шкафчики для ванной комнаты купить
– Вы бы посмотрели, как он ловко сам себя лечит! Уже совсем оправился, даже не хромает.
Но тут запротестовал Венансио, приготовивший баночки с жиром и кучу грязной корпии:
– Если к Деметрио притронется кто другой, я за последствия не отвечаю.
– Послушай, друг, да ты же не доктор, а пустое место! Ты что, забыл, как сюда попал? – сказал Перепел.
– Нет, я все помню, Перепел. Ты вот, например, оказался с нами, потому что стянул часы и колечки с брильянтами, – огрызнулся взбешенный Венансио.
– А хоть бы и так! – расхохотался Перепел. – А ты отравил свою невесту, потому и удрал из деревни.
– Брешешь!…
– Ан нет. Ты же дал ей шпанских мушек, чтобы… Возмущенный крик Венансио потонул в громком хохоте собравшихся.
Деметрио, по-прежнему угрюмый, приказал всем замолчать и, застонав, бросил:
– Ладно, тащите сюда этого студента.
Явился Луис Сервантес. Он откинул одеяло, внимательно осмотрел рану и покачал головой. Жгут из грубой ткани глубоко врезался в кожу; опухшая нога, казалось, вот-вот лопнет. При малейшем движении Деметрио едва сдерживал стон. Студент перерезал жгут, тщательно промыл рану, приложил к ней большие куски влажного полотна и забинтовал бедро.
Деметрио проспал весь вечер и ночь, а утром проснулся в самом благодушном настроении.
– У этого барича легкая рука, – сказал он.
– Очень хорошо, – тут же изрек Венансио. – По только надо помнить, барчуки – как плесень: всюду пролезают. Из-за них-то и гибнут плоды революций.
И так как Деметрио слепо верил в ученость брадобрея, то на следующий день он сказал Луису Сервантесу, когда тот пришел лечить его:
– Вот поставите меня на ноги и отправляйтесь-ка лучше домой или на все четыре стороны.
Луис Сервантес счел за благо промолчать.
Прошла неделя, другая. Федералисты не подавали признаков жизни; к тому же, фасоль и маис на соседних ранчо были в изобилии, а местные жители испытывали такую ненависть к властям, что с радостью помогали повстанцам. Поэтому люди Деметрио без особого нетерпения ожидали полного выздоровления своего командира.
Все эти долгие дни Луис Сервантес оставался печален и молчалив.
– Сдается мне, барчук, вы влюбились, – пошутил однажды после перевязки Деметрио, начавший проникаться симпатией к Луису.
Мало-помалу симпатия эта дошла до того, что Масиас поинтересовался, как живет юноша. Спросил, выдают ли ему повстанцы положенную порцию мяса и молока. Луис Сервантес вынужден был признаться, что довольствуется лишь той пищей, которая перепадает ему от сердобольных старух на ранчо, где он пристроился, а бойцы продолжают видеть в нем назойливого чужака.
– Нет, барчук, они ребята добрые, – возразил Деметрио. – С ними только поладить надо. Вот увидите, с завтрашнего дня у вас ни в чем недостатка не будет.
И действительно, с вечера того же дня положение стало меняться. Растянувшись на камнях и глядя на предзакатные облака, багряные, словно огромные сгустки крови, несколько человек из отряда Масиаса слушали Венансио: он рассказывал захватывающие эпизоды из «Вечного жида». Кое-кто, убаюканный медоточивым голосом цирюльника, уже начал похрапывать, но Луис Сервантес был весь внимание, и едва рассказчик заключил свое повествование неожиданной антиклерикальной тирадой, он восторженно воскликнул:
– Великолепно! Да у вас талант!
– Талант вроде есть, – скромно согласился Венансио, – только вот родители у меня умерли рано, и я не смог получить образование.
– Это пустяки. После победы нашего дела вы легко добьетесь диплома. Недели три практики в больницах, отличная рекомендация командира Масиаса, и вы врач. При ваших способностях это вам ничего не стоит.
С того вечера Венансио стал с Сервантесом подчеркнуто дружелюбен, перестал величать его барчуком и называл не иначе как ласкательно – Луисито.
XI
– Слушай, барчук, я тебе кое-что сказать хочу, – вымолвила Камила однажды утром, когда Луис Сервантес зашел к ней в хижину, чтобы промыть себе рану кипяченой водой.
Уже несколько дней девушка ходила сама не своя. Ее ужимки и недомолвки порядком надоели молодому человеку; поэтому сейчас, неожиданно прервав свое занятие, он поднялся на ноги и, глядя на нее в упор, спросил:
– Ну, что же ты мне хочешь сказать?
Камила почувствовала, что язык у нее прилип к гортани и она не может вымолвить ни слова; лицо ее заалело, как вишня. Девушка так втянула голову в плечи, что коснулась подбородком обнаженной груди. Застыв на месте и пристально, как дурочка, уставившись на рану, она еле слышно выдавила из себя:
– Ты погляди, как славно затягивается. Прямо бутон кастильской розы, да и только.
Луис Сервантес с явным раздражением нахмурился и снова занялся своей раной, не обращая больше внимания на девушку.
Когда он кончил перевязку, Камила уже исчезла.
Три дня девушка не показывалась. Теперь на зов Луиса Сервантеса откликалась ее мать, тетушка Агапита. Она кипятила ему воду и бинты. Он счел самым разумным ни о чем не расспрашивать. Однако через три дня Камила появилась снова и принялась пуще прежнего жеманиться и делать разные намеки.
Безучастие Луиса Сервантеса, занятого своими мыслями,
придало девушке смелости, и она наконец решилась:
– Послушай, барчук, я хочу тебе кое-что сказать. Понимаешь, я хочу, чтобы ты еще раз спел мне «Аделиту» Революционная песня. (Прим, автора.)
… Для чего? А ты сам не догадываешься? Чтобы петь ее часто-часто, когда вы все уйдете, и ты тоже будешь далеко, так далеко, что и не вспомнишь обо мне.
Слова ее раздражали Луиса Сервантеса, как царапанье стального ножа о стекло.
Девушка, не замечая этого, продолжала с прежним простодушием:
– Ох, барчук, что я тебе расскажу! Если бы ты знал, какой нехороший этот старик, что у вас за начальника. Вот как на духу, что у меня с ним вышло. Понимаешь, этот самый Деметрио хочет, чтобы еду для него стряпала только моя мать, а приносила я. Так вот, в прошлый раз вошла я к нему с чампуррало Напиток из маисовой муки, молока и какао. (Прим, автора.)
, и как ты думаешь, чего учинил этот старый черт? Берет он меня за руку и сжимает ее крепко-прекрепко, а потом начинает щипать меня под коленками. Ну я и отвесила ему добрую затрещину, ух, справную! И говорю: «Но-но, еще чего! Полегче, старый охальник! Отпустите меня! Кому я сказала, бесстыдник?» Повернулась задом, вырвалась и бежать. Как тебе это нравится, барчук, а?
Камила еще никогда не видела, чтобы Луис Сервантес хохотал так заливисто.
– Неужто все это правда?
Камила совсем растерялась и замолчала. Сервантес снова покатился со смеху и повторил свой вопрос. Она, придя в еще большее волнение и тревогу, срывающимся голосом ответила:
– Конечно, правда. Это я не хотела тебе рассказать. Ты обозлился на него, барчук?
Камила вновь с восхищением уставилась на свежее, пышущее здоровьем лицо Луиса Сервантеса с зеленоватыми ласковыми глазами и чистыми розовыми, как у фарфоровой статуэтки, щеками, на его белую нежную кожу, видневшуюся из-под ворота и рукавов грубошерстной фуфайки, на его светлые, слегка вьющиеся волосы.
– Так какого же черта ты тянешь, дурочка? Если уж сам командир тебя любит, чего тебе еще желать?
Камила почувствовала, как в груди у нее словно что-то оборвалось и к самому горлу подступил комок. Она изо всех сил зажмурилась, чтобы удержать набежавшие слезы; потом провела тыльной стороной руки по мокрым щекам и, как три дня назад, с быстротой молодой лани выскочила из хижины.
XII
Рана Деметрио уже зарубцевалась. В отряде начали обсуждать план похода на север, где, по слухам, революционеры повсюду одержали победу над федералистами. Одно происшествие еще более ускорило ход событий. Однажды, в час предвечерней прохлады, Луис Сервантес сидел на вершине скалы и, коротая время, мечтательно смотрел вдаль. У подножья, возле самой реки, Панкрасио и Сало играли в карты, растянувшись в зарослях хары. Чернобородый Анастасио Монтаньес равнодушно наблюдал за игрой. Вдруг он повернулся к Луису, посмотрел на него своими кроткими глазами и по-дружески спросил:
– Что грустите, барчук? О чем задумались? Идите сюда. Посидим, потолкуем.
Луис Сервантес не шевельнулся, тогда Анастасио встал и подсел к нему.
– Вам не хватает привычного городского шума? Сразу видно, вы из тех, кто щеголяет в цветных ботинках да рубашке с бабочкой. Поглядите-ка на меня, барчук. Я, конечно, грязный, хожу в лохмотьях, но я совсем не то, чем кажусь. Не верите? Я человек обеспеченный, у меня одних волов на десять упряжек. Да, да. Кум Деметрио не даст соврать: я владелец десяти фанег пахотной земли. Все не верите? Поймите, барчук, очень уж мне нравится колошматить федералистов, потому у них зуб на меня. В последний раз месяцев восемь тому назад – ровно столько, сколько я в отряде, – я саданул ножом одного заносчивого капитанишку. Прямо в пуп ему угодил, прости меня господи. Но человек я в самом деле обеспеченный. Словом, так вот и очутился здесь. Ну, конечно, и для того, чтобы помочь Деметрио – он же мне кум.
– Красавчик ты мой! – азартно заорал Сало и поставил на валета ник серебряную монету в двадцать сентаво.
– А мне, верите ли, барчук, карты совсем не по нутру. Вот об заклад биться – другое дело. Хотите? Да вы не сомневайтесь – эта кожаная змейка еще звенит, – похвастал Анастасио, тряхнув поясом, и Луис услышал звон тяжелых дуро.
Тем временем Панкрасио сдал карты, в банк выпал валет. Завязалась перебранка. Шум и крик перешли в оскорбления. И уже Панкрасио с каменным лицом стоит против Сала, а тот впился в него своими змеиными глазками н дергается, как эпилептик. Еще немного, и в ход пойдут кулаки. Противники исчерпали весь арсенал язвительной, но более пли менее пристойной брани и расцвечивают теперь свои непечатные излияния именами отцов и матерей.
К счастью, беды не произошло. Как только иссякли ругательства и игра кончилась, спорщики как ни в чем не бывало обняли друг друга за плечи и не спеша отправились промочить
глотку.
– Не люблю я и попусту языком чесать. Нехорошее это дело, верно, барчук? Потому меня здесь никто моим достатком не попрекает. Я так считаю: каждый свое место знать должен. И, сами видите, никогда не треплюсь. Смотрите-ка, барчук! – Голос Анастасио изменился, он вскочил на ноги и прикрыл ладонью глаза. – Что это за клубы пыли вон там, за тем холмом? Уж не федералисты ли, черт бы их побрал? Вот принесла нелегкая! Пошли, барчук, надо ребят предупредить.
Известие было встречено бурным ликованием.
– Ну, мы им пропишем! – выкрикнул Панкрасио.
– Это уж точно! Ног не унесут!
Однако вместо противника из-за холма появилось несколько ослов в сопровождении двух погонщиков.
– Остановить их! Это горцы, у них наверняка новости есть, – распорядился Деметрио.
Новости оказались ошеломляющими. Федералисты возвели укрепления на холмах Эль Грильо и Ла Буфа под Сакатскасом, но все уже были убеждены, что это последний оплот Уэрты, и предсказывали скорое падение города. Жители целыми семьями поспешно уезжали на юг, поезда были набиты до отказа, подвод и тележек не хватало, и многие, поддавшись панике, уходили пешком с поклажей на спине. Во Фреснильо собирал войско Панфило Натера, и федералистам, как говорится, «штаны становились чересчур широки».
– Падение Сакатекаса – это «Requiescat in pace» Да почиет с миром (лат.).
генералу Уэрте, – с непривычной пылкостью уверял Лупе Сервантес. – Мы просто обязаны соединиться с Натерой, прежде чем начнется штурм города.
Тут на лицах Деметрио и его товарищей отразилось такое удивление, что Луне понял: для повстанцев он все еще оставался пустым местом.
Однако на следующий день, когда повстанцы отправились разыскивать лошадей для нового похода, Деметрио подозвал Луиса Сервантеса и сказал:
– Вы впрямь собираетесь с нами, барчук? Но вы же совсем из другого теста, и, по чести говоря, я в толк не возьму, как вам может нравиться такая жизнь. Вы, верно, думаете, что мы здесь ради собственного удовольствия? Конечно, – к чему зря отрицать? – кое-кому нравится шум: но суть не в этом. Садитесь, барчук, садитесь. Я вам одну историю расскажу. Знаете, почему я взялся за оружие? До революции у меня даже собственная земля была, и, не сцепись я с доном Монако, касиком из Мойяуа, я бы сейчас возле волов крутился, чтобы поскорее запрячь их и в поле отправиться… Панкрасио, подай-ка нам пару бутылочек пива – одну для меня, а другую – для сеньора барчука. С вашего позволения, брат милосердия… Пивцо-то уж не повредит, верно?
ХIII
– Родом я из Лимона, ранчо это в двух шагах от Мойяуа, прямо в каньоне реки Хучипилы. Был у меня свои дом, коровы, клочок пахотной земли – чего еще желать? Надо вам сказать, сеньор, у нас, ранчеро, есть привычка раз в неделю спускаться в селение. Отстоит человек мессу, послушает проповедь, затем идет себе на рынок за луком, помидорами и прочим, что нужно. Заглянет с приятелями в кабачок Лопеса-Старожила, перекусит, пропустит рюмочку. Иной раз разохотится и начнет хлопать стопочки одну из другой. Хмель ударит в голову, а человеку одно удовольствие: смеется, кричит, поет, коль охота есть. И все прекрасно, потому как вреда от этого никому. И вдруг к вам начинают привязываться: полицейский торчит под дверями и ухо к ним прижимает, а комиссару или его помощничкам взбредет в голову лишить вас удовольствия… Ну уж тут, извините: в жилах-то кровь, а не вода, и душа у вас есть. Приходите в ярость, поднимаетесь и выкладываете им начистоту, что вы о них думаете! Если они образумятся, слава богу! Опять тишь да гладь, вас оставляют в покое, и делу конец. Но случается иногда, что они начинают брать за горло и руки распускать. Однако ведь и наш брат не робкого десятка. Человеку может не понравиться, что его шпыняют. Вот тут, сеньор, и хватаешься за нож, а то и за пистолет. А потом в горы, и мыкайся там, пока о покойничке не забудут.
Вот какие дела. Но вы спросите: а что же с доном Монако случилось? Да сущие пустяки. С другими не такое бывало. Даже до поножовщины дело не дошло. Просто я плюнул ему в бороду, чтобы не в свое дело не лез, и весь сказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Но тут запротестовал Венансио, приготовивший баночки с жиром и кучу грязной корпии:
– Если к Деметрио притронется кто другой, я за последствия не отвечаю.
– Послушай, друг, да ты же не доктор, а пустое место! Ты что, забыл, как сюда попал? – сказал Перепел.
– Нет, я все помню, Перепел. Ты вот, например, оказался с нами, потому что стянул часы и колечки с брильянтами, – огрызнулся взбешенный Венансио.
– А хоть бы и так! – расхохотался Перепел. – А ты отравил свою невесту, потому и удрал из деревни.
– Брешешь!…
– Ан нет. Ты же дал ей шпанских мушек, чтобы… Возмущенный крик Венансио потонул в громком хохоте собравшихся.
Деметрио, по-прежнему угрюмый, приказал всем замолчать и, застонав, бросил:
– Ладно, тащите сюда этого студента.
Явился Луис Сервантес. Он откинул одеяло, внимательно осмотрел рану и покачал головой. Жгут из грубой ткани глубоко врезался в кожу; опухшая нога, казалось, вот-вот лопнет. При малейшем движении Деметрио едва сдерживал стон. Студент перерезал жгут, тщательно промыл рану, приложил к ней большие куски влажного полотна и забинтовал бедро.
Деметрио проспал весь вечер и ночь, а утром проснулся в самом благодушном настроении.
– У этого барича легкая рука, – сказал он.
– Очень хорошо, – тут же изрек Венансио. – По только надо помнить, барчуки – как плесень: всюду пролезают. Из-за них-то и гибнут плоды революций.
И так как Деметрио слепо верил в ученость брадобрея, то на следующий день он сказал Луису Сервантесу, когда тот пришел лечить его:
– Вот поставите меня на ноги и отправляйтесь-ка лучше домой или на все четыре стороны.
Луис Сервантес счел за благо промолчать.
Прошла неделя, другая. Федералисты не подавали признаков жизни; к тому же, фасоль и маис на соседних ранчо были в изобилии, а местные жители испытывали такую ненависть к властям, что с радостью помогали повстанцам. Поэтому люди Деметрио без особого нетерпения ожидали полного выздоровления своего командира.
Все эти долгие дни Луис Сервантес оставался печален и молчалив.
– Сдается мне, барчук, вы влюбились, – пошутил однажды после перевязки Деметрио, начавший проникаться симпатией к Луису.
Мало-помалу симпатия эта дошла до того, что Масиас поинтересовался, как живет юноша. Спросил, выдают ли ему повстанцы положенную порцию мяса и молока. Луис Сервантес вынужден был признаться, что довольствуется лишь той пищей, которая перепадает ему от сердобольных старух на ранчо, где он пристроился, а бойцы продолжают видеть в нем назойливого чужака.
– Нет, барчук, они ребята добрые, – возразил Деметрио. – С ними только поладить надо. Вот увидите, с завтрашнего дня у вас ни в чем недостатка не будет.
И действительно, с вечера того же дня положение стало меняться. Растянувшись на камнях и глядя на предзакатные облака, багряные, словно огромные сгустки крови, несколько человек из отряда Масиаса слушали Венансио: он рассказывал захватывающие эпизоды из «Вечного жида». Кое-кто, убаюканный медоточивым голосом цирюльника, уже начал похрапывать, но Луис Сервантес был весь внимание, и едва рассказчик заключил свое повествование неожиданной антиклерикальной тирадой, он восторженно воскликнул:
– Великолепно! Да у вас талант!
– Талант вроде есть, – скромно согласился Венансио, – только вот родители у меня умерли рано, и я не смог получить образование.
– Это пустяки. После победы нашего дела вы легко добьетесь диплома. Недели три практики в больницах, отличная рекомендация командира Масиаса, и вы врач. При ваших способностях это вам ничего не стоит.
С того вечера Венансио стал с Сервантесом подчеркнуто дружелюбен, перестал величать его барчуком и называл не иначе как ласкательно – Луисито.
XI
– Слушай, барчук, я тебе кое-что сказать хочу, – вымолвила Камила однажды утром, когда Луис Сервантес зашел к ней в хижину, чтобы промыть себе рану кипяченой водой.
Уже несколько дней девушка ходила сама не своя. Ее ужимки и недомолвки порядком надоели молодому человеку; поэтому сейчас, неожиданно прервав свое занятие, он поднялся на ноги и, глядя на нее в упор, спросил:
– Ну, что же ты мне хочешь сказать?
Камила почувствовала, что язык у нее прилип к гортани и она не может вымолвить ни слова; лицо ее заалело, как вишня. Девушка так втянула голову в плечи, что коснулась подбородком обнаженной груди. Застыв на месте и пристально, как дурочка, уставившись на рану, она еле слышно выдавила из себя:
– Ты погляди, как славно затягивается. Прямо бутон кастильской розы, да и только.
Луис Сервантес с явным раздражением нахмурился и снова занялся своей раной, не обращая больше внимания на девушку.
Когда он кончил перевязку, Камила уже исчезла.
Три дня девушка не показывалась. Теперь на зов Луиса Сервантеса откликалась ее мать, тетушка Агапита. Она кипятила ему воду и бинты. Он счел самым разумным ни о чем не расспрашивать. Однако через три дня Камила появилась снова и принялась пуще прежнего жеманиться и делать разные намеки.
Безучастие Луиса Сервантеса, занятого своими мыслями,
придало девушке смелости, и она наконец решилась:
– Послушай, барчук, я хочу тебе кое-что сказать. Понимаешь, я хочу, чтобы ты еще раз спел мне «Аделиту» Революционная песня. (Прим, автора.)
… Для чего? А ты сам не догадываешься? Чтобы петь ее часто-часто, когда вы все уйдете, и ты тоже будешь далеко, так далеко, что и не вспомнишь обо мне.
Слова ее раздражали Луиса Сервантеса, как царапанье стального ножа о стекло.
Девушка, не замечая этого, продолжала с прежним простодушием:
– Ох, барчук, что я тебе расскажу! Если бы ты знал, какой нехороший этот старик, что у вас за начальника. Вот как на духу, что у меня с ним вышло. Понимаешь, этот самый Деметрио хочет, чтобы еду для него стряпала только моя мать, а приносила я. Так вот, в прошлый раз вошла я к нему с чампуррало Напиток из маисовой муки, молока и какао. (Прим, автора.)
, и как ты думаешь, чего учинил этот старый черт? Берет он меня за руку и сжимает ее крепко-прекрепко, а потом начинает щипать меня под коленками. Ну я и отвесила ему добрую затрещину, ух, справную! И говорю: «Но-но, еще чего! Полегче, старый охальник! Отпустите меня! Кому я сказала, бесстыдник?» Повернулась задом, вырвалась и бежать. Как тебе это нравится, барчук, а?
Камила еще никогда не видела, чтобы Луис Сервантес хохотал так заливисто.
– Неужто все это правда?
Камила совсем растерялась и замолчала. Сервантес снова покатился со смеху и повторил свой вопрос. Она, придя в еще большее волнение и тревогу, срывающимся голосом ответила:
– Конечно, правда. Это я не хотела тебе рассказать. Ты обозлился на него, барчук?
Камила вновь с восхищением уставилась на свежее, пышущее здоровьем лицо Луиса Сервантеса с зеленоватыми ласковыми глазами и чистыми розовыми, как у фарфоровой статуэтки, щеками, на его белую нежную кожу, видневшуюся из-под ворота и рукавов грубошерстной фуфайки, на его светлые, слегка вьющиеся волосы.
– Так какого же черта ты тянешь, дурочка? Если уж сам командир тебя любит, чего тебе еще желать?
Камила почувствовала, как в груди у нее словно что-то оборвалось и к самому горлу подступил комок. Она изо всех сил зажмурилась, чтобы удержать набежавшие слезы; потом провела тыльной стороной руки по мокрым щекам и, как три дня назад, с быстротой молодой лани выскочила из хижины.
XII
Рана Деметрио уже зарубцевалась. В отряде начали обсуждать план похода на север, где, по слухам, революционеры повсюду одержали победу над федералистами. Одно происшествие еще более ускорило ход событий. Однажды, в час предвечерней прохлады, Луис Сервантес сидел на вершине скалы и, коротая время, мечтательно смотрел вдаль. У подножья, возле самой реки, Панкрасио и Сало играли в карты, растянувшись в зарослях хары. Чернобородый Анастасио Монтаньес равнодушно наблюдал за игрой. Вдруг он повернулся к Луису, посмотрел на него своими кроткими глазами и по-дружески спросил:
– Что грустите, барчук? О чем задумались? Идите сюда. Посидим, потолкуем.
Луис Сервантес не шевельнулся, тогда Анастасио встал и подсел к нему.
– Вам не хватает привычного городского шума? Сразу видно, вы из тех, кто щеголяет в цветных ботинках да рубашке с бабочкой. Поглядите-ка на меня, барчук. Я, конечно, грязный, хожу в лохмотьях, но я совсем не то, чем кажусь. Не верите? Я человек обеспеченный, у меня одних волов на десять упряжек. Да, да. Кум Деметрио не даст соврать: я владелец десяти фанег пахотной земли. Все не верите? Поймите, барчук, очень уж мне нравится колошматить федералистов, потому у них зуб на меня. В последний раз месяцев восемь тому назад – ровно столько, сколько я в отряде, – я саданул ножом одного заносчивого капитанишку. Прямо в пуп ему угодил, прости меня господи. Но человек я в самом деле обеспеченный. Словом, так вот и очутился здесь. Ну, конечно, и для того, чтобы помочь Деметрио – он же мне кум.
– Красавчик ты мой! – азартно заорал Сало и поставил на валета ник серебряную монету в двадцать сентаво.
– А мне, верите ли, барчук, карты совсем не по нутру. Вот об заклад биться – другое дело. Хотите? Да вы не сомневайтесь – эта кожаная змейка еще звенит, – похвастал Анастасио, тряхнув поясом, и Луис услышал звон тяжелых дуро.
Тем временем Панкрасио сдал карты, в банк выпал валет. Завязалась перебранка. Шум и крик перешли в оскорбления. И уже Панкрасио с каменным лицом стоит против Сала, а тот впился в него своими змеиными глазками н дергается, как эпилептик. Еще немного, и в ход пойдут кулаки. Противники исчерпали весь арсенал язвительной, но более пли менее пристойной брани и расцвечивают теперь свои непечатные излияния именами отцов и матерей.
К счастью, беды не произошло. Как только иссякли ругательства и игра кончилась, спорщики как ни в чем не бывало обняли друг друга за плечи и не спеша отправились промочить
глотку.
– Не люблю я и попусту языком чесать. Нехорошее это дело, верно, барчук? Потому меня здесь никто моим достатком не попрекает. Я так считаю: каждый свое место знать должен. И, сами видите, никогда не треплюсь. Смотрите-ка, барчук! – Голос Анастасио изменился, он вскочил на ноги и прикрыл ладонью глаза. – Что это за клубы пыли вон там, за тем холмом? Уж не федералисты ли, черт бы их побрал? Вот принесла нелегкая! Пошли, барчук, надо ребят предупредить.
Известие было встречено бурным ликованием.
– Ну, мы им пропишем! – выкрикнул Панкрасио.
– Это уж точно! Ног не унесут!
Однако вместо противника из-за холма появилось несколько ослов в сопровождении двух погонщиков.
– Остановить их! Это горцы, у них наверняка новости есть, – распорядился Деметрио.
Новости оказались ошеломляющими. Федералисты возвели укрепления на холмах Эль Грильо и Ла Буфа под Сакатскасом, но все уже были убеждены, что это последний оплот Уэрты, и предсказывали скорое падение города. Жители целыми семьями поспешно уезжали на юг, поезда были набиты до отказа, подвод и тележек не хватало, и многие, поддавшись панике, уходили пешком с поклажей на спине. Во Фреснильо собирал войско Панфило Натера, и федералистам, как говорится, «штаны становились чересчур широки».
– Падение Сакатекаса – это «Requiescat in pace» Да почиет с миром (лат.).
генералу Уэрте, – с непривычной пылкостью уверял Лупе Сервантес. – Мы просто обязаны соединиться с Натерой, прежде чем начнется штурм города.
Тут на лицах Деметрио и его товарищей отразилось такое удивление, что Луне понял: для повстанцев он все еще оставался пустым местом.
Однако на следующий день, когда повстанцы отправились разыскивать лошадей для нового похода, Деметрио подозвал Луиса Сервантеса и сказал:
– Вы впрямь собираетесь с нами, барчук? Но вы же совсем из другого теста, и, по чести говоря, я в толк не возьму, как вам может нравиться такая жизнь. Вы, верно, думаете, что мы здесь ради собственного удовольствия? Конечно, – к чему зря отрицать? – кое-кому нравится шум: но суть не в этом. Садитесь, барчук, садитесь. Я вам одну историю расскажу. Знаете, почему я взялся за оружие? До революции у меня даже собственная земля была, и, не сцепись я с доном Монако, касиком из Мойяуа, я бы сейчас возле волов крутился, чтобы поскорее запрячь их и в поле отправиться… Панкрасио, подай-ка нам пару бутылочек пива – одну для меня, а другую – для сеньора барчука. С вашего позволения, брат милосердия… Пивцо-то уж не повредит, верно?
ХIII
– Родом я из Лимона, ранчо это в двух шагах от Мойяуа, прямо в каньоне реки Хучипилы. Был у меня свои дом, коровы, клочок пахотной земли – чего еще желать? Надо вам сказать, сеньор, у нас, ранчеро, есть привычка раз в неделю спускаться в селение. Отстоит человек мессу, послушает проповедь, затем идет себе на рынок за луком, помидорами и прочим, что нужно. Заглянет с приятелями в кабачок Лопеса-Старожила, перекусит, пропустит рюмочку. Иной раз разохотится и начнет хлопать стопочки одну из другой. Хмель ударит в голову, а человеку одно удовольствие: смеется, кричит, поет, коль охота есть. И все прекрасно, потому как вреда от этого никому. И вдруг к вам начинают привязываться: полицейский торчит под дверями и ухо к ним прижимает, а комиссару или его помощничкам взбредет в голову лишить вас удовольствия… Ну уж тут, извините: в жилах-то кровь, а не вода, и душа у вас есть. Приходите в ярость, поднимаетесь и выкладываете им начистоту, что вы о них думаете! Если они образумятся, слава богу! Опять тишь да гладь, вас оставляют в покое, и делу конец. Но случается иногда, что они начинают брать за горло и руки распускать. Однако ведь и наш брат не робкого десятка. Человеку может не понравиться, что его шпыняют. Вот тут, сеньор, и хватаешься за нож, а то и за пистолет. А потом в горы, и мыкайся там, пока о покойничке не забудут.
Вот какие дела. Но вы спросите: а что же с доном Монако случилось? Да сущие пустяки. С другими не такое бывало. Даже до поножовщины дело не дошло. Просто я плюнул ему в бороду, чтобы не в свое дело не лез, и весь сказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15