https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/iz-kamnya/
Счет сравнялся, и Калисто снова размахнулся, вынудив Гвидо отступить на шаг.
– Он не послушался моего совета, – огорченно шепнула Амата стоявшему рядом арбалетчику.
Под крики всадников Калисто продолжал теснить более медленного в движениях старого противника. Граф, видимо, не мог опомниться. Он было занес меч высоко над шлемом Калисто, но тот, в своем легком снаряжении, без труда уклонился от длинного клинка и снова ответил противнику градом ударов, загнав его в тень крепостной стены. Гвидо едва успевал принимать клинок на щит.
– Вспомни своих родичей! Вспомни мою мать! – крикнула ему Амата, но за воплями множества мужских голосов граф вряд ли уловил ее крик.
Девушка снова и снова крестилась. Когда ее дядя упал на колено, подняв над головой щит, она молитвенно сложила руки.
К ее удивлению, Калисто не бросился на упавшего, заподозрив, вероятно, ловушку, да и в самом деле, Гвидо сделал выпад, целя ему по лодыжкам, и тут же вскочил на ноги, колотя по щиту противника и принимая новые его удары. Но теперь он сражался с меньшей свирепостью и вдруг сделал полшага влево от Гвидо.
– Вот оно! – возликовала Амата. – Вот оно! Хитро, очень хитро, – шептала она про себя, начиная понимать замысел графа.
Он заставил молодого рыцаря вкладывать в удары всю силу, а сам берег до времени свои старые руки. Теперь он отодвинулся от правой, слабейшей руки противника, вынуждая его широко размахиваться на каждом выпаде. Следующий удар Калисто бессильно скользнул по щиту, потому что меч вывернулся у него из руки. Граф ответил могучим ударом, сокрушившим верхний левый квадрант щита Калисто, и снова переступил на шаг влево, пока ассизец отступал назад, изготавливаясь к следующему удару. Следующий его выпад был сделан с большей осторожностью – скорее колющий, чем рубящий удар, но тут показал себя более длинный клинок графа – выпад не достиг цели. Рыцари, следившие за поединком с седел, смолкли, уловив перелом в ходе схватки. Гвидо снова шагнул влево, воспользовавшись отступлением противника, пытавшегося на ходу перестроить свою тактику. Этот маневр вывел их из тени, и Амата с тревогой заметила, что еще один шаг влево поставит ее дядю лицом к низкому солнцу.
Люди на стене тоже замолчали. Сражавшиеся делали ложные выпады, но ни один не продвигался вперед. Каждый мускул в теле Аматы напрягался в такт движениям бойцов. Она больше не могла терпеть и пронзительно выкрикнула:
– Воробьиные яйца!
По обе стороны поля загремел хохот. Калисто неразборчиво заорал что-то и с поднятым мечом бросился на Гвидо.
Старый воин чуть развернул щит, и косой луч солнца, отразившись от металла, ударил прямо в прорезь забрала ассизца. При этом Гвидо снова отступил в сторону, и Калисто промахнулся. Меч вылетел у него из руки, он покачнулся, и граф вонзил острие своего меча между креплениям пластин, защищавших ребра молодого человека, и дальше, между самими ребрами. Синьор Рокка упал на колени, завопив от боли. Гвидо налег сильней – и выдернул меч. Калисто откинул голову, подняв лицо к стоявшим на стене.
– Вышлите капеллана, – он, – мной кончено!
Красное пятно у него на боку расползлось на бедро и стало собираться лужей под коленом. Раненый срывал с себя шлем. Граф шагнул к нему за спину, поднял шлем у него с головы, и Амата поняла, что Калисто смотрит прямо на нее.
– Я покажу тебе духовника, что исповедовал твоего отца, – сказала она и, натянув капюшон поверх головного платка, сложив ладони, забубнила тем же глухим низким голосом, каким говорила у смертного одра Симоне: – «Да получит твоя душа справедливую награду...»
Калисто закатил глаза, медленно осознавая смысл этого представления, и упал ничком, заскреб ногтями траву.
– Сука. Подлая, злобная сука. Он со стоном ткнулся лицом в мокрую землю. Конюший подвел его коня и с помощью Гвидо взвалил мертвое тело своего синьора ему на спину. Затем граф Гвидо, победитель, описал широкий круг концом меча. Всадники один за другим направляли своих коней к дороге на Ассизи.
Пока люди Гвидо славили своего господина, Амата сползла по лестнице вниз, пробежала к калитке и обняла входящего дядю. Тот снял с головы шлем.
– Ты права. Правая рука у него была слабовата.
Но девушка уже пробежала мимо него сквозь воротца и к лесу. Она как раз поравнялась с брошенной корзинкой, когда Орфео показался на опушке, окруженный стайкой детей. Амата упала на колени, стиснула руки. Орфео шел медленно, волоча по траве окровавленный меч и опираясь левой рукой на плечо Терезины. Девушка поняла вдруг, что дети не просто теснятся вокруг него, но поддерживают, как могут.
Она вскочила на ноги и метнулась навстречу. Орфео тяжело упал в ее объятия, почти ткнувшись головой в плечо. Амата пошатнулась, стараясь удержать его, и тут он приподнял голову и на ухо шепнул девушке:
– Говоришь, воробьиные яички?
– Для купца это не жизнь, – рассуждал Орфео. – Я не создан для забав с мечами.
Он отдыхал в просторной постели графа Гвидо, устроившись рядом с Джакопоне на горе подушек.
Маленькая Терезина примостилась между мужчинами поверх одеяла и возилась с котенком, захватившим в свое владение верхнюю подушечку. Амата сидела на краю перины рядом с Орфео и почесывала за ухом рыжую гончую.
Она пожала Орфео руку.
– Я освобождаю тебя от обязанностей своего телохранителя. Дядя Гвидо даст мне эскорт до дома. А тебе ведь еще надо доставить прошение.
– И с каждым часом, пока я здесь лежу, папа уезжает все дальше, и мне все дольше придется его догонять.
Он нащупал висевшую на шее цепь.
– Этот рыцарь Калисто меня узнал. Думаю, он был среди тех, кто убил Нено. Он первым делом крикнул, подъехав: «Кольцо или жизнь, Бернардоне!» Но оказалось, ему нужно было и то и другое. – Орфео через голову стянул цепочку. – Почему человек готов убить ради дешевого исцарапанного камешка?
Гвидо не успел протянуть руку – Амата выхватила кольцо.
– Откуда ты взял? – спрашивала она. – Точно такое Симоне Делла Рокка украл у моего отца.
– А я получил от своего, – сказал Орфео.
Граф Гвидо поднялся с места и прошел к soppedana – сундуку, стоявшему в двух шагах от кровати. Достал оттуда маленькую деревянную шкатулку и протянул племяннице.
– Не знаю, что ты видела у Симоне, но перстень твоего отца здесь, – сказал он.
Амата растерянно откинула крышку шкатулки. Внутри лежало точное подобие перстня, висевшего на цепи у Орфео: тот же голубой камень, та же загадочная резьба.
– Как он оказался у тебя? – спросила девушка.
– Его отдал мне твой брат Фабиано, когда уходил к черным монахам.
В камине громко щелкнуло полено. Амата недоуменно покачала головой.
– Чего-то я не понимаю. Что значит: «Когда Фабиано уходил к черным монахам»?
– О, Господи, – вздохнул Гвидо, взяв в ладони ее кулачки, еще сжимающие перстень. – Ты же и не знала, да, детка? Тебя увезли до того, как монахи нашли его на скалах под часовней.
– Что ты говоришь? Я видела, как он разбился насмерть.
– Нет, Амата, не насмерть. Он навсегда останется калекой, но выжил. Теперь он младший келарь в монастыре Сан-Пьетро в Перудже и скоро примет сан.
– Фабиано – монах? – пробормотала Амата. В голове у нее все плыло и кружилось.
– Теперь уже не Фабиано, – добавил дядя. – Черные монахи при постриге окрестили его « Ансельмо». У бенедиктинцев такой обычай: давать покидающему мир новое имя, чтобы и следа не осталось от прежней жизни.
Гвидо опять направился к сундуку, порылся среди платьев и белья и вернулся, держа в руках свиток, перевязанный черной ленточкой.
– Семьдесят пять лет назад, во время мятежей, когда вооруженная чернь громила и жгла дома знати, графы Кольдимеццо отдали замок и владения под защиту монахов.
Аббатство Сан-Пьетро – сильный сосед, способный защитить отдавшихся под его покровительство и властью понтифика, и силой оружия.
Развернув пергамент, он стал читать:
И если коммуна или кто бы то ни было совершит нападение на вышеуказанного владельца замка, монастырь обещает встать на его защиту. И если он или его наследники будут в нужде, они могут свободно прибегнуть к вышеуказанному монастырю и получить все необходимое для жизни. И если, от чего Более сохрани, они окажутся в суровой нужде и пожелают посвятить свою благородную дочь монашеству, аббат и монахи Сан-Пьетро де Кас-синенси обязуются за свой счет выплатить ее вклад и поместить ее в женский монастырь устава святого Бенедет-то. И старшие члены семьи будут всегда приняты за столом аббата.
Гвидо вложил договор в дрожащие пальцы Аматы.
– Монахи поскакали во весь опор, едва узнали о нападении, но, конечно, опоздали. Они сумели спасти часть построек и нашли Фабиано, едва живого, с переломанными костями. Выходили его и объявили, что Господь его спас и предал им в руки, чтобы он служил Богу вместе с ними. Да твой брат и не возражал. Устроился у них, как утенок в пруду.
– Брат был жив все эти годы, когда я оплакивала его... – Амата повернулась к Орфео, глаза у нее затуманились от радости. – В наших местах есть поговорка, сиор Орфео: «Брат и сестра – друг без друга никуда». – И со смехом добавила: – Кое-кто еще говорит: «Муж есть муж, а брат поболетого».
– Надеюсь, ты такого не скажешь, – рассмеялся в ответ Орфео, – не то я могу и приревновать. – Он протянул руку и похлопал девушку по плечу. – Почему бы тебе его не навестить до возвращения в Ассизи?
Амата с надеждой оглянулась на Гвидо, и граф кивнул:
– Я и сам буду рад повидать мальчика.
Амата передала пергамент Джакопоне, понимая, что нотариус заинтересуется законной стороной дела.
– А Фабиано не сказал, как получил папино кольцо – или, вернее сказать, дедушкино? – спросила она у дяди.
– Говорил. Твой отец сунул перстень ему в карман, ког-а в часовню ворвались убийцы. И велел прыгать, зная, что, если Фабиано останется, его не пощадят.
– А что на нем вырезано, дядя? Граф пожал плечами.
– Может, отец и объяснил это Буонконте, но только не мне.
Джакопоне закончил читать договор, свернул свиток и постучал им себя по лбу, собираясь с мыслями:
– Я как-то в Губбио встречался с монахом, который мог бы тут разобраться. Он хоть и говорил, что ничего не знает, этот фра Конрад, но был весьма мудр. По-моему, знал ответы на все вопросы. Правда, мы все равно едва не пропали с ним в лесу.
– Ведь выбрались в конце концов, – утешила его Амата. – А ты в том лесу показал себя настоящим героем, кузен.
Настало время напомнить Джакопоне о другом Фабиано – послушнике в серой рясе – и о храбром непобедимом драконе, который спас мальчику жизнь.
35
Конрад в полумраке камеры выцарапывал на стене последний список, составленный Джованни да Парма: каталог генералов, возглавлявших орден за его недолгую историю. Дзефферино наблюдал за ним со ступеней, помогая писарю светом своего фонаря.
– В 1239 году магистры ультрамонтанистских провинций сместили Элиаса и избрали его преемником Альберто да Пиза. К несчастью, Альберто прожил после этого не более года. Его сменил Аймо из Фавершема, далее Кресчентиус да Иези, и затем я сам. Когда магистры просили меня оставить этот пост после десяти лет службы, я сам назвал своим преемником фра Бонавентуру.
Конрад выводил черепком последнее имя, вспоминая предупреждение, сделанное ему Бонавентурой, ночное небо, расколовшееся надвое, когда генерал ордена приказал ему склониться и поцеловать перстень. Это напомнило ему о еще одном не заданном до сих пор вопросе.
– Фра Джованни, – начал он, – разве генерал ордена не носит в знак своей должности перстень, полученный от предшественника на этом посту?
Старик потер пальцы левой руки, нащупывая место, где когда-то красовалось кольцо.
– Да, – наконец кивнул он, – скромный перстень с бирюзой. Почему ты спросил?
Конрад поднял палец, оглянулся на Дзефферино.
– Per favore, брат, не поднесешь ли ты свет поближе?
Дзефферино сошел со ступеней и поднял лампу поближе к здоровому глазу Конрада. Тот соскребал мох с каменной плиты. Расчистив достаточно места, начертил на нем незамысловатый рисунок: фигурку из палочек под двойной аркой, виденную им дважды – на алтарном камне нижней церкви и на перстне генерала ордена.
– Ты знаешь, что означает этот рисунок? – спросил он старого монаха. – Увидев впервые, я принял его за детскую шалость, но после заметил такой же на перстне фра Бонавентуры – том же перстне, который должен был принадлежать тебе в бытность твою главой ордена.
Джованни неподвижным взглядом уставился на стену.
– Это знание передается только вместе с постом, – невыразительно произнес он.
Конрад кивнул и отложил черепок.
– Понимаю. Ты вправе упрекнуть меня. Я просто хотел удовлетворить давнее любопытство.
Помедлив минуту, он неуверенно добавил:
– Я основывался на твоей уверенности, что мы никогда не выйдем отсюда... что все, доверенное тобой мне, будет похоронено вместе с нами. – Он склонил голову, с надеждой ожидая возражения.
– Фра Дзефферино, – заговорил старик после долгого молчания. – Не оставишь ли нас ненадолго? Я хочу исповедаться брату Конраду в грехах.
Конрад торопливо поднял глаза, пытаясь разобрать в игре теней выражение лица сокамерника, пока Дзефферино с фонарем поднимался по крутой лестнице и отпирал решетку. Они более двух лет провели вместе, но ни разу Джованни не обращался к нему с такой просьбой. Конрад подозревал, что ему не в чем каяться.
– Прости меня, падре, ибо я грешен, – зашептал Джованни, когда решетка наверху захлопнулась.
Он медленно перевел дыхание и продолжил:
– Десять лет я утаиваю от верующих право молиться на могиле святого Франциска.
– Как так?
– Я знаю, где он похоронен. И знал все время, которое пробыл генералом ордена.
– Ты хочешь сказать, что знак, вырезанный на камне перстня, – это карта? А фигурка изображает самого святого Франческо?
– Наш разговор запечатан тайной исповеди – и ведется о грехах, а не о знаках.
– Я понимаю, брат. И не стану больше любопытствовать. Конрад перекрестил Джованни и произнес: «Ego te absolvo de omnibus peccatis tuis» Ныне отпускаю тебе все грехи твои (лат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Он не послушался моего совета, – огорченно шепнула Амата стоявшему рядом арбалетчику.
Под крики всадников Калисто продолжал теснить более медленного в движениях старого противника. Граф, видимо, не мог опомниться. Он было занес меч высоко над шлемом Калисто, но тот, в своем легком снаряжении, без труда уклонился от длинного клинка и снова ответил противнику градом ударов, загнав его в тень крепостной стены. Гвидо едва успевал принимать клинок на щит.
– Вспомни своих родичей! Вспомни мою мать! – крикнула ему Амата, но за воплями множества мужских голосов граф вряд ли уловил ее крик.
Девушка снова и снова крестилась. Когда ее дядя упал на колено, подняв над головой щит, она молитвенно сложила руки.
К ее удивлению, Калисто не бросился на упавшего, заподозрив, вероятно, ловушку, да и в самом деле, Гвидо сделал выпад, целя ему по лодыжкам, и тут же вскочил на ноги, колотя по щиту противника и принимая новые его удары. Но теперь он сражался с меньшей свирепостью и вдруг сделал полшага влево от Гвидо.
– Вот оно! – возликовала Амата. – Вот оно! Хитро, очень хитро, – шептала она про себя, начиная понимать замысел графа.
Он заставил молодого рыцаря вкладывать в удары всю силу, а сам берег до времени свои старые руки. Теперь он отодвинулся от правой, слабейшей руки противника, вынуждая его широко размахиваться на каждом выпаде. Следующий удар Калисто бессильно скользнул по щиту, потому что меч вывернулся у него из руки. Граф ответил могучим ударом, сокрушившим верхний левый квадрант щита Калисто, и снова переступил на шаг влево, пока ассизец отступал назад, изготавливаясь к следующему удару. Следующий его выпад был сделан с большей осторожностью – скорее колющий, чем рубящий удар, но тут показал себя более длинный клинок графа – выпад не достиг цели. Рыцари, следившие за поединком с седел, смолкли, уловив перелом в ходе схватки. Гвидо снова шагнул влево, воспользовавшись отступлением противника, пытавшегося на ходу перестроить свою тактику. Этот маневр вывел их из тени, и Амата с тревогой заметила, что еще один шаг влево поставит ее дядю лицом к низкому солнцу.
Люди на стене тоже замолчали. Сражавшиеся делали ложные выпады, но ни один не продвигался вперед. Каждый мускул в теле Аматы напрягался в такт движениям бойцов. Она больше не могла терпеть и пронзительно выкрикнула:
– Воробьиные яйца!
По обе стороны поля загремел хохот. Калисто неразборчиво заорал что-то и с поднятым мечом бросился на Гвидо.
Старый воин чуть развернул щит, и косой луч солнца, отразившись от металла, ударил прямо в прорезь забрала ассизца. При этом Гвидо снова отступил в сторону, и Калисто промахнулся. Меч вылетел у него из руки, он покачнулся, и граф вонзил острие своего меча между креплениям пластин, защищавших ребра молодого человека, и дальше, между самими ребрами. Синьор Рокка упал на колени, завопив от боли. Гвидо налег сильней – и выдернул меч. Калисто откинул голову, подняв лицо к стоявшим на стене.
– Вышлите капеллана, – он, – мной кончено!
Красное пятно у него на боку расползлось на бедро и стало собираться лужей под коленом. Раненый срывал с себя шлем. Граф шагнул к нему за спину, поднял шлем у него с головы, и Амата поняла, что Калисто смотрит прямо на нее.
– Я покажу тебе духовника, что исповедовал твоего отца, – сказала она и, натянув капюшон поверх головного платка, сложив ладони, забубнила тем же глухим низким голосом, каким говорила у смертного одра Симоне: – «Да получит твоя душа справедливую награду...»
Калисто закатил глаза, медленно осознавая смысл этого представления, и упал ничком, заскреб ногтями траву.
– Сука. Подлая, злобная сука. Он со стоном ткнулся лицом в мокрую землю. Конюший подвел его коня и с помощью Гвидо взвалил мертвое тело своего синьора ему на спину. Затем граф Гвидо, победитель, описал широкий круг концом меча. Всадники один за другим направляли своих коней к дороге на Ассизи.
Пока люди Гвидо славили своего господина, Амата сползла по лестнице вниз, пробежала к калитке и обняла входящего дядю. Тот снял с головы шлем.
– Ты права. Правая рука у него была слабовата.
Но девушка уже пробежала мимо него сквозь воротца и к лесу. Она как раз поравнялась с брошенной корзинкой, когда Орфео показался на опушке, окруженный стайкой детей. Амата упала на колени, стиснула руки. Орфео шел медленно, волоча по траве окровавленный меч и опираясь левой рукой на плечо Терезины. Девушка поняла вдруг, что дети не просто теснятся вокруг него, но поддерживают, как могут.
Она вскочила на ноги и метнулась навстречу. Орфео тяжело упал в ее объятия, почти ткнувшись головой в плечо. Амата пошатнулась, стараясь удержать его, и тут он приподнял голову и на ухо шепнул девушке:
– Говоришь, воробьиные яички?
– Для купца это не жизнь, – рассуждал Орфео. – Я не создан для забав с мечами.
Он отдыхал в просторной постели графа Гвидо, устроившись рядом с Джакопоне на горе подушек.
Маленькая Терезина примостилась между мужчинами поверх одеяла и возилась с котенком, захватившим в свое владение верхнюю подушечку. Амата сидела на краю перины рядом с Орфео и почесывала за ухом рыжую гончую.
Она пожала Орфео руку.
– Я освобождаю тебя от обязанностей своего телохранителя. Дядя Гвидо даст мне эскорт до дома. А тебе ведь еще надо доставить прошение.
– И с каждым часом, пока я здесь лежу, папа уезжает все дальше, и мне все дольше придется его догонять.
Он нащупал висевшую на шее цепь.
– Этот рыцарь Калисто меня узнал. Думаю, он был среди тех, кто убил Нено. Он первым делом крикнул, подъехав: «Кольцо или жизнь, Бернардоне!» Но оказалось, ему нужно было и то и другое. – Орфео через голову стянул цепочку. – Почему человек готов убить ради дешевого исцарапанного камешка?
Гвидо не успел протянуть руку – Амата выхватила кольцо.
– Откуда ты взял? – спрашивала она. – Точно такое Симоне Делла Рокка украл у моего отца.
– А я получил от своего, – сказал Орфео.
Граф Гвидо поднялся с места и прошел к soppedana – сундуку, стоявшему в двух шагах от кровати. Достал оттуда маленькую деревянную шкатулку и протянул племяннице.
– Не знаю, что ты видела у Симоне, но перстень твоего отца здесь, – сказал он.
Амата растерянно откинула крышку шкатулки. Внутри лежало точное подобие перстня, висевшего на цепи у Орфео: тот же голубой камень, та же загадочная резьба.
– Как он оказался у тебя? – спросила девушка.
– Его отдал мне твой брат Фабиано, когда уходил к черным монахам.
В камине громко щелкнуло полено. Амата недоуменно покачала головой.
– Чего-то я не понимаю. Что значит: «Когда Фабиано уходил к черным монахам»?
– О, Господи, – вздохнул Гвидо, взяв в ладони ее кулачки, еще сжимающие перстень. – Ты же и не знала, да, детка? Тебя увезли до того, как монахи нашли его на скалах под часовней.
– Что ты говоришь? Я видела, как он разбился насмерть.
– Нет, Амата, не насмерть. Он навсегда останется калекой, но выжил. Теперь он младший келарь в монастыре Сан-Пьетро в Перудже и скоро примет сан.
– Фабиано – монах? – пробормотала Амата. В голове у нее все плыло и кружилось.
– Теперь уже не Фабиано, – добавил дядя. – Черные монахи при постриге окрестили его « Ансельмо». У бенедиктинцев такой обычай: давать покидающему мир новое имя, чтобы и следа не осталось от прежней жизни.
Гвидо опять направился к сундуку, порылся среди платьев и белья и вернулся, держа в руках свиток, перевязанный черной ленточкой.
– Семьдесят пять лет назад, во время мятежей, когда вооруженная чернь громила и жгла дома знати, графы Кольдимеццо отдали замок и владения под защиту монахов.
Аббатство Сан-Пьетро – сильный сосед, способный защитить отдавшихся под его покровительство и властью понтифика, и силой оружия.
Развернув пергамент, он стал читать:
И если коммуна или кто бы то ни было совершит нападение на вышеуказанного владельца замка, монастырь обещает встать на его защиту. И если он или его наследники будут в нужде, они могут свободно прибегнуть к вышеуказанному монастырю и получить все необходимое для жизни. И если, от чего Более сохрани, они окажутся в суровой нужде и пожелают посвятить свою благородную дочь монашеству, аббат и монахи Сан-Пьетро де Кас-синенси обязуются за свой счет выплатить ее вклад и поместить ее в женский монастырь устава святого Бенедет-то. И старшие члены семьи будут всегда приняты за столом аббата.
Гвидо вложил договор в дрожащие пальцы Аматы.
– Монахи поскакали во весь опор, едва узнали о нападении, но, конечно, опоздали. Они сумели спасти часть построек и нашли Фабиано, едва живого, с переломанными костями. Выходили его и объявили, что Господь его спас и предал им в руки, чтобы он служил Богу вместе с ними. Да твой брат и не возражал. Устроился у них, как утенок в пруду.
– Брат был жив все эти годы, когда я оплакивала его... – Амата повернулась к Орфео, глаза у нее затуманились от радости. – В наших местах есть поговорка, сиор Орфео: «Брат и сестра – друг без друга никуда». – И со смехом добавила: – Кое-кто еще говорит: «Муж есть муж, а брат поболетого».
– Надеюсь, ты такого не скажешь, – рассмеялся в ответ Орфео, – не то я могу и приревновать. – Он протянул руку и похлопал девушку по плечу. – Почему бы тебе его не навестить до возвращения в Ассизи?
Амата с надеждой оглянулась на Гвидо, и граф кивнул:
– Я и сам буду рад повидать мальчика.
Амата передала пергамент Джакопоне, понимая, что нотариус заинтересуется законной стороной дела.
– А Фабиано не сказал, как получил папино кольцо – или, вернее сказать, дедушкино? – спросила она у дяди.
– Говорил. Твой отец сунул перстень ему в карман, ког-а в часовню ворвались убийцы. И велел прыгать, зная, что, если Фабиано останется, его не пощадят.
– А что на нем вырезано, дядя? Граф пожал плечами.
– Может, отец и объяснил это Буонконте, но только не мне.
Джакопоне закончил читать договор, свернул свиток и постучал им себя по лбу, собираясь с мыслями:
– Я как-то в Губбио встречался с монахом, который мог бы тут разобраться. Он хоть и говорил, что ничего не знает, этот фра Конрад, но был весьма мудр. По-моему, знал ответы на все вопросы. Правда, мы все равно едва не пропали с ним в лесу.
– Ведь выбрались в конце концов, – утешила его Амата. – А ты в том лесу показал себя настоящим героем, кузен.
Настало время напомнить Джакопоне о другом Фабиано – послушнике в серой рясе – и о храбром непобедимом драконе, который спас мальчику жизнь.
35
Конрад в полумраке камеры выцарапывал на стене последний список, составленный Джованни да Парма: каталог генералов, возглавлявших орден за его недолгую историю. Дзефферино наблюдал за ним со ступеней, помогая писарю светом своего фонаря.
– В 1239 году магистры ультрамонтанистских провинций сместили Элиаса и избрали его преемником Альберто да Пиза. К несчастью, Альберто прожил после этого не более года. Его сменил Аймо из Фавершема, далее Кресчентиус да Иези, и затем я сам. Когда магистры просили меня оставить этот пост после десяти лет службы, я сам назвал своим преемником фра Бонавентуру.
Конрад выводил черепком последнее имя, вспоминая предупреждение, сделанное ему Бонавентурой, ночное небо, расколовшееся надвое, когда генерал ордена приказал ему склониться и поцеловать перстень. Это напомнило ему о еще одном не заданном до сих пор вопросе.
– Фра Джованни, – начал он, – разве генерал ордена не носит в знак своей должности перстень, полученный от предшественника на этом посту?
Старик потер пальцы левой руки, нащупывая место, где когда-то красовалось кольцо.
– Да, – наконец кивнул он, – скромный перстень с бирюзой. Почему ты спросил?
Конрад поднял палец, оглянулся на Дзефферино.
– Per favore, брат, не поднесешь ли ты свет поближе?
Дзефферино сошел со ступеней и поднял лампу поближе к здоровому глазу Конрада. Тот соскребал мох с каменной плиты. Расчистив достаточно места, начертил на нем незамысловатый рисунок: фигурку из палочек под двойной аркой, виденную им дважды – на алтарном камне нижней церкви и на перстне генерала ордена.
– Ты знаешь, что означает этот рисунок? – спросил он старого монаха. – Увидев впервые, я принял его за детскую шалость, но после заметил такой же на перстне фра Бонавентуры – том же перстне, который должен был принадлежать тебе в бытность твою главой ордена.
Джованни неподвижным взглядом уставился на стену.
– Это знание передается только вместе с постом, – невыразительно произнес он.
Конрад кивнул и отложил черепок.
– Понимаю. Ты вправе упрекнуть меня. Я просто хотел удовлетворить давнее любопытство.
Помедлив минуту, он неуверенно добавил:
– Я основывался на твоей уверенности, что мы никогда не выйдем отсюда... что все, доверенное тобой мне, будет похоронено вместе с нами. – Он склонил голову, с надеждой ожидая возражения.
– Фра Дзефферино, – заговорил старик после долгого молчания. – Не оставишь ли нас ненадолго? Я хочу исповедаться брату Конраду в грехах.
Конрад торопливо поднял глаза, пытаясь разобрать в игре теней выражение лица сокамерника, пока Дзефферино с фонарем поднимался по крутой лестнице и отпирал решетку. Они более двух лет провели вместе, но ни разу Джованни не обращался к нему с такой просьбой. Конрад подозревал, что ему не в чем каяться.
– Прости меня, падре, ибо я грешен, – зашептал Джованни, когда решетка наверху захлопнулась.
Он медленно перевел дыхание и продолжил:
– Десять лет я утаиваю от верующих право молиться на могиле святого Франциска.
– Как так?
– Я знаю, где он похоронен. И знал все время, которое пробыл генералом ордена.
– Ты хочешь сказать, что знак, вырезанный на камне перстня, – это карта? А фигурка изображает самого святого Франческо?
– Наш разговор запечатан тайной исповеди – и ведется о грехах, а не о знаках.
– Я понимаю, брат. И не стану больше любопытствовать. Конрад перекрестил Джованни и произнес: «Ego te absolvo de omnibus peccatis tuis» Ныне отпускаю тебе все грехи твои (лат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58