— Нет, Максенс, это не Кришна, не черный бог. Это изображен Кама, бог любви, индийский Купидон. Посмотрите, тетива его лука сделана из сплетенных пчел. Его стрела метит не в Равану, а в Шиву, единственного бога, никогда не знавшего любви. А здесь Шива изображен в образе лесного отшельника — самый страшный его образ, ибо тот несчастный, который встретит его, не сможет под этим человеческим обликом узнать, с каким безжалостным божеством он имеет дело.
Она благодарила меня улыбкой, становившейся день ото дня все более печальной и нежной.
Другой раз она сказала:
— Я никогда не замечала раньше этого обелиска. Если я не ошибаюсь, это на санскритском языке?
— Да, на санскритском, и это одна из самых замечательных в Камбодже надписей на этом языке. Благодаря ей мы знаем генеалогию Ясовармана, знаем об основанном этим принцем монастыре. Коэдэс перевел и комментировал ее. Этот перевод был напечатан в «Journal Asiatique» , в марте или в апреле 1908 года, кажется.
Мы были тогда в Тен-Пранаме, все это происходило недалеко от колоссальной статуи Будды, вокруг которой кружился в лесном полумраке рой бабочек — зеленых и розовых.
Максенс, взволнованная, схватила меня за руку.
— Ах! — прошептала она. — Единственное, что может умерить мою печаль, это моя гордость. Теперь, не правда ли, я могу сказать мое «Ныне отпущаеши»?
Дня за два до ее отъезда мы вышли из виллы очень рано утром. Мы были с Максенс одни. Апсара не пошла с нами — быть может, ее задержало какое-либо важное дело, или просто она не хотела мешать нам в последние дни.
Во время прогулки мы случайно очутились у террасы Прокаженного короля и, не сговариваясь, поднялись по боковой лестнице, ведущей на нее.
У Максенс в руках был пучок каких-то лиловых цветов — ей только что дала их камбоджийская девочка. Она положила их на колени статуи.
Несколько мгновений мы стояли молча. Мрачный взгляд божества, казалось, блуждал по цветам. Максенс вздохнула.
— Подумать только, — сказала она, — помните, вначале я вам чуть не устроила из-за него целую сцену! А теперь нахожу его почти прекрасным.
— Максенс, вы всячески стараетесь доставить мне какое-либо удовольствие, но ведь я не ребенок и сумею, пожалуй, снести и противоречия…
— Да нет же, право, он красив, очень красив. Но какая бесконечная печаль в его взгляде! Это выражение художник придал ему, очевидно, не случайно. А вы не знаете причину?
Один момент я готов был сказать ей все и рассказать страшную бирманскую легенду и то, что здесь, совсем близко, в двухстах метрах, в подземельях Клеанга, находятся бочки с взрывчатыми веществами, способными в один миг уничтожить всю старую кхмерскую столицу. Мне казалось чудовищным хранить тайну от нее, такой доверчивой. Но, увы, это была чужая тайна, и я промолчал.
Она смотрела на меня с молящим беспокойством.
— Уйдемте отсюда, — сказала она наконец, — уйдемте.
Мы не спеша покинули террасу. Дойдя до первых ступенек лестницы, Максенс обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на трагическое лицо божества.
Сумерки застали нас у рвов Ангкор-Вата, в юго-восточной его части. Мы проделали ту же прогулку, что и в первый день — шли лесом, мимо храмов. И все это вышло как-то само собой, мы даже не сговаривались.
Я сказал об этом Максенс.
— Скоро уже два месяца, — пробормотала она. — Два месяца! Вы ведь не будете никогда о них жалеть? Нет?
— О, Максенс, лучше скажите, что, напротив, я всегда, всегда буду о них сожалеть.
Она покачала головой.
— Я не то хотела сказать. Но я понимаю вашу мысль. И я думаю так же. Жизнь скоро разлучит нас. Я хотела бы попросить вас об одном маленьком одолжении. О, пустяк! Нельзя ли оставить здесь один из моих автомобилей? Разумеется, вы будете им пользоваться.
— По правде говоря, Максенс, я не ожидал такого рода предложения. Но вы и сами отлично знаете, что это невозможно.
— Невозможно? Но почему?
— Я прекрасно понимаю ваше намерение и очень вам признателен за него. Вы знаете, что у меня нет автомобиля, и поэтому вы хотите… Но, повторяю, это невозможно. Нет, не нужно, чтобы между нами…
— Французы глупы, — сказала она. — Они глупо щепетильны и способны усложнять самые простые вещи. Вы даже не дали мне договорить. Я хотела просить вас лишь об услуге и утверждаю, что это будет именно услуга. Если уж вы хотите знать — так дело вот в чем: мой кузен адмирал был немного недоволен, когда в Маниле я погрузилась на «Notrumps» с моими двумя машинами. Но, правда, он очень вежлив и ничего не сказал. Тем не менее я вовсе не хочу, чтобы из-за меня он терпел какие-либо неприятности. Ведь у нас в Соединенных Штатах тоже есть социалистическая пресса. А кроме того, этот запрос японского посланника в Вашингтоне… Короче говоря, мне бы хотелось их как можно меньше стеснять. Довольно и одного автомобиля. Я возьму с собой сорокасильный. А вы оставьте себе двадцатисильный, которым вы так прекрасно управляете. Если уж вы так хотите, то, когда будете уезжать из Ангкора, вы мне его отправите туда, где я буду находиться. Да ведь вы же на это не потратите ничего из своего кармана. Так что, видите, совсем не следовало ужасаться, когда я просила об услуге.
— Простите меня, — сказал я, — на таких условиях я согласен.
Клики чирков и водяных курочек становились все более резкими. Максенс бросила прощальный взгляд на зеленый пейзаж, окружавший нас. Она вся дрожала.
— Пойдемте домой, — сказала она.
Апсара не пришла ни вечером, ни на следующий день утром. Я ни в коем случае не мог покинуть Максенс в последнюю минуту ради поисков Апсары. Мы попросили бригадира разыскать ее.
— Пригласите ее сегодня обедать, — сказала миссис Вебб, — и, конечно, сами пообедайте с нами. Как жаль, что господин Бененжак еще не вернулся. Я так его и не увижу. Пожалуйста, передайте ему мои самые лучшие пожелания.
— Максенс, — сказал я, когда бригадир ушел, — вы не подумали об одном.
— О чем?
— Вы уезжаете завтра утром, очень рано?
— Да, и что же?
— Вы приглашаете бригадира на сегодняшний вечер. Когда же ваши слуги успеют уложиться?
— Мои вещи уже уложены, дорогой мой.
— Как так? Утром, правда, я видел, как горничная укладывала ваши платья, а остальное?
— Что остальное?
— Вот это хотя бы, это и это. Ведь моего на вилле нет ничего, вы это знаете. Сингалезцам хватит на добрых пять-шесть часов уложить белье, серебро, снять занавеси и…
Она посмотрела на меня с упреком.
— Знаете, — сказала она, — мы совсем, совсем не понимаем друг друга. Итак, вы могли подумать, что я буду возиться со всеми этими пустяками? Ведь я говорила вам, что адмирал Джеффри…
Я взял ее за руку.
— Постойте, Максенс. Мы действительно не понимаем друг друга, но не в том смысле, в каком вы думаете. Если вы хотите, чтобы я отказался хранить ваш автомобиль — продолжайте в том же духе. Никогда, слышите ли, никогда… Здесь есть слишком ценные вещи, и я не соглашусь…
Она высвободила руку.
— Выслушайте меня. Нам осталось провести вместе только одни сутки. Надеюсь, мы не будем терять время в спорах об оценке вещей? Позвольте задать вам один вопрос: вы допускаете, чтобы я оставила здесь один из моих автомобилей? — о причинах я вам уже говорила.
— Автомобиль — да, но не все это.
— Ну, так поразмыслите же немного, вы, большое дитя. Мои личные вещи, мои слуги и ваша покорная слуга помещаются свободно в машине, которую я беру с собой. А остальное, как вы говорите, — куда же мне его прикажете деть? Я вынуждена оставить это все здесь. Нужно иметь только немного здравого смысла, мой друг. Эти несколько безделушек, клянусь вам, очень немногое по сравнению с тем, что я получила от вас. Сохраните их на память о Максенс. К тому же… признаться вам? Она понизила голос.
— Боюсь, — прошептала она.
— Боитесь? Чего?
— По правде сказать, и сама не знаю. Боюсь, что мое пребывание здесь было слишком длительным и повредило вам в глазах вашего начальства. Что вам сказал тогда главный резидент? У вас был очень озабоченный вид, когда вы вернулись из Компонг-Тома. Ах, меня будут мучить угрызения совести!
— Максенс, вы с ума сошли!
— Предположим. Во всяком случае, вы можете меня успокоить. Обещайте мне — если когда-нибудь в вашей жизни обстоятельства обернутся не так, как вам хочется, как вы этого заслуживаете, подумайте обо мне. Подумайте.
Она уронила голову ко мне на плечо. Ее губы были совсем близко у моего уха.
— Подумайте и о том, — прошептала она, — что моей заветной мечтой было бы оказать вам такое же гостеприимство, какое я нашла у вас. Обещайте мне…
Что я мог ответить этому дивному плачущему созданью? Мог ли я признаться ей, что не принадлежу сам себе, что даже наиболее священные обязательства делали этот план невозможным!
— Послушайте, Максенс, я обещаю вам одно…
— Кто-то идет… — прошептала она, отстраняя меня. На веранду пришла Апсара.
На следующий день, рано утром, миссис Вебб уехала. Верный Монадельши проводил ее до Сием-Реапа. Я бы тоже мог поехать с ними, но к чему?
Мы остались вдвоем с Апсарой, и вначале мне казалось невозможным обменяться с ней хоть одним словом. Мне казалось, что присутствие нашего друга, милой Максенс, задерживало наступление того грозного часа, который должен был прийти с минуты на минуту.
Уже давно шум автомобиля затих в лесу, когда рука Апсары завладела моей.
— Ну, теперь за работу! — сказала она.
Я стоял все в том же положении, не произнося ни слова, Устремив взгляд на поворот дороги, за которым скрылся автомобиль.
— Идемте, — сказала Апсара настойчиво и нежно. И она заставила меня последовать за ней на виллу. Утро было такое же, как и другие, — красочное, жаркое
от солнца, звенящее пением птиц, жужжаньем насекомых. Но оно показалось мне пустым и печальным, как хмурое, унылое утро в предместье какого-нибудь фабричного города. Все эти безделушки, вышивки, хрустальные вазы, серебро, оставленные Максенс, только увеличивали мою тоску. У моих ног на ковре сидела, обхватив руками колени, маленькая принцесса Манипурская — она сидела неподвижно и смотрела на меня своими скрытыми в тени покрывала глазами, вся такая же темная и неподвижная, как ее сестры апсары из Та-Прохма и Байона.
— Вы страдаете?
Такие фразы обычно завершают все. Я готов был зарыдать.
— Да, правда, она была очень красива.
— Красива и очень добра, Апсара.
— Да, и очень добра. Но не надо так огорчаться. Ведь вы совершенно свободный человек и можете делать, что хотите. Если захотите, увидите ее снова. А если не хотите, так не страдайте. Это так просто.
Но все это было просто только с виду. Ты-то понял меня, не правда ли? Но как чистой, прямой душе понять все те перемены настроений, колебания, волнения, которые так свойственны нашим сердцам, отзывающимся на малейший призыв нежной и жестокой вселенной?
— Я чувствую, — продолжала она несколько задорным тоном, — я чувствую, вы будете на меня сердиться, в глубине души вы уже упрекаете меня за то, что я отвлекаю вас от вашей тоски.
— Значит, вы мало меня знаете, Апсара. Вместо того чтобы быть ко мне такой несправедливой, лучше объясните мне вашу фразу, только что сказанную вами: «за работу!»
— Это я говорила сама себе, — сказала она сухо.
— Вот вы и сердитесь на меня за мою минутную слабость, за такое понятное волнение. Я докажу вам, что совсем не следует говорить со мной таким тоном. Ведь я мог быть очень удручен все эти последние дни, однако ничто от меня не ускользало. И мне показалось, что вот уже неделя, как вы нервны, беспокойны. У меня сложилось такое впечатление, что вы получили какие-то важные известия и только из скромности не сказали мне об этом.
— А если бы и так! Я не хотела быть назойливой и портить последние минуты пребывания здесь миссис Вебб.
— Видите, я не ошибся. Но теперь она уехала. Теперь вы скажете, не правда ли?
Вместо ответа она раздвинула складки своего сампуа и вынула оттуда тонкий листок пергамента.
— Час приближается, — пробормотала она, — шесть месяцев, назначенные Бутсомали, скоро истекут. Снабжение готово. Вот что я получила еще в прошлый понедельник.
Она протянула мне пергамент, испещренный крошечными значками.
— Бесполезно пытаться прочесть. Это на палийском наречии, а текст составлен условно.
— О чем же говорится в этом письме?
— Повторяю: час приближается. Письмо поясняет мою миссию, вернее, открывает мне ее.
Голос Апсары слегка дрожал.
— Через восемь дней меня здесь уже не будет.
— Как! И вы меня покинете? — огорченно воскликнул я.
— Это вас удивляет? Разве только сегодня вы узнали, что я не властна распоряжаться своей жизнью?
В ее словах звучала несвойственная ей резкость. Я схватил ее руку — она дрожала.
— Апсара, зачем вы так говорите со мной? Разве вы не чувствуете мое глубокое горе? У меня ведь никого, кроме вас, нет, и мне ужасно видеть, как вы уходите навстречу неведомым опасностям!
На этот раз ее усилия быть стойкой оказались напрасными.
— Ах, — прошептала она, сдаваясь наконец. — Если б можно было раздвоиться! Тогда бедная танцовщица, к которой вы были так добры, осталась бы здесь вашей служанкой, в то время как принцесса Манипурская пошла бы туда, куда зовет ее долг.
— Я могу узнать об этом долге, Апсара?
— У меня нет тайн от вас. И не только для меня настало время действовать. Вы мне поможете тоже и еще раз окажете содействие — вы и так оказывали мне его не раз и с таким мужеством, с такой готовностью, что я никогда этого не забуду.
Апсара встала и направилась к двери. На вилле и вокруг все было спокойно. Мой слуга аннамит, которого мне несколько недель тому назад прислал господин Бененжак, чтобы сингалезцы приучили его к работе, только что уехал в Сием-Реап за съестными припасами.
Апсара снова села у моих ног, облокотившись на мои колени. Она вполне овладела собой.
— Вы ведь знаете, что Рангун — главный британский административный пункт в Бирме. Там живет вице-губернатор, который, находясь в подчинении вице-короля Индии, имеет в своем распоряжении начальников восьми провинций и тридцати шести округов. Там сконцентрированы управления почтой, армией, судом, словом, все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23