«Сейчас я нахожусь под Грозным на юго-западной окраине… – Это строки из письма Паши родителям. Первого и единственного письма с войны, и оно датировано 24 января 2000 года. – Город блокирован со всех сторон, и в нем идут серьезные бои… Стрельба не прекращается ни на минуту. Город горит постоянно, небо все черное – иногда прямо рядом может упасть мина или какой-нибудь истребитель пустит под ухо ракету. Артиллерия – та вообще не умолкает… Потери в батальоне ужасные. В моей роте вообще всех офицеров повыбивало… До меня командир моего взвода подорвался на нашей же растяжке с гранатой. А мой командир роты, когда я прибыл к нему, неудачно взял свой автомат и пустил очередь в землю в сантиметрах от меня. Чудом не попал. Все потом смеялись: „Паша, до тебя пять командиров взвода было, а ты и пяти минут мог бы здесь не продержаться!“. Народ здесь хороший, но психически неустойчивый. Офицеры – контрактные, но солдаты, за исключением единиц, молодые, держатся. Спим вместе в палатке, на земле. Вшей – море. Питаемся каким-то дерьмом. Иначе никак. Что ждет нас впереди – неизвестно. Либо наступление неизвестно куда; либо сидение на одном и том же месте, пока не сдуреем; либо выведут отсюда на фиг в Москву… Либо черт знает что… Я не болею, но охватывает дикая тоска… Все, пока. Обнимаю, целую. Паша».
Трудно такое письмо назвать способным успокоить родителей… Однако на войне быстро пропадают ориентиры мирной жизни, человеческий мозг их просто отшвыривает – иначе, наверное, сойдешь с ума, и ты перестаешь понимать, чем можно успокоить, а чем шокировать того, кто далеко от войны, потому что ты шокирован во сто крат больше, и ты запутываешься…
Как станет известно позже, Паша был, действительно, уверен, что именно такое письмо должно сыграть роль валерьянки для его родителей… Потому что ничего он, на самом деле, не ждал, лежа в палатке, а, по крайней мере с 21 января, принимал участие в этих самых «серьезных боях», приняв сначала командование гранатометным взводом, а потом, очень вскоре, и всей ротой (офицеров «повыбивало», как он писал, и исполнять обязанности командиров было просто некому).
И был он при этом не только «на окраине» Грозного, который, согласно письму, «горит постоянно» где-то в стороне…
Дальше – язык официального документа: 19 февраля, помогая выходить из окружения батальонным разведгруппам и «прикрывая отход своих товарищей» (цитата из наградного листа – представление к ордену Мужества) из селения Ушкалой Итум-Калинского района, старший лейтенант Левурда был тяжело ранен и скончался «от массивной кровопотери вследствие множественных огнестрельных пулевых ранений»…
Итак, значит, Ушкалой. Зимой 2000 года там была самая трудная война: в горных лесах, на узких тропах – отчаянная партизанская война. Однако это пояснение – лишь для общего понимания ситуации. Нина Ивановна, мама, думала в ту пору по-другому: раз «скончался», то где же тело? Что похоронить? И ведь должно быть оно, тело, где-то?
Но никакого гроба с останками сына домой, к семье Левурды, не пришло. С этого и началась новая полоса мучительной жизни Нины Ивановны – ее собственное расследование с целью разыскать останки любимого сына, потерянные государством, которому ее сын так отчаянно-верно старался служить…
Вот что выяснила мать, превратившись одновременно и в военного прокурора, и в следователя. 19 февраля, в день официальной гибели ее сына, те «товарищи», которых он прикрывал ценою собственной жизни, действительно отошли… А вот Пашу, ее Пашу, вместе еще с другими семью бойцами, прорывавшими окружение для выживших, они просто оставили на месте тяжелого боя. Когда их оставляли, большинство были еще тогда ранеными, но живыми. Они умоляли о помощи, кричали, просили не оставлять – так об этом бое и его последствиях позже свидетельствовали жители этого далекого горного селения Ушкалой. Многое происходило на их глазах, кого-то из раненых они сами перевязали, но не более того. В Ушкалое нет никакой больницы, нет своего врача и даже медсестры…
Война, как известно, – это место, где не всегда случаются подвиги и человек способен на одно лишь благородство. Сначала Павла Левурду оставили на поле боя. А потом – еще и забыли, что его тело там лежит и что есть семья, которая это тело ждет.
Те, кто выжил в том бою, просто выкинули из головы тех, кто погиб ради того, чтобы они выжили.
Необходимое пояснение: то, что произошло с Павлом Левурдой после смерти, типично для нашей армии. В этом позорном эпизоде – суть наших подходов. В армии человек – ничто. И еще в армии отсутствует четкая система контроля и ответственности перед семьями военнослужащих. В армии в этом смысле – полный хаос. И везет только тем, у кого есть вышестоящий командир, ЛИЧНЫЕ качества которого не позволяют ЗАБЫТЬ бойцов на поле боя.
…Вспомнили о Левурде только почти через неделю после его смерти. 24 февраля, когда, согласно официальной информации Главного военного штаба в Чечне (а это было более позднее вранье штаба, рассчитанное только на то, чтобы доказать в суде, куда обратилась позже мать с иском о возмещении нанесенного ей Министерством обороны морального вреда, что «не было объективной возможности» забрать тело ее сына), Ушкалой был полностью освобожден «от боевиков», селение «перешло под контроль» федералов…
Хорошо, пусть так… Но и 24 февраля военные подобрали в Ушкалое тела только шести из семи прорывавших окружение! Подобрали – и уехали. А седьмого – нет. Этим «седьмым» и был Левурда. Не найдя его, они опять забыли про него…
Мать дома билась в истерике. То единственное письмо, напомню, пришло к ней 7 февраля, и с тех пор ничего – ни весточек, ни сына, ни информации, ни ответов на вопросы. Даром что Министерство обороны отсылало всех подобных на свою «горячую линию», это мало что меняло, с тамошними дежурными офицерами – все равно как с компьютером поговорить о своем неумолимо надвигающемся горе. «Старший лейтенант Левурда Павел Петрович в списках погибших и пропавших без вести не значится», – вот что они отвечали, и все. Ни слова сверх того.
Такие «исчерпывающие» тексты с «горячей линии» слушала Нина Ивановна несколько месяцев подряд. Самое гадкое в том, что даже тогда, когда она самостоятельно нашла Пашины останки. В самый последний раз мать позвонила в Министерство обороны, на «горячую линию» – не поверите – 25 августа, через полгода с момента официального уведомления о смерти и уже после того, как нашла и опознала, без всякой помощи полка, Пашино – «седьмое», тело, и, значит, отцы-командиры все пребывали и пребывали в своей «забывчивости», и потому информацию в центральный аппарат не обновляли…
Впрочем, по порядку. 20 мая, через три месяца после тех боев, сотрудники временного отдела внутренних дел Итум-Калинского района (местная милиция) обнаружили в Ушкалое «захоронение, в котором находился труп мужчины с признаками насильственной смерти». Так они зафиксировали в своем протоколе.
Однако, как уж там все получилось – наверное, виновата опять же наша извечная, равнодушная к человеческой судьбе, преступная суета, – и только 6 июля, спустя еще полтора месяца ежедневных звонков Нины Ивановна и на «горячую линию», и в местный военкомат, итум-калинские милиционеры наконец написали специальную на этот случай бумагу на поиск – «ориентировку-задание № 464», что-де у них в мае обнаружен труп с такими-то признаками.
19 июля «ориентировка» наконец дошла до Брянского уголовного розыска – потому что Павел уезжал на войну из последнего отпуска именно из Брянска, и Нина Ивановна, бросаясь во все возможные инстанции, подала официальное заявление на розыск без вести пропавшего сына (он таковым же стал числиться) именно в брянскую милицию. И 2 августа (когда даже с момента обнаружения тела в Ушкалое прошло уже два с половиной месяца) домой к Пашиным родителям пришел обычный милиционер из обычного районного отдела милиции – оперуполномоченный Абрамочкин.
Дома была одна 14-летняя девочка – внучка Нины Ивановны, племянница Павла, дочка его старшей сестры Лены. Милиционер Абрамочкин что-то расспрашивал у нее о Паше, выяснял, какие вещи у него были с собой, и, наконец, был очень сильно удивлен, что попал в семью военнослужащего… Оказалось, он был уверен, что речь идет просто о парне, который неизвестно зачем подался в Чечню и там погиб…
Когда девочка объяснила, что их Паша – офицер, официально попавший в зону «антитеррористической операции», что их известили о его гибели, но тела не прислали и что уже несколько месяцев они совсем ничего не знают о нем и не понимают, как им быть дальше…
Именно рядовой оперуполномоченный Абрамочкин, которому «спустили» это рядовое для милиции расследование «по неизвестному трупу», – а не Министерство обороны в любом своем лице, в конце концов и сообщил матери геройски погибшего офицера, что с 19 февраля Павел Петрович Левурда официально числится пропавшим без вести, а с 20 февраля – снятым со всех видов довольствия в воинской части № 73881 (результат милицейского расследования)… И он, милиционер, только потому этим занимается, что его коллеги нашли в Ушкалое труп военнослужащего с признаками, похожими на признаки числящегося без вести пропавшим старшего лейтенанта, согласно заявлению Нины Ивановны, но не запросу Министерства обороны! И те, итум-калинские милиционеры, попросили его, Абрамочкина, сходить к родителям в Брянске и узнать (!) «адрес постоянной дислокации воинской части № 73881, в которой проходил службу Левурда П.П»., чтобы связаться с ее командиром для выяснения всех обстоятельств гибели человека, по описанию матери похожего на их офицера…
То, что в кавычках, – цитаты из официальной переписки с Ниной Ивановной. Однако это и детали, характеризующие как армейские реалии, так и суть той войны, которую ведет у нас на Кавказе ТАКАЯ армия, какую мы имеем при Путине. В этой армии правая военная рука никогда не знает, чем занята левая, и легче письменно, а значит очень долго, спрашивать у родителей, которые за тридевять земель, чем докричаться до главного штаба в Ханкале (военная база под Грозным), где найти командира Таманской дивизии – вроде бы раз плюнуть…
Милиционер Абрамочкин, видя состояние, в котором находится семья, искренне посоветовал Нине Ивановне не ждать у моря погоды и быстрее ехать в Ростов-на-Дону – он уже узнал к тому времени, что останки «неизвестного военнослужащего» из Ушкалоя перевезли как неопознанные в главный военный морг в Ростове-на-Дону – к известному в России полковнику Владимиру Щербакову, начальнику 124-й военной судебно-медицинской лаборатории, занимающейся опознанием неизвестных. Но! Занимается этим полковник Щербаков – и это очень важно – не по заданию командиров, генералов, главного штаба, а по собственному ЛИЧНОМУ душевному расположению и ЛИЧНОЙ убежденности – видя глаза несчастных матерей, которые приезжают со всей страны в Ростов-на-Дону в поисках своих потерянных сыновей-военнослужащих.
Абрамочкин посоветовал также все же не нервничать загодя, потому что «все ведь у нас бывает», как это говорят в России, имея в виду путаницу с трупами. Тем временем к истории семьи Левурды подключился Брянский комитет солдатских матерей, и только так – через Абрамочкина, сходившего к Нине Ивановне, и брянских солдатских матерей – 15-й очень гвардейский полк и совсем уж гвардейская Таманская дивизия наконец-то узнали, что седьмое, забытое «товарищами» тело, возможно, есть тело Павла Левурды…
– 20 августа мы приехали в Ростов, – рассказывает Нина Ивановна. – Я сразу пошла в лабораторию. Вход туда не охраняется. Я вошла. Свернула в первый попавшийся по дороге кабинет судмедэксперта, и я увидела, что на его рабочем столе стоит на канделябрах голова, отделенная от тела. Точнее, череп. Но я сразу поняла, что это Пашина голова… Хотя рядом стояли другие черепа.
Можно ли хоть как-то оценить или восполнить тот моральный урон, который понесла мать?
Конечно, нет. И еще, кто спорит – работа у судмедэкспертов такая, что черепа у них стоят на столах и всякий может с улицы зайти…
Но все же… Мы все более становимся нацией людей без затей – простецкой, не чувствующей тонкостей и поэтому аморальной…
Ну, а тут как раз к матери, которую только что отпоили таблетками после встречи с Пашиным черепом (позже этот сразу узнанный матерью череп действительно оказался Пашиным), и подлетел так называемый «представитель части», также прибывший в Ростов. Это Абрамочкин узнал у родителей адрес части, телеграфировал туда, командир снарядил в Ростов «представителя» для улаживания формальностей…
В руках у «представителя» было «извещение». Нина Ивановна посмотрела в бумагу и – как на тот череп в кабинете судмедэксперта – упала в долгий обморок. «Извещение» представляло собой бумагу, в которой гвардии подполковник А. Драгунов, и о. командира воинской части № 73881, и такой же гвардии подполковник А. Початенко, начальник штаба той же части, просили (неизвестно кого) официально известить «гр. Левурда», что «их сын…, выполняя боевое задание, верный военной присяге, проявив стойкость и мужество, погиб в бою». Это воинская часть пыталась замести следы своей преступной «забывчивости».
Придя в себя, Нина Ивановна внимательно прочитала «извещение» – это «погиб в бою». И увидела, что в документе нет никакого числа – когда, собственно, погиб ее сын…
– А как же быть с датой? – спросила Нина Ивановна «представителя».
– Да сами и впишите, какую хотите, – ответил он ей просто.
– Как это – «впишите»? – выкрикнула Нина Ивановна. – Я родила Пашу в тот день, когда родила, – и это день его рождения. И я имею права знать день его смерти – я хочу знать, когда же он погиб!
«Представитель» развел руками: мол, ничего не знаю, мне лишь приказали обменяться бумагами, а ничего не обсуждать… И сунул матери в руки еще и выписку из приказа по строевой части об исключении «старшего лейтенанта из списков полка» – и тоже без всякой даты, причин и прочего, но с печатями и подписями внизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43