И что же я вижу вместо тигра? Четыре буйволовых рога.
— Диких буйволов!
— Может быть. Но тогда они были в упряжи. За буйволами — повозка, затем двое туземцев, один впереди повозки, другой позади. На повозке большие ящики. Все это двигается мимо меня, на расстоянии меньше чем в метр. Я, понятно, стою, притаясь, не шелохнусь. Даю им немного уйти вперед и собираюсь идти следом за ними, как вдруг — еще буйволы, еще повозки, еще ящики. Обоз проходит под воротами Ангкор-Тома. Отсюда лес идет гуще. Я пользуюсь этим, чтобы подойти ближе. Заметьте, у меня был многозарядный карабин, и я бы смело мог прихлопнуть на месте этих четырех парней. Но к чему? Я знаю туземцев, раненные, они все равно ничего бы не сказали, а мертвые и подавно. Следовало бы лучше узнать, куда направлялись эти ящики. Короче говоря, я продолжал идти следом. Мы вышли на большую площадь Байона. Тут луна вышла из облаков и осветила, как солнце, все. Я вынужден был остановиться у опушки, чтобы дать им возможность пройти вперед. И снова пошел, ускоряя шаги. Как бы не так! Смотрю вправо, влево, вперед и назад — никого и ничего нет. Буйволы, возчики, повозки — все куда-то исчезло.
— Да это, действительно, довольно странно. Что бы могло это значить, как вы думаете?
— Постойте, я еще не кончил. Я возвращаюсь на то же самое место и на вторую и на третью ночь. Все напрасно. Я уже решил, как говорится, махнуть на все рукой. И вот сегодня утром, делая обход в стороне ворот Победы, около Барэй, я подсмотрел глухаря. Раненный, он прячется в папоротнике, я стараюсь осторожно найти его, боясь наткнуться на гнездо маленьких кобр. И вот в тот момент, когда мне кажется, что я его уже настиг, как вы думаете, на что я наткнулся? На два ящика, такие же, как и те. Они были сколочены из крепких досок, толщиною с мою руку, окованы железными обручами. У меня было достаточно времени, чтобы их рассмотреть. Я постучал по ним, стараясь по звуку угадать, что в них находится.
Но никакого звука. Я постучал еще раз. Я чуть было не оставил там ружье — хотел бежать за ломом, вскрывать ящики.
— Несчастный! — не мог удержаться я от восклицания.
— Что такое, господин хранитель?
— Нет, ничего. Ну, и что же дальше?
— Вот и все. Но я нахожу, что и этого достаточно. Я думаю, что ящики еще там. Если господин хранитель согласится пойти со мной, он может сам убедиться…
— Нет, не стоит. Но все же, что вы думаете обо всем этом?
— Гм!.. В этих проклятых странах никогда не знаешь… Здесь ведь водятся пираты. Но, впрочем, они скорее вывозят, чем привозят что-либо… Есть и контрабандисты. Во всяком случае, парни, прогуливающиеся в Ангкоре по ночам с повозками и ящиками, выполняют такую работу, в которую бы нам следовало сунуть нос. Если бы господин Бененжак был здесь, я бы сказал ему, мы взяли бы с собой охрану и переловили всю эту публику. Но он сейчас на севере Баттамбанга. Я хочу послать ему телеграмму…
— Надеюсь, вы еще ее не отправили?
— Нет еще. Я хотел прежде посоветоваться с вами… Но что касается меня, я почти уже решил, что это такое. Это сиамские контрабандисты, пытающиеся всучить местному населению товары, за которые не хотят платить пошлину моим коллегам из таможни. И надо же, чтобы я, лесничий, накрыл всю эту компанию, когда это меня совершенно не касается! Что с вами, господин хранитель? Вам нехорошо? Вы так побледнели!
— Ничего, ничего.
Я чувствовал, что весь дрожу.
— Монадельши, вы неоднократно говорили мне, что я могу быть уверен при всяких обстоятельствах в вашей преданности?
Он торжественно поднял руку:
— Господин хранитель, я родом из Бастелики, это в сорока километрах от Аяччио. Жители Карбучиа и Каркойио — соседних местечек — верные молодцы. Так вот они и все остальные смогут подтвердить, что во всей Корсике не найти таких верных своему слову людей, как жители Бастелики. Больше добавить мне нечего!
— А если бы я попросил вас никому не говорить о том, что вы обнаружили?
— Я бы молчал.
— А если бы я пошел еще дальше? Если бы я стал просить вас помочь мне в предприятии, могущем показаться вам противным вашему долгу?
— Я уверен, что господин хранитель не прикажет мне ничего, что шло бы вразрез с корсиканской честью. К тому же, я дал слово. Я хочу по окончании моего срока вернуться в Ба-стелику с высоко поднятой головой.
— Вы честный и достойный служака, Монадельши, — сказал я с жаром. — Ну, садитесь. Выслушайте меня, и прошу вас, никому не повторяйте того, что сейчас услышите. Приблизительно полтора века тому назад одному герою, который по своим подвигам был ближе к богам, чем к людям, удалось сделать страну, простирающуюся между Сиамом и Индией, могущественной империей. Героя этого звали Аломпра, а государство, им основанное, было могущественное королевство Бирма. Могущественное и, увы, недолговечное! Ожесточенные враги…
Я робко прервал Рафаэля:
— Я ведь уже знаю продолжение.
— Ах да, я и забыл, — сказал он. — Прости меня, — эта история принцессы Манипурской так трогательна, не правда ли? Ведь ты сам плакал только что, когда я тебе рассказывал ее. Не отпирайся… А подумай, какое впечатление произвело это на Монадельши!.. Бедняга, у него слезы так и лились ручьями.
«Quoi! C'est Eliacin? Quoi, cet enfant aimable?..» Помнишь, как Азарий и Измаил выражают свое изумление и радость, когда великий жрец представляет им наследника трона Давида. Таково волшебное действие классического искусства: почти такими же словами бригадир выразил радость по поводу открытия королевского происхождения Апсары.
— Эта малютка — принцесса! А я-то посылал ее то за сахаром, то за табаком к китайцу и дарил ей четверть пиастра за исполненное поручение. Надеюсь, она не сердится на меня за это? Но как же мне могло прийти в голову, что она бывшая… И вот сегодня я готов был совершить самую большую глупость в моей жизни. Бедная девочка! Я ведь могу ее так называть, когда ее здесь нет? А как я должен обращаться к ней в ее присутствии?
— Называйте ее принцессой, только когда мы будем втроем, разумеется; для других же она должна оставаться танцовщицей Апсарой.
— Апсара! Кто бы мог подумать! И все же, господин хранитель, понятно, легко говорить, когда уж знаешь, в чем дело, но все же она всегда казалась мне не такой танцовщицей, как все другие. Но подумать только, что она принцесса!
— Итак, — сказал я, стараясь прекратить эти излияния и вернуть его к сути дела, — вы не очень удивлены моим поведением во всем этом предприятии? Вы не осуждаете меня?
— Господин хранитель! Он прижал руку к сердцу.
— Я уверен, что всякий француз, достойный этого имени, поступил бы так же, как вы, господин хранитель. Что касается меня, то знайте, что вы можете вполне распоряжаться бригадиром Монадельши, и я буду вам очень обязан, если вы уведомите об этом от моего имени ее высочество принцессу.
— Ее королевское высочество принцессу, — поправил я, пожимая ему руку. — Она будет знать об этом сегодня же.
— Чем я могу ей быть полезен теперь?
— Я переговорю с ней. А пока что вы можете отдать приказ о снятии патрулей как в самом Ангкор-Томе, так и в его окрестностях. Если хоть один из чинов охраны нападет на то, что обнаружили вы, нам не избежать всяких толков и пересудов.
Он покачал головой.
— Вы не знаете этих молодцов. Чтобы они очутились одни в лесу ночью? Как бы не так! Они слишком боятся тигров. Они ходят туда только по моему приказанию. Люди ее высочества могут работать спокойно. Что мне еще сделать?
— Я тогда скажу, мой дорогой друг, благодарю вас, тысячу раз благодарю. Знаете, по правде говоря, меня мучают угрызения совести, что я втягиваю вас во всю эту историю.
— Угрызения совести?
— Да, ведь все может открыться, тогда последуют протесты со стороны Англии. Мы — чиновники и только. Ваша карьера будет испорчена…
Он сделал презрительный жест.
— Довольно, господин хранитель! Что касается моей карьеры, да будет вам известно, что я уже два года как имею право на отставку и что недалеко то время, когда я удалюсь на покой в Бастелику. Я оставался на службе только ради этой проклятой медали министерства земледелия. Теперь я имею ее благодаря вам, и видит бог, как я вам признателен. Что же до Англии, отвечу вам одним словом — я корсиканец. Во времена прежних распрей Монадельши недолюбливали Бонапартов, но всегда были в прекрасных отношениях с Рамолино. Могу сказать только одно — меня не очень-то огорчает перспектива сыграть с Англией хорошую шутку в Результате всей этой истории.
— Тогда мне больше не о чем говорить, — сказал я, смеясь. — Еще раз благодарю вас и до скорого свидания. Будьте так любезны, пришлите мне из Сием-Реапа льду для коктейлей.
Апсара приехала на виллу только к пяти часам. Когда я рассказал об открытии бригадира, она побледнела как полотно.
— Так это и должно было кончиться. Все пропало, — пробормотала она.
— Напротив, Апсара. Вы не знаете французов. У нас теперь есть еще один союзник, который может оказать нам большую помощь.
И я рассказал ей все, что произошло утром.
— Какой чудесный человек! — в волнении воскликнула она. — Когда трон Аломпры будет восстановлен, он будет вознагражден по заслугам!
— Будьте уверены, его совесть вознаградит его лучше всего. Но, быть может, в вашей стране существует почетное отличие…
— Он будет командором золотого Кромакара. Но хоть бы скорее пришла телеграмма — тогда я уж буду знать день моего отъезда. Я бы хотела уже отсутствовать, когда вернется господин Бененжак. Он, пожалуй, так же легко обнаружит то, что увидел бригадир…
— Он поступит так же, как я, как Монадельши.
— Я в этом уверена и этого-то я и не хочу. Боже мой, сколько народу уже скомпрометировано!
Она закрыла руками лицо.
— Моя милая девочка, — сказал я, — неужели я должен ободрять вас! Ну, полноте! Вот лучше попробуйте-ка коктейль. Это «Алабама», помните, любимый коктейль миссис Вебб, очаровательной Максенс с золотыми волосами. Знаете, сегодня утром я получил от нее телеграмму. Она хорошо доехала. В ее телеграмме много приятного, в особенности для вас. Вот, прочтите.
Она слабо улыбнулась.
— Она была так добра. Все здесь были очень добры ко мне. Но вы! Я никогда не забуду… Я не могу выразить… Это — все не то…
— Апсара!
Я со страстной гордостью прижал к своему сердцу хрупкое тело принцессы. В то же мгновенье между дорогой и лестницей веранды раздались шаги.
— Кто-то идет!
— Ничего. Это, вероятно, бригадир. В дверь постучали.
Апсара бросилась к окну. Приподняв занавеску, она тотчас же опустила ее.
— Это не бригадир. Какой-то старый господин в очках. Я вскочил.
— Старый господин?
— Сюда, сюда! — быстро пробормотал я, приподняв занавеску и толкая за нее молодую девушку.
Постучали сильнее.
— Не шевелитесь.
Открыв дверь, я увидел маленького старичка, целиком утонувшего в своем удивительном костюме из серого альпага. На нем были серые гетры, серые нитяные перчатки, бинокль на ремне через плечо, серый шлем с зеленым шарфом, как у клиентов Кука, зеленые очки и розетка ордена Почетного Легиона.
— Не угодно ли войти, сударь?
Я узнал своего врага. Вот он! Он снова вернет меня на землю. И мне снова живо все представилось: мой бедный отец, строчащий свои бумаги, старик Барбару в своем ампирном кресле, Аннет, поджидающая почтальона, вокзал Перраш, Морате-ра, Бротт, словом, все, что не было сном.
Мой посетитель снимал шлем, очки. Я видел, как он одним глазом осматривал комнату: великолепие орхидей, позолоченную посуду, стаканы, в которых торжественно золотился «Алабама», диван, на котором лежал, о, проклятье, забытый Апсарой шарф.
— Я имею честь говорить с господином Сен-Сорненом, исполняющим обязанности хранителя группы памятников Ангкора?
Я наклонил голову.
— Тогда разрешите представиться — Эсташ д'Эстенвилль из академии изящной словесности, главный инспектор исторических памятников, уполномоченный Французской Дальневосточной школы.
V
Вапли летают рядами, ни ищут, куда бы сесть. Где они сядут?
А. Л.
Я привскочил.
— Господин Эстенвилль! Эсташ Эстенвилль! Рафаэль посмотрел на меня с любопытством.
— Это имя тебе что-нибудь говорит?
— Как что-нибудь? Эстенвилль — восстановитель науки о санскрите, автор единственной авторитетной работы об Ак-Баре.
Сколько раз я пытался затащить тебя на одну из его лекций в высшей школе!
— В самом деле? — сказал мой друг. — Ну и повезло же мне! А ведь мне казалось, что я впервые слышу это имя.
— Несчастный!
— Почему несчастный? Я бы чувствовал себя гораздо более неловко, если бы знал тогда, что он собой представляет. Ты увидишь почему. Я не люблю, когда становятся мне поперек дороги.
— Продолжай, — сказал я с удрученным жестом.
— Отлично. Только, пожалуйста, не прерывай меня по всякому поводу. Вот на, возьми папиросу и послушай, что я сделал с твоим Эстенвиллем. Итак, он был там, бедный маленький старикашка со своими окаменелыми жестами Радаманта. Эта библиотечная крыса — в розовом сумеречном свете Ангкора! Мне даже смешно вспомнить об этом. Смешно теперь, а в ту пору, признаюсь, я был немало обеспокоен. Разумеется, не за себя, а за мою милую принцессу, дрожавшую, я это чувствовал, за занавеской. Только это обстоятельство и помешало мне выбросить немедленно за дверь, как и подобало, своего нежданного посетителя.
Однако все же надо было решиться что-нибудь сказать.
— Господин главный инспектор, — сказал я любезно, — вечер очень душный. Не угодно ли вам выпить немного коктейля?
Его взгляд метнул на меня молнии.
— Как я вижу, вы ждали меня, — сказал он, указывая на два стакана, стоявшие на круглом столике.
— О! видит бог, господин инспектор, я вас не ждал, но, как сказано в книге седьмой «Рамаяны», в стихе восемьсот шестьдесят четвертом: «мудрец никогда не должен быть застигнут врасплох».
Без похвальбы я все же должен признать, что всегда довольно удачно пользовался моими скудными познаниями. Эта неожиданная цитата только разожгла ярость противника.
— Очень мило, право, очень мило, — сказал он, гримасничая и делая отчаянное усилие сохранить спокойствие. — Так позвольте же мне, в ваших же интересах, пожалеть о неуместном употреблении вами вашей великолепной эрудиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23