https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/pod-stoleshnicy/
Уже после полудня и как раз перед вечерней три путника подошли к монастырским воротам.
Конрад остановился преклонить колени, радуясь случаю дать отдых усталым ногам и окончанию утомительного дня, да и тому, что, наконец, избавится от разговорчивого возницы. Впрочем, с обществом Аматы приходилось мириться и дальше. Девица, при полном одобрении Примо, весь день потешалась над Конрадом. Что за испытание послал Бог в ее лице матери настоятельнице и сестрам! Чем скорее он вернет ее в стены обители и окажется свободен, тем лучше для всех, решил отшельник.
Он глубоко вздохнул, наполнив грудь душистым воздухом, еще сладким после дождя. Короткий порыв ветра пошевелил желтые листья и улегся так же быстро, как налетел.
Из сторожки у ворот уже поглядывал на них старый монах. За хижиной привратника через один из истоков Чьяджио был перекинут дощатый мостик, а за ним поднимались окованные железом ворота во владения аббатства. Стены с бойницами могли выдержать серьезную осаду. Конрад не удивился бы, увидев за главными воротами крепостную подъемную решетку.
На дальнем берегу ручья копошился в камышах одинокий голубок, изредка склевывая зернышки, сбитые наземь вчерашней грозой. «То же и мне предстоит через несколько дней, – подумалось Конраду. – Рыться в шуршащих пергаментах в надежде найти единственное зерно, ради которого стоило пускаться в такой дальний путь».
Последние несколько часов, когда крестьянину и Амате наконец наскучило острословить, мысли его то и дело обращались к посланию Лео. Конрад с тоской думал, что очень скоро окажется в Ассизи, между тем он по-прежнему не представляет, что искать. «Открой истину в легендах», – сказал Лео. Подсказка не больше тех крупинок, которые склевывал голубь.
– Эгей, Примо, – окликнул привратник. – Долго же ты добирался. Вези дрова к северным воротам, и пусть келарь угостит тебя кружечкой.
Телега укатила прочь, под довольное бормотание возчика, и старый монах повернулся к братьям.
– Мир тебе, брат, – заговорил Конрад.
– И вам также, – ответствовал монах. – Проведете у нас ночь?
Это, конечно, было невозможно. Ввести женщину в стены монастыря было серьезным проступком, и мужская одежда Аматы тут ничего не меняла. Да Конрад и не был уверен, что она сумеет держаться, как должно. Даже если почти не выходить из монастырской гостиницы, все же придется иметь дело с братией.
– Благослови Бог вашу доброту, – ответил отшельник, – но мы, пока еще светло, хотим добраться до Губбио.
Едва Конрад произнес эти слова, земля у них под ногами задрожала. Старый привратник ничем не выказал тревоги и успокоительно махнул рукой в сторону долины, откуда галопом мчались по дороге пять или шесть монахов в тяжелом вооружении. Под ними были не смирные мерины, а огромные боевые кони, ростом в холке до подбородка высокому мужчине. Рядом с ними неслась свора собак, натягивавших поводки, чтобы не попасть под копыта и под вылетавшие комья грязи. Всадники летели прямо на путников. Уже видны были взмыленные морды и прижатые уши коней. Конрад, остолбенев, сумел только закрыть лицо руками. Но в последнее мгновенье передний всадник вздернул морду коня, уперся ногами в стремена, сильной рукой натянув поводья. Он выглядел человеком здоровым и сильным, а богатый крест на широкой груди говорил, что это и есть сам дом Витторио, аббат монастыря Святого Убальдо.
– Добрая встреча, братья! – прокричал он, привстав на стременах и обращаясь к ним словно из кроны дерева, листва которого обрамляла его лысую макушку. – Господь в своей мудрости послал мне вас, чтобы день не был совсем пропащим.
Конрад круглыми глазами смотрел на пики и алебарды, на полные колчаны, выглядывавшие из-за спин всадников, на палицы и арбалеты, подвешенные к их седлам. В таком вооружении не ходят на робкого оленя.
Аббат заметил его взгляд.
– Проклятые перуджийцы, – пояснил он, – растопи Господь их души в адском пламени, наняли банду разбойников грабить наших проезжих, да мы сегодня и следа негодяев не нашли.
Конрад помнил, что аббатству Святого Убальдо принадлежат почти все поля и леса вокруг Губбио, так что его настоятель волей-неволей должен, как подобает владетелю феода, защищать свои земли от хищников и грабителей. «Еще одно проклятье собственности, – он. – еще одна причина быть благодарным своему ордену за поклонение мадонне Бедности или, по крайней мере, за предполагаемую любовь к сей даме».
Дом Витторио взмахом руки отослал своих монахов к монастырю. Под скрежет засовов и звон цепей отворились изнутри огромные ворота. Когда копыта последней лошади отстучали по мосту, он снова обратил взгляд на Конрада с Аматой. Отшельник уже сделал несколько шагов по направлению к Губбио, и девушка неохотно потащилась за ним.
– Постойте, братья! Сегодня вы мои гости!
– Grazie molte Большое спасибо (ит.).
, преподобный отец, – откликнулся Конрад, – но в Губбио есть дом, принадлежащий нашему ордену. Мы хотели заночевать там.
Про себя он подумал, что в городке есть и монастырь Бедных женщин, где могла бы остановиться Амата, хотя сам он предпочел бы провести ночь под деревьями. Они были уже так близко к Ассизи, что он боялся любых осложнений.
– Чепуха! Я настаиваю, чтобы вы остались. Я хочу, чтобы вы завтра провели службу. Как-никак, это день вашего основателя.
Аббат так отчетливо подчеркнул слово « настаиваю », что стало ясно – его настояниям не противоречат.
«Уже четвертое октября? – удивился Конрад. Как же он мог забыть день святого Франциска, самый важный праздник в октябрьском календаре? «Вот что получается, когда не дружишь с требником», – покаянно вздохнул он про себя и несмело возразил:
– Нам незнакомы ваши обряды.
– Ну, можете хотя бы прочитать урочное бдение. Я сочту это личной услугой.
Сдержанность в голосе аббата означала, что отказ он сочтет за личное оскорбление.
Шах и мат! Как тут отказаться, не объяснив, что последние два дня он держит путь в обществе женщины? Взглядом Конрад молил Амату о помощи. Он надеялся, что сметливая девица сумеет изобрести достойный предлог, что она и в самом деле окажется обещанной Лео помощницей.
Обернувшись к аббату спиной, она лишь состроила Конраду проказливую рожицу.
– Давайте останемся, падре, – сказала она вслух. – Я никогда еще не проводил ночь в аббатстве этого братства.
Она сделала круглые глаза, насмешливо изображая невинный взгляд. В воображении Конрада на миг возникла желанная картина: он лупит девчонку самой толстой жердью, какую сумеет захватить его рука.
Дом Витторио с высоты своего коня галантно склонился к Амате.
– Мы примем вас не хуже, чем кардинала или даже самого папу. И если ваш застенчивый спутник желает продолжать путь, он может продолжить его без вас.
Конрад склонил голову, пряча недовольно поджатые губы. И сдался. Ему ничего не оставалось, как покорно плестись через мост за хвостом аббатского коня. Амата скромно держалась позади. Не мог он уйти, оставив ее без присмотра. Одному Богу известно, что она способна выкинуть, если оставить ее на произвол ее прихотям.
7
Конрад, проследив взглядом цепочку монахов, потянувшихся в трапезную после вечерни, насчитал не меньше ста двадцати мужчин и мальчиков. Они расселись по сторонам установленных на козлах столов, занявших всю длину большого зала. Дом Витторио провел Конрада, Амату и своего управителя к маленькому столу, стоявшему на возвышении в дальнем конце трапезной. Назначенный на неделю чтец, тяжко вздыхая, взобрался по ступенькам к кафедре и завершил процессию.
Желудок Конрада, изголодавшийся за день, предвкушал трапезу, какой бы скудной она ни была. В обителях строгого устава монахам полагалась вкушать главную трапезу в полдень. Впрочем, дом Витторио не производил впечатления строгого настоятеля. Аббату скорее подошла бы роль хозяина сельского замка – одного из гостеприимных пережитков отмирающей феодальной эпохи, доживающих свой век в высоких башнях. Таким, верно, был и отец Аматы. Вкусные запахи, доносившиеся из кухни, подтверждали догадку Конрада.
Вечерний воздух быстро остывал, но брат кухарь позаботился развести в очаге весело потрескивавший огонь. Конрад отметил, что трапезная служила также и монастырской оружейной. Рыжие блики пламени отражались в полированных ложах арбалетов, блестящих щитах, кирасах и клинках оружия, развешанного по стенам. Если судить по наружности, можно было представить себя в обеденном зале герцога Сполето.
По знаку дома Витторио чтец принялся читать житие бенедиктинского святого из некролога ордена. Шепотки за столами тотчас же стали громче. Головы завертелись по сторонам. Конрад заметил, что больше всего взглядов устремлялись на Амату, и хуже того, девица отвечала на них своей широкой зазывной улыбочкой.
Неужели она не понимает, что среди распущенной братии она в одежде мальчика подвергается не меньшей опасности, чем в женском облике? Конрад чувствовал себя Лотом, укрывающим явившихся к нему ангелов от жителей Содома и Гоморры. Правда, Амату самое пылкое воображение не уподобило бы ангелу, но все же он чувствовал, что в ответе за нее. Склонившись вперед, он шепнул:
– Скромнее, брат мой, скромнее!
К счастью для душевного спокойствия Конрада, появилась еда. Вместо жидкой похлебки, хлеба из зерна грубого помола и сухого гороха – легкого монашеского ужина – повар с малым воинством кухарей внес в зал блюда с жареной свининой и ломтями сыра. Один из молодых поварят шествовал впереди с белыми пышными караваями. Другой разливал в кубки сладкое вино, между тем как дом Витторио гостеприимно улыбался гостям.
– Вкушайте, братья. Завтра вам снова в дорогу. Укрепите силы.
Прежний шепот достиг крещендо веселого пиршества, совершенно заглушив бормотание чтеца. Конрад заметил, что охотничьи собаки пробрались в зал и устроились между столами. Временами кто-нибудь из монахов подбрасывал в воздух обрезок мяса или кусок хлеба, и псы, рыча, схватывались между собой, сражаясь за угощение. Послушники на нижнем конце стола забавлялись, норовя подбросить кусок на край соседнего стола, так что соседу приходилось спасать свою порцию от щелкающих челюстей.
Совесть не позволяла отшельнику есть с той же жадностью, что и монахи, но пустой желудок сказал свое веское слово. Конрад прикончил толстенный кусок окорока, доставшийся ему как гостю. Амата тоже ни в чем себе не отказывала, а когда трапеза была окончена, веселилась в компании монахов, пока столы снимали с козел. Пустые жестяные чаши катались по полу среди объедков, но собачий лай перекрывал их звон псы жадно набросились на недоеденные куски. Среди творившегося бедлама Конрад видел, что губы чтеца продолжали двигаться. Наконец монах закрыл книгу и осенил себя крестным знамением.
Ужин был окончен.
Кухонное войско выстроилось вдоль стены, ожидая, пока насытятся собаки, а остальная братия потянулась в базилику на повечерие – последнюю дневную службу.
Войдя в неф, бенедиктинцы заняли привычные места под хорами. Конрад с Аматой нарушили обыденный порядок. Два серых монаха стояли поодаль от других в северном приделе, пока черноризная братия молилась о даровании спокойного сна и обороны от козней дьявола, который, как предостерегал их псалом, бродит кругом sicut leo rugiens – «подобно льву рыкающему». Конрад склонил голову и пожалел, что Амата не знает латыни и не может внять этому предостережению.
Отшельник так давно жил вне монашеской общины, что позабыл, какое гулкое эхо будит под церковными сводами хор мужских и юношеских голосов, слитых воедино. При всем их безобразном поведении, признал он, петь эти братья умеют. В особенности басы рокотом отзывались в его груди. Когда стало смеркаться и вечерний полумрак скрыл молящихся друг от друга, он позволил переполнявшему его сердце трепету пролиться слезами на щеки. Он не знал и не заботился, видит ли эти слезы Амата. В эту минуту он был так же одинок в переполненной базилике, как одинока была она на горном плато вчера вечером.
За гимном последовало время молитвенного созерцания, после чего дом Витторио подошел к братьям и знаком поманил их за собой. Аббат привел их в спальное помещение, примыкавшее к его кабинету.
– Обычно здесь сплю я, – сказал он, – но, к несчастью, наша гостиница теперь как раз перестраивается, и я уступаю свою постель почетным гостям.
Комнату освещала единственная свеча, но даже ее свет открывал куда большую роскошь, чем ожидал встретить в монастыре брат Конрад. Заваленный свитками стол стоял перед окном, закрытым стеклами, а под конторкой для письма виднелась мягкая табуреточка. Каменные стены скрывались за двумя большими коврами. На одном изображен был охотник, пронзающий копьем кабана, на другом – соколятник, снимающий колпачок с ловчей птицы. Однако больше всего потрясло отшельника ложе аббата. Монаху пристало спать на простом тюфяке – полотняном мешке, набитом соломой. Здесь же постель представляла собой деревянную раму, приподнимавшую перину над холодным полом. Занавеси балдахина, укрепленного на столбиках кровати, открывались достаточно широко, чтобы показать зрителю пуховое одеяло и гору подушек, огромных, как мешки с мукой. Задернутые же, занавеси должны были предохранять зимой от сквозняков, а летом от мошкары. Конрад заподозрил, что и перина на этом ложе пуховая, и задумался, случалось ли самому папе почивать в подобной постели.
Аббат подошел поближе к Конраду и сказал негромко:
– Постель достаточно широка для вас обоих, но для вашего послушника можно положить отдельный матрас.
Говоря это, он пристально вглядывался в лицо Конрада, и отшельник понял, что аббат испытывает его.
– О нет, нет! – запинаясь, выговорил Конрад и попятился к двери. – В одной комнате? Не пристало...
Аббат кивнул и вскинул руку.
– Ни слова более. Вы совершенно правы: не следует давать почву для подозрений. Нахождение ночью в одном помещении может быть ложно истолковано. Мальчик будет спать с другими послушниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Конрад остановился преклонить колени, радуясь случаю дать отдых усталым ногам и окончанию утомительного дня, да и тому, что, наконец, избавится от разговорчивого возницы. Впрочем, с обществом Аматы приходилось мириться и дальше. Девица, при полном одобрении Примо, весь день потешалась над Конрадом. Что за испытание послал Бог в ее лице матери настоятельнице и сестрам! Чем скорее он вернет ее в стены обители и окажется свободен, тем лучше для всех, решил отшельник.
Он глубоко вздохнул, наполнив грудь душистым воздухом, еще сладким после дождя. Короткий порыв ветра пошевелил желтые листья и улегся так же быстро, как налетел.
Из сторожки у ворот уже поглядывал на них старый монах. За хижиной привратника через один из истоков Чьяджио был перекинут дощатый мостик, а за ним поднимались окованные железом ворота во владения аббатства. Стены с бойницами могли выдержать серьезную осаду. Конрад не удивился бы, увидев за главными воротами крепостную подъемную решетку.
На дальнем берегу ручья копошился в камышах одинокий голубок, изредка склевывая зернышки, сбитые наземь вчерашней грозой. «То же и мне предстоит через несколько дней, – подумалось Конраду. – Рыться в шуршащих пергаментах в надежде найти единственное зерно, ради которого стоило пускаться в такой дальний путь».
Последние несколько часов, когда крестьянину и Амате наконец наскучило острословить, мысли его то и дело обращались к посланию Лео. Конрад с тоской думал, что очень скоро окажется в Ассизи, между тем он по-прежнему не представляет, что искать. «Открой истину в легендах», – сказал Лео. Подсказка не больше тех крупинок, которые склевывал голубь.
– Эгей, Примо, – окликнул привратник. – Долго же ты добирался. Вези дрова к северным воротам, и пусть келарь угостит тебя кружечкой.
Телега укатила прочь, под довольное бормотание возчика, и старый монах повернулся к братьям.
– Мир тебе, брат, – заговорил Конрад.
– И вам также, – ответствовал монах. – Проведете у нас ночь?
Это, конечно, было невозможно. Ввести женщину в стены монастыря было серьезным проступком, и мужская одежда Аматы тут ничего не меняла. Да Конрад и не был уверен, что она сумеет держаться, как должно. Даже если почти не выходить из монастырской гостиницы, все же придется иметь дело с братией.
– Благослови Бог вашу доброту, – ответил отшельник, – но мы, пока еще светло, хотим добраться до Губбио.
Едва Конрад произнес эти слова, земля у них под ногами задрожала. Старый привратник ничем не выказал тревоги и успокоительно махнул рукой в сторону долины, откуда галопом мчались по дороге пять или шесть монахов в тяжелом вооружении. Под ними были не смирные мерины, а огромные боевые кони, ростом в холке до подбородка высокому мужчине. Рядом с ними неслась свора собак, натягивавших поводки, чтобы не попасть под копыта и под вылетавшие комья грязи. Всадники летели прямо на путников. Уже видны были взмыленные морды и прижатые уши коней. Конрад, остолбенев, сумел только закрыть лицо руками. Но в последнее мгновенье передний всадник вздернул морду коня, уперся ногами в стремена, сильной рукой натянув поводья. Он выглядел человеком здоровым и сильным, а богатый крест на широкой груди говорил, что это и есть сам дом Витторио, аббат монастыря Святого Убальдо.
– Добрая встреча, братья! – прокричал он, привстав на стременах и обращаясь к ним словно из кроны дерева, листва которого обрамляла его лысую макушку. – Господь в своей мудрости послал мне вас, чтобы день не был совсем пропащим.
Конрад круглыми глазами смотрел на пики и алебарды, на полные колчаны, выглядывавшие из-за спин всадников, на палицы и арбалеты, подвешенные к их седлам. В таком вооружении не ходят на робкого оленя.
Аббат заметил его взгляд.
– Проклятые перуджийцы, – пояснил он, – растопи Господь их души в адском пламени, наняли банду разбойников грабить наших проезжих, да мы сегодня и следа негодяев не нашли.
Конрад помнил, что аббатству Святого Убальдо принадлежат почти все поля и леса вокруг Губбио, так что его настоятель волей-неволей должен, как подобает владетелю феода, защищать свои земли от хищников и грабителей. «Еще одно проклятье собственности, – он. – еще одна причина быть благодарным своему ордену за поклонение мадонне Бедности или, по крайней мере, за предполагаемую любовь к сей даме».
Дом Витторио взмахом руки отослал своих монахов к монастырю. Под скрежет засовов и звон цепей отворились изнутри огромные ворота. Когда копыта последней лошади отстучали по мосту, он снова обратил взгляд на Конрада с Аматой. Отшельник уже сделал несколько шагов по направлению к Губбио, и девушка неохотно потащилась за ним.
– Постойте, братья! Сегодня вы мои гости!
– Grazie molte Большое спасибо (ит.).
, преподобный отец, – откликнулся Конрад, – но в Губбио есть дом, принадлежащий нашему ордену. Мы хотели заночевать там.
Про себя он подумал, что в городке есть и монастырь Бедных женщин, где могла бы остановиться Амата, хотя сам он предпочел бы провести ночь под деревьями. Они были уже так близко к Ассизи, что он боялся любых осложнений.
– Чепуха! Я настаиваю, чтобы вы остались. Я хочу, чтобы вы завтра провели службу. Как-никак, это день вашего основателя.
Аббат так отчетливо подчеркнул слово « настаиваю », что стало ясно – его настояниям не противоречат.
«Уже четвертое октября? – удивился Конрад. Как же он мог забыть день святого Франциска, самый важный праздник в октябрьском календаре? «Вот что получается, когда не дружишь с требником», – покаянно вздохнул он про себя и несмело возразил:
– Нам незнакомы ваши обряды.
– Ну, можете хотя бы прочитать урочное бдение. Я сочту это личной услугой.
Сдержанность в голосе аббата означала, что отказ он сочтет за личное оскорбление.
Шах и мат! Как тут отказаться, не объяснив, что последние два дня он держит путь в обществе женщины? Взглядом Конрад молил Амату о помощи. Он надеялся, что сметливая девица сумеет изобрести достойный предлог, что она и в самом деле окажется обещанной Лео помощницей.
Обернувшись к аббату спиной, она лишь состроила Конраду проказливую рожицу.
– Давайте останемся, падре, – сказала она вслух. – Я никогда еще не проводил ночь в аббатстве этого братства.
Она сделала круглые глаза, насмешливо изображая невинный взгляд. В воображении Конрада на миг возникла желанная картина: он лупит девчонку самой толстой жердью, какую сумеет захватить его рука.
Дом Витторио с высоты своего коня галантно склонился к Амате.
– Мы примем вас не хуже, чем кардинала или даже самого папу. И если ваш застенчивый спутник желает продолжать путь, он может продолжить его без вас.
Конрад склонил голову, пряча недовольно поджатые губы. И сдался. Ему ничего не оставалось, как покорно плестись через мост за хвостом аббатского коня. Амата скромно держалась позади. Не мог он уйти, оставив ее без присмотра. Одному Богу известно, что она способна выкинуть, если оставить ее на произвол ее прихотям.
7
Конрад, проследив взглядом цепочку монахов, потянувшихся в трапезную после вечерни, насчитал не меньше ста двадцати мужчин и мальчиков. Они расселись по сторонам установленных на козлах столов, занявших всю длину большого зала. Дом Витторио провел Конрада, Амату и своего управителя к маленькому столу, стоявшему на возвышении в дальнем конце трапезной. Назначенный на неделю чтец, тяжко вздыхая, взобрался по ступенькам к кафедре и завершил процессию.
Желудок Конрада, изголодавшийся за день, предвкушал трапезу, какой бы скудной она ни была. В обителях строгого устава монахам полагалась вкушать главную трапезу в полдень. Впрочем, дом Витторио не производил впечатления строгого настоятеля. Аббату скорее подошла бы роль хозяина сельского замка – одного из гостеприимных пережитков отмирающей феодальной эпохи, доживающих свой век в высоких башнях. Таким, верно, был и отец Аматы. Вкусные запахи, доносившиеся из кухни, подтверждали догадку Конрада.
Вечерний воздух быстро остывал, но брат кухарь позаботился развести в очаге весело потрескивавший огонь. Конрад отметил, что трапезная служила также и монастырской оружейной. Рыжие блики пламени отражались в полированных ложах арбалетов, блестящих щитах, кирасах и клинках оружия, развешанного по стенам. Если судить по наружности, можно было представить себя в обеденном зале герцога Сполето.
По знаку дома Витторио чтец принялся читать житие бенедиктинского святого из некролога ордена. Шепотки за столами тотчас же стали громче. Головы завертелись по сторонам. Конрад заметил, что больше всего взглядов устремлялись на Амату, и хуже того, девица отвечала на них своей широкой зазывной улыбочкой.
Неужели она не понимает, что среди распущенной братии она в одежде мальчика подвергается не меньшей опасности, чем в женском облике? Конрад чувствовал себя Лотом, укрывающим явившихся к нему ангелов от жителей Содома и Гоморры. Правда, Амату самое пылкое воображение не уподобило бы ангелу, но все же он чувствовал, что в ответе за нее. Склонившись вперед, он шепнул:
– Скромнее, брат мой, скромнее!
К счастью для душевного спокойствия Конрада, появилась еда. Вместо жидкой похлебки, хлеба из зерна грубого помола и сухого гороха – легкого монашеского ужина – повар с малым воинством кухарей внес в зал блюда с жареной свининой и ломтями сыра. Один из молодых поварят шествовал впереди с белыми пышными караваями. Другой разливал в кубки сладкое вино, между тем как дом Витторио гостеприимно улыбался гостям.
– Вкушайте, братья. Завтра вам снова в дорогу. Укрепите силы.
Прежний шепот достиг крещендо веселого пиршества, совершенно заглушив бормотание чтеца. Конрад заметил, что охотничьи собаки пробрались в зал и устроились между столами. Временами кто-нибудь из монахов подбрасывал в воздух обрезок мяса или кусок хлеба, и псы, рыча, схватывались между собой, сражаясь за угощение. Послушники на нижнем конце стола забавлялись, норовя подбросить кусок на край соседнего стола, так что соседу приходилось спасать свою порцию от щелкающих челюстей.
Совесть не позволяла отшельнику есть с той же жадностью, что и монахи, но пустой желудок сказал свое веское слово. Конрад прикончил толстенный кусок окорока, доставшийся ему как гостю. Амата тоже ни в чем себе не отказывала, а когда трапеза была окончена, веселилась в компании монахов, пока столы снимали с козел. Пустые жестяные чаши катались по полу среди объедков, но собачий лай перекрывал их звон псы жадно набросились на недоеденные куски. Среди творившегося бедлама Конрад видел, что губы чтеца продолжали двигаться. Наконец монах закрыл книгу и осенил себя крестным знамением.
Ужин был окончен.
Кухонное войско выстроилось вдоль стены, ожидая, пока насытятся собаки, а остальная братия потянулась в базилику на повечерие – последнюю дневную службу.
Войдя в неф, бенедиктинцы заняли привычные места под хорами. Конрад с Аматой нарушили обыденный порядок. Два серых монаха стояли поодаль от других в северном приделе, пока черноризная братия молилась о даровании спокойного сна и обороны от козней дьявола, который, как предостерегал их псалом, бродит кругом sicut leo rugiens – «подобно льву рыкающему». Конрад склонил голову и пожалел, что Амата не знает латыни и не может внять этому предостережению.
Отшельник так давно жил вне монашеской общины, что позабыл, какое гулкое эхо будит под церковными сводами хор мужских и юношеских голосов, слитых воедино. При всем их безобразном поведении, признал он, петь эти братья умеют. В особенности басы рокотом отзывались в его груди. Когда стало смеркаться и вечерний полумрак скрыл молящихся друг от друга, он позволил переполнявшему его сердце трепету пролиться слезами на щеки. Он не знал и не заботился, видит ли эти слезы Амата. В эту минуту он был так же одинок в переполненной базилике, как одинока была она на горном плато вчера вечером.
За гимном последовало время молитвенного созерцания, после чего дом Витторио подошел к братьям и знаком поманил их за собой. Аббат привел их в спальное помещение, примыкавшее к его кабинету.
– Обычно здесь сплю я, – сказал он, – но, к несчастью, наша гостиница теперь как раз перестраивается, и я уступаю свою постель почетным гостям.
Комнату освещала единственная свеча, но даже ее свет открывал куда большую роскошь, чем ожидал встретить в монастыре брат Конрад. Заваленный свитками стол стоял перед окном, закрытым стеклами, а под конторкой для письма виднелась мягкая табуреточка. Каменные стены скрывались за двумя большими коврами. На одном изображен был охотник, пронзающий копьем кабана, на другом – соколятник, снимающий колпачок с ловчей птицы. Однако больше всего потрясло отшельника ложе аббата. Монаху пристало спать на простом тюфяке – полотняном мешке, набитом соломой. Здесь же постель представляла собой деревянную раму, приподнимавшую перину над холодным полом. Занавеси балдахина, укрепленного на столбиках кровати, открывались достаточно широко, чтобы показать зрителю пуховое одеяло и гору подушек, огромных, как мешки с мукой. Задернутые же, занавеси должны были предохранять зимой от сквозняков, а летом от мошкары. Конрад заподозрил, что и перина на этом ложе пуховая, и задумался, случалось ли самому папе почивать в подобной постели.
Аббат подошел поближе к Конраду и сказал негромко:
– Постель достаточно широка для вас обоих, но для вашего послушника можно положить отдельный матрас.
Говоря это, он пристально вглядывался в лицо Конрада, и отшельник понял, что аббат испытывает его.
– О нет, нет! – запинаясь, выговорил Конрад и попятился к двери. – В одной комнате? Не пристало...
Аббат кивнул и вскинул руку.
– Ни слова более. Вы совершенно правы: не следует давать почву для подозрений. Нахождение ночью в одном помещении может быть ложно истолковано. Мальчик будет спать с другими послушниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58