-Александра-Сандра. - Пойдемте, Андрюша, в наш девичий пансион.
Среднюю дочь Каморзиных, вспомнилось Соломатину, тринадцати лет, звали Марией, младшую, девяти лет, - Полиной.
Девичья, полом просторнее «покоев», но чрезвычайно тесная из-за перенаселения народом и атрибутами девичества, гремела колонками аудиосистемы. Первое же, что бросилось в глаза Соломатину, будто карточка любимой лейтенанту Шарапову в подвале продуктового магазина, была солидных размеров, метр на метр, физиономия Моники Левински. Почти три стены девичьей были обклеены, обкноплены, увешаны фотографиями, картинками с действиями каких-то людей, постерами из глянцевых журналов, обложками дисков и музальбомов, вещичками, что ли, и еще неизвестно чем. Соломатин, и так ошарашенный уводом в неожиданную для него компанию, соображал неуклюже, раскрошив внимание, и для него кроме рожи малоприятной ему Моники Левински всяческие подробности стен воспринимались бессмысленными пятнами. Потом, а по ходу разговора - и тем более, кое-какие смыслы стали доходить до Соломатина. В частности, вблизи Моники на бумажных лентах читались на стене слова, выведенные крупными буквами, надо признать, искусным шрифтовиком. В них шла игра с утверждением, вбиваемым в голову всем поколениям бывшей шестой поверхности суши. Слева от героини Овального кабинета висело «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно». Под самой же Моникой призыв был звонок: «Жизнь надо прожить так!» Позже Соломатин углядел среди удостоенных чести разместиться рядом с Моникой - Аллу Борисовну и Лолиту, этих отчего-то - головами вниз (а под Лолитой и рекламу рекордно действующего порошка «Би макс», только им можно отстирать белье Лолиты).
– Так что мы будем делать с вами, друг вы наш милосердный? - спросила Александра.
– В каком смысле?
– Чем вас развлечь? И чем вы нас будете развлекать?
– Вы хозяйки… - развел руками Соломатин.
– Я прихватила две бутылки красного, полусухого, к блинам они - дурной тон, а из холодильника можно брать пиво старика Каморзина, - сказала Александра.
– И мне пиво! - заявила младшая, Полина.
– Ты выбрала кока-колу, - жестко сказала Александра. - И навсегда. Возврата нет.
– Завтра утром Павлу Степановичу пиво болезненно понадобится, - сказал Соломатин.
– Э-э! С утра и сбегает в палатку. Полли, броском к холодильнику, ты у нас самая бОрзая! А вам, Андрюша, можно продолжить и водочкой. Мэри, тебе вина?
– Иес! - кивнула средняя, Маша.
– А вы, Андрюша, доктор наш милосердный, - подмигнула Соломатину Александра, - глазик-то на нашу Лизочку положили, это все заметили!
– Отчего вы, Александра Павловна, - поинтересовался Соломатин, - называете меня милосердным да еще и доктором?
– Ну а как же? Старик Каморзин сказал, что вы доктор. От каких напастей вам положено врачевать?
– Он ввел вас в заблуждение. Павел Степанович посмеивался надо мной, называя «стюдентом». Я же по глупости разворчался, заявил, что студентом я побыл в одном именитом вузе, но не медицинском, получил диплом, и по европейским установлениям именовать меня следует д-р, доктор. А Павел Степанович насмешку надо мной укрепил.
– Дыр! - обрадовалась Маша, изо рта ее пузырем вылетела жвачка, но тотчас и вернулась к зубам.
– Именно, что Дыр! - произнес Соломатин чуть ли не горестно.
Александру Павловну разъяснения Соломатина, похоже, разочаровали. Но она продолжила нападение:
– А на нашу Элизабет вы посматривали! Да и она на вас взглядывала с интересом!
– Дровишки откуда? Из лесу вестимо! - сообщила Полина и поставила на пол три бутылки «Арсенального».

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13