Я нашел его доклад вполне ясным, даже чересчур ясным. Если припомните, я специалист по счетоводной части и могу утверждать, что всегда, когда денежные отчеты так блестящи, это значит, что к ним приложили руку. Не знаю — достаточно ли понятно я выражаюсь.
Оратора сменил товарищ маркиз Лашом-Аржантон. Потом наступила очередь Николая Барановича. Наконец поднялся Жерис-хан, и я понял, что сейчас будет идти речь обо мне. Воцарилась глубокая тишина.
— Товарищи, — сказал он. — Мне незачем сообщать вам, при каких условиях полковник Этьен Пендер, здесь присутствующий, был захвачен в плен. Мне поручено кем вы знаете учинить ему допрос. Затем собранию придется вынести постановление. Полковник Пендер, благоволите встать.
Я повиновался и воспользовался случаем, чтобы грациозным и непринужденным поклоном приветствовать собрание.
— Как велики силы французов, направленные против Республики Оссиплури? — спросил Жерис-хан.
— Дивизий пятнадцать, — отвечал я.
— Пятнадцать дивизий! — вырвалось у Жерис-хана. Мой ответ поверг, по-видимому, собрание в величайшее смущение.
— А сколько человек числится у вас в дивизии?
— Около двенадцати тысяч.
— Значит, к Мараканде в данный момент приближается армия, по меньшей мере, в сто восемьдесят тысяч человек?
— По меньшей мере. И я не упомянул еще о танках, аэропланах и прочих аксессуарах.
Царила гробовая тишина.
— Я считаю необходимым заявить товарищам, — с чувством собственного достоинства произнес маркиз Лашом-Аржантон, — что в этом деле Франция, моя родина, наша родина, полковник Пендер, вела себя попросту гнусно.
— Слова, слова, — грубо оборвал Жерис-хан и, подумав, добавил:
— Товарищ Баранович?
— Товарищ Жерис-хан?
— Какова наличность наших войск?
— Три тысячи человек регулярной армии.
— Немного, — любезно заметил я. — Очевидно, если качество…
— Замолчите, — сказал Жерис-хан и, обращаясь по-прежнему к Николаю Барановичу: — Можно было бы пополнить армию запасными…
Николай Баранович сделал гримасу.
— Они ненадежны, — проговорил он. — Притом не забудьте, вы предоставили им избирательные права, а через две недели — выборы. Я предвижу, что выборы закончатся удачей для правительства.
— Не время думать сейчас о всеобщих выборах, — сказа; Жерис-хан. — Через две недели Мараканда будет занята французами.
— Положение безвыходное, — заявил Мишель Ворагин.
— Возможно, что и нет, — вставил Азим Электропулос ее сладенькой улыбочкой.
И обратился ко мне:
— Товарищ Этьен Пендер, можете ли вы сказать Собранию, сколько дней пути отделяют от нас французскую армию.
— Дней пять, по крайней мере, — отвечал я. — Я уже имел честь сообщить этим господам, что, отправившись на разведку четыре дня тому назад, я продвигался вперед очень быстро, гораздо быстрее, чем могут двигаться войска с артиллерией и фургонами. Помимо того, я должен поставить вас в известность, что командующий армией, генерал Франше д'Эспрэ, о котором все вы, наверное, слыхали, выразил намерение ждать меня в течение восьми дней, прежде чем двинуться дальше. «Но ни одним днем больше, — добавил он, сердито ворочая глазами. — Пендер, старый друг, если через восемь дней ты не вернешься, я буду знать, что ты погиб от рукинеприятеля, чуждого чувству чести. Я тотчас выступлю со своими ста восемью — десятью тысячами человек. И горе, четырежды горе тем, Пендер, у кого ты будешь на совести». Я забыл сказать, что в интимной обстановке генерал говорит мне «ты».
— Это доказывает, — любезно заметил Азим Электропулос, — что генерал Франше д'Эспрэ умеет выбирать людей, достойных его дружбы.
«Так, так, — подумал я, — дело идет как будто недурно».
Азим Электропулос поднялся и шепотом говорил с Жерис-ханом.
Мрачные глаза татарина с каменьями вдруг засветились огнем.
— Товарищ Этьен Пендер, — сказал он, — не можете ли вы временно оставить нас?
Один татарин отвел меня в маленький будуар, подле залы собраний.
Надо сказать, будуар был убран очень мило, и я охотно провел бы в нем все время, какое мне еще осталось прослужить.
Через десять минут меня снова привели в зал собраний. Я слишком хорошо знаю людей, чтобы мог не заметить с первого же взгляда перемены в настроении оссиплурских министров. В глазах у них вместо подавленности светилась надежда. И сверх того, а для меня это было особенно важно, все, по-видимому, были одушевлены самыми милыми чувствами по моему адресу. Товарищ Лашом-Аржантон напевал, Жерис-хан, предложив мне сесть, угостил меня сигарой из массивного золотого портсигара, стоимостью в десяти— или двенадцатикратную премию за вторичное поступление на военную службу унтер-офицера колониальных войск.
«Крошка Этьен, — сказал я себе. — Есть новенькое — и недурное — для твоего матрикула. Постарайся не испортить дела».
Я невозмутимо зажег сигару, предварительно хорошенько помяв ее двумя пальцами — большим и указательным.
Жерис-хан заговорил:
— Вы нам сказали, полковник, что французская армия в пяти днях ходьбы от Мараканды, не правда ли? Обратите внимание, что мы были скромны и не требовали более точных сведений относительно ее местонахождения.
— Я бы их вам и не сообщил, — гордо отвечал я. — Я — французский солдат.
— Браво! — поддержал меня товарищ Лашом-Аржантон.
— Мы вас не спрашивали, — почти униженно продолжал Жерис-хан, — и спрашивать не станем. Мы ждем от вас совершенно другого рода услуги.
— Говорите! — заявил я. — А я уж решу — совместима ли эта услуга с моей честью солдата.
— В этом можете не сомневаться, — сказал Жерис-хан.
— Я вас слушаю.
Заговорил военный министр республики Оссиплури.
— Сегодня — среда. Генерал Франше д'Эспрэ выступит из лагеря только в воскресенье, если к тому времени вы не вернетесь.
— Совершенно верно.
— Так вот! Мы предоставим в ваше распоряжение прекрасный автомобиль, который в самый короткий срок доставит вас к вашим. В наших интересах, чтобы вы не опоздали.
— Безусловно…
— Но за это…
— Но за это…
— За это мы надеемся, что вы воспользуетесь исключительным положением, которое вы занимаете при генерале Франше д'Эспрэ, чтобы…
Я поднял руку.
— Остановитесь, — сказал я, — ни слова больше. Видно, вы не знаете ни меня, ни генерала.
— Но, дорогой месье Пендер, — вмешался товарищ Лашом-Аржантон. — Даю вам слово, что вы неправильно поняли товарища Жерис-хана.
— А в чем же дело в таком случае?
— Я только что хотел вам объяснить, когда вы прервали меня, — снова заговорил военный министр, видимо начинавший нервничать.
— Говорите же.
— Итак, дорогой полковник, речь идет о том, чтобы вы, вернувшись к генералу Франше д'Эспрэ, энергично постарались бы отговорить его…
— Простите, что я перебью вас еще раз. Но скажите, какие я выставлю мотивы?
— То, что овладеть Маракандой очень трудно. Я выпустил клуб дыма.
— Вы только что при мне сознались, что вам невозможно выставить и двадцати тысяч человек…
Жерис-хан закусил губу.
— Патриотизм оссиплурийцев…
— Его я не отрицаю. Но думаете ли вы, что этого достаточно, чтобы уравнять силы, между которыми в данный момент такое громадное несоответствие?
— Существуют же, наконец, веления гуманности, морали, которые…
— О, на этой почве, мой милый господин, — сказал я, — мы с вами не столкуемся. Я — всего только солдат. Я исполняю приказания. Мне нечего разбираться в мотивах, руководящих теми, кто эти приказания дает. Вы только что упомянули о патриотизме. Я не допускаю патриотизма условного.
— Браво! — вырвалось у товарища Лашом-Аржантона. Жерис-хан бросил на старика взгляд, от которого тому, должно быть, захотелось сквозь землю провалиться.
— Итак, вы отказываетесь? — переспросил он меня, и в тоне послышалась угроза.
Со своей стороны, я испугался, что зашел слишком далеко. К счастью, тут в разговор вмешался Азим Электропулос.
— Товарищ Жерис-хан, — начал он своим льстивым голоском, — товарищ Жерис-хан, дорогой полковник, успел ознакомить вас лишь с одной стороной вопроса — военной. Есть и другие стороны. Обязательства всегда взаимны. Мы не милости ждем, дорогой полковник, от его сиятельства генерала Франше д'Эспрэ, а хотим вступить с ним, через вас, в соглашение.
— Это меняет дело, — отвечал я. — В таком случае я охотно возьму на себя роль, которую вы мне поручаете. Каковы ваши предложения?
— Мы просим вас предоставить нам эту ночь, чтобы сформулировать их, — заявил Азим Электропулос, обменявшись взглядом с другими членами собрания.
— Это вполне правильно, — согласился я. — Но могу ли я, в свою очередь, задать вам вопрос?
— Говорите.
— Каких гарантий потребуете вы от меня?
— Ваше честное слово, что так или иначе вы вернетесь, как военнопленный.
— Даю вам его, — царски-великодушно обещал я.
— Товарищи, — объявил Жерис-хан. — Заседание закрыто. Следующее состоится завтра, в одиннадцать часов, и на нем полковнику Пендеру будут сообщены предложения правительства Оссиплури.
Он собирал свои бумаги.
— Я немедленно отправлюсь, — продолжал он, — к кому вы знаете, представить на утверждение, согласно нашей конституции, только что единогласно принятые нами постановления.
Как вы могли заметить, мне уже несколько раз пришлось слышать эту таинственную формулу — кого вы знаете. Я только что собрался задать вопрос, который помог бы мне
разъяснить эту тайну, как с удивлением заметил, что все члены собрания, в том числе товарищ Лашом-Аржантон и даже Азим Электропулос, вытянулись в струнку. В зал входил высокий татарин в белой атласной одежде, шитой золотом. Жерис-хан сделал недовольное движение.
Он вскрыл пакет, который подал ему татарин на серебряном подносике. Глаза у него сверкнули. Он смял письмо.
— Передай кому ты знаешь, — сухо сказал он, — что полковник Пендер сочтет за удовольствие явиться сегодня вечером по приглашению.
Татарин отвесил поклон и направился к выходу.
В эту минуту я сделал то, что и сейчас представляется мне безумным.
Но мне вскружили голову мои успехи в дипломатии, и я в самом деле не знал никаких сомнений и опасений.
— Pardon, — сказал я. — Разрешите два слова. И, обращаясь к татарину:
— Погодите-ка, молодой человек. Я повернулся к Жерис-хану:
— Во Франции люди из общества принимают приглашена только при двух условиях: если им известно, к чему это приглашение их обязывает, и если им знакомо лицо, приглашающее их.
— Bravo! — негромко воскликнул товарищ Лашом-Аржантон.
Жерис-хан сделал гримасу, которая должна была изображать улыбку.
— Я удовлетворю ваше желание, господин полковник. Вы приглашены сегодня в девять часов вечера на обед к олигарх; Оссиплури. Это честь, которая…
— Позвольте, позвольте. Вы сказали: олигарху Оссиплури.. Я перестаю понимать. Олигархия — это правление не многих, если память не изменяет мне. Как же может бьт в таком случае один олигарх? Я не люблю, когда меня мороча баснями, господа.
И я выпрямился во весь свой рост. Жерис-хан, видимо, достиг предела терпения.
— Надеюсь, мы не станем обсуждать здесь оссиплурийскун конституцию, — сказал он. — Будем держаться факта: в Оссиплури есть олигарх. Олигарх Оссиплури — высшая власть в стране. Олигарх Оссиплури приглашает на обед военнопленного.
— Еще раз прошу прощения: не военнопленного, а — в последние десять минут — полномочного делегата, — возразил я с чувством собственного достоинства, которое росло с каждой минутой.
— Если хотите, — согласился Жерис-хан, позеленев от злости, — слова ничего не меняют.
Я направился к татарину в белом атласе. Вид у меня, очевидно, был самый внушительный, так как он простерся ниц.
— Молодой человек, — сказал я ему, — ты передашь тому, кто послал тебя, что полковник Этьен Пендер сочтет за удовольствие явиться к нему в полночь, ни минутой раньше, ни минутой позже. Иди и да сохранит тебя бог, которому ты молишься.
Татарин поклонился еще раз и вышел. В зале — общее смущение и изумление. Азим Электропулос — и тот окаменел.
— Вы с ума сошли! — прошептал он. Я подошел к Жерис-хану.
— Товарищ, — сказал я ему, — вы только что взяли с меня честное слово. Что бы вы сказали, если бы я на ваших глазах изменил своему слову?
— Не понимаю.
— Огорчен за вас или за вашу память. Так я напомню вам, что сегодня днем я дал слово мадемуазель Лили Ториньи, что буду у нее в уборной в театре Folies, между вторым и третьим актом «Златоглава». Я явлюсь на свиданье пунктуально. А затем, в полночь, предоставлю себя в распоряжение олигарха Оссиплури.
В моих манерах, когда я произносил эти слова, было столько величия, что члены Собрания понурили головы.
Я подошел к товарищу Лашом-Аржантону и фамильярно продел руку под руку старика.
— А пока что, дорогой маркиз, я рассчитываю, что вы познакомите меня с увеселительными местами Мараканды, города, который я вообще жажду получше узнать. Господа, кто любит нас — следует за нами. Обедать! Обедать!
Мы превосходно пообедали в одном из лучших ресторанов Мараканды, — маркиз Лашом-Аржантон, Азим Электропулос, Мишель Ворагин и я.
Жерис-хан, видимо, недовольный мной, отказался принять участие и увлек с собой слабохарактерного Николая Барановича. Мы были вознаграждены с лихвой за их отсутствие обществом Двух милых молодых женщин, имена которых я никогда не забуду: одну из них, высокую, хрупкую, одетую в черный атлас, звали Настасьей Филипповной, другую — более полную, в светло-зеленом, красиво ее облегающем платье, — Аглаей Епанчиной. Я блистал, как никогда. Я был возбужден необычайными происшествиями этого дня, водкой и — отчего не со знаться? — перспективой увидеть вскоре, в полном ее блеске ту, которую я в тайниках моего сердца называл моей Башней из Слоновой Кости, моим Домом Золота, моим Ковчегом Завета, — мою дорогую Лили Ториньи, одним словом. Ах! как далека была от меня в эту минуту бедная маленькая служащая почтовой конторы в Бенежаке! Как побледнел и изгладился ее образ! Пусть мужчина, не виновный в более крупной измене, — первым бросит в меня камень! В половине девятого маркиз поднялся.
— Спектакль начнется через четверть часа, Этьен, — сказал он, олицетворяя собою долг.
1 2 3 4 5 6 7 8