Что хотим, то и сделаем. Хотим – продадим. Хотим – на стенку повесим. Для интерьера…
– Так чего ж тогда скрываться, а, Андрюша? – робко спросила Екатерина. – Раз икона-то наша, законная, то мы и продать ее законно сможем…
– Кому, дура? Музею? Много ль там за нее дадут?
– Как положено…
– Как положено, – передразнил ее Востоков. – Кто обещал Ваське ничего не предпринимать до его возвращения?.. А если узнает и заложит?
– Дрянь ты, Андрей! Васька не такой…
– Все не такие… Заложить, конечно, не заложит: это ему тоже боком выйдет. Но и мы о нем помнить станем. Дороже продать – вот что сейчас главное.
– А кому?
– Кому – подумаю. Для того и в Москву тронусь. И потом: где гарантия, что папаня эту икону в свое время от государства не утаил? Нет? То-то и оно…

3

Чувыриху старший инспектор отыскал уже после того, как обошел Огуревну и Нинку-молочницу. Их ему назвал псаломщик, с трудом вспомнивший старых хористок. Нинку-молочницу Саблин нашел на рынке, где она торговала не молоком, а клубникой. Сначала она и говорить с ним не захотела – болтун, а не покупатель. А потом смягчилась и скороговоркой объяснила, что и в церковь она уже не ходит, и Марьяну сто лет не видела, и никаких икон та ей не давала. Второй визит оказался столь же безрезультатен. Васса – Огуревна в компании трех старух «забивала козла» в палисаднике и попросила его малость обождать, когда окончится партия. А узнав, что ему нужно, ответила примерно то же, что и Нинка-молочница. Только посоветовала ему к Чувырихе сходить, «ежели та не померла, часом с квасом».
С таким напутствием Саблин и зашел к Авдотье Тихоновне: он уже знал от Вассы ее имя-отчество. И как говорится, попал в точку.
Но ждало его здесь нечто совсем уже неожиданное.
– Была у меня эта икона, сынок. «Спас нерукотворный» зовется. Все верно. Принесла мне ее Марьяна с благословения отца Серафима. Сохрани, сказала, ее у себя в божнице, пока живу. А после отдашь, когда я спрошу или дочь придет, если меня не будет. Вот так и случилось. И Марьяны нет, и дочь пришла за иконой.
– И вы отдали?
– Отдала. Вчера и отдала. Вечерком после всенощной. Когда сумерки полегли.
Ничего больше Саблин не спрашивал. Да и незачем: ведь икона-то есть. И где находится сейчас, известно. Не могла же Михеева, гуляя по улице, тут же ее продать. В собор она не пошла. Да и кто из клириков рискнет приобрести эту музейную редкость? Все они, кроме протоиерея, живут не бедно, но и не так богато, как он. У нового протоиерея, может быть, и есть свободные средства, но древних икон он не собирает и даже осуждает это модное собирательство. Вероятно, икону получит Востоков, и он же постарается ее повыгоднее продать. Что же делать теперь ему, Саблину? Просить санкцию на арест Востокова и Михеевой? А на каком основании? За то, что у них в руках музейная редкость? А если эта редкость, будучи собственностью отца Серафима, вполне законно, как дар, перешла в собственность Марьяны Вдовиной, а от нее к дочери, Екатерине Михеевой? Тогда ты скажешь прокурору, что арестуешь их, как соучастников злоумышленного и заранее запланированного убийства Вдовиной. А есть ли у тебя, товарищ Саблин, достаточно веские доказательства такого убийства? Есть, товарищ прокурор, есть мотив заранее задуманного убийства. Из-за желания овладеть раритетом высокой, даже очень высокой ценности. В десятки, может быть, даже сотни тысяч рублей оценил ее патриарший профессор Смиренцев в Загорске. Тогда мотив не в самой иконе, Саблин, а в ее рыночной стоимости. Вот и проследи пока ее путь…
С такими сомнениями и пришел Саблин к Михеевой. Ему долго не открывали, так что пришлось позвонить вторично и не отпускать кнопки звонка, пока не открылась дверь, застегнутая на цепочку.
– А к вам и не попадешь, Екатерина Серафимовна, – сказал он, заглядывая в дверную щель. – У меня вопрос есть.
– Не вопрос, а допрос, – ответили ему неприязненно, но цепочку с двери не сняли.
– На допрос я вас повесткой вызову, а сейчас кое-что выяснить требуется.
– Ну, входите, если за делом пришли, – сказала Михеева, открыв дверь и пропуская Саблина в комнаты.
Он без приглашения присел у стола и проговорил со значением:
– А я к вам от Чувыриной Авдотьи Тихоновны.
– Дознались все-таки? – зло откликнулась Михеева.
– Дознались, – согласился инспектор, – и разобрались, что к чему. Где у вас та икона, какую вы от Чувыриной домой принесли?
– Обознались, товарищ инспектор. И у Чувырихи я не была и, не то что икону – рожу ее сейчас не помню.
Саблин решил прибегнуть к нажиму:
– У нас есть письменные ее показания: и о вашей матери, которая ей передала икону отца Серафима, и о вас, когда вы пришли к ней за этой иконой.
Но Михееву не так-то легко было сломить.
– А кто меня видел, как я к ней ходила и как икону домой несла? Есть у меня материна божница, вы ее видели. А чужих икон нет. Доверчивый вы человек, товарищ инспектор. Мало ли что Чувыриха могла вам набрехать. И письменным ее показаниям та же цена. Брехня!
– А где ваш брат сейчас, Екатерина Серафимовна? – спросил Саблин.
– В Москву уехал. Дружок на свадьбу пригласил.
У Саблина даже горло перехватило: еще одна неудача…


Московский розыск

1

В кабинете начальника уголовного розыска собрались Саблин, Веретенников, Глебовский и Князев.
– Все прочли письменный доклад Саблина? – спросил полковник.
– Все.
Воцарилось настораживающее молчание. Каждый считал себя хоть частично, да виноватым: не уяснил себе, не подумал, не посоветовался, не подсказал. В результате сбежал преступник, которого никто из присутствующих не мог обвинить в том, что именно он был душой заговора. Саблин рассказал все – и не только о своих действиях, но и своих размышлениях, потому что виноватым считал только себя: слишком медлителен, чересчур осторожен и, пожалуй, даже труслив, потому что боится риска и не согласованных с начальством решений.
Начал Князев, которому надоело это молчание.
– Осторожничаете, товарищи, боитесь правды. Я читал твою записку, товарищ капитан. Слишком много на себя берешь. Не один ты виноват – все виноваты, и я в том числе. Первая ошибка: сняли наблюдение за Востоковым и Михеевой. Во-вторых, зря провели вторичный обыск в присутствии обоих: это показало им, где был тайник. И то, что пуст он, тоже им на руку. Они начали свой поиск и преуспели в нем раньше нас. А теперь за что нам Востокова задерживать? Икона – наследство. Они на нее по закону право имеют.
– Он же ее продавать поехал! – не сдержался Саблин.
– А куда? Вдруг в Третьяковку?
– Да в какую Третьяковку! Что он – святой агнец?
– Поднабрался ты, Саблин, терминологии… – усмехнулся Князев. – Конечно, Востоков не агнец и в Третьяковку икону не понесет. Будет искать связь со спекулянтами, пустит ее «плавать», как говорится. И может она таким образом «уплыть» за границу. Придется тебе, капитан, ехать в Москву, в Министерство внутренних дел. Есть у меня там друг, уже в генеральском звании. Давай, я ему прямо сейчас позвоню…
Полковник соединился с Москвой и попросил к телефону генерала Стрепетова.
– Пал Палыч, это Князев тебя приветствует… Ничего себе, помаленьку… Да нет, не для встречи, а по делу звоню. Твоя помощь потребуется… Да, «дорогое» дело… У нас в нем капитан Саблин задействован… Нет, не о том речь. Похищение иконы четырнадцатого века очень высокой художественно-исторической ценности. Есть предположение, что икона в Москве, и если мы прозеваем, может уплыть за границу. Саблин сегодня же выезжает в Москву и твое расскажет все, что ему известно. Подключи к нему кого найдешь нужным или его подключи к поисковой группе…
Полковник положил трубку и заключил: – Все свободны, товарищи. А ты, капитан, оформляй командировку и выезжай с первым же поездом… Генерал Стрепетов тебя примет и поможет. Поспешай!

2

Все произошло так, как и предполагал Князев. Генерал Стрепетов внимательно выслушал подробный рассказ инспектора о поисках редкой иконы четырнадцатого столетия, известной под названием «Спас нерукотворный». При этом Саблин добавил, что, по сведениям уголовного розыска, эта музейная редкость находится сейчас в Москве и не исключена возможность продажи ее какому-нибудь крупному спекулянту, связанному с зарубежными коллекционерами. Описал Саблин и саму икону, ее богатую палитру красок и художественную манеру ее живописца, близкую таким мастерам, как Феофан Грек или Андрей Рублев.
– Откуда вам это известно? – спросил генерал.
– Частично от профессора Смиренцева – я же был в Загорске, – а главным образом, изучал византийско-русскую иконопись.
– Вы что, искусствовед по образованию? – вопрос прозвучал если не с уважением, то с удивлением наверняка.
– Да нет, – улыбнулся Саблин, – юрист… А изучал иконопись сейчас, наскоро, в библиотеке сидел.
– Похвально, – сказал генерал. – Князев умеет подбирать кадры. Ну а вас, товарищ капитан, мы подключим к поисковой группе тоже специалистов своего дела.
И подключили. Таких специалистов оказалось двое: полковник Сербин и старший лейтенант Симонов.
– Словом, четыре «С»: Стрепетов, Сербин, Саблин и Симонов, – пошутил генерал. – Мне докладывают, Сербин возглавляет группу в контакте с Петровкой и железнодорожной милицией, Симонов прощупает всех законспирированных фарцовщиков и спекулянтов, а Саблин устанавливает тождественность иконы. Не грех бы и вторично связаться с преосвященным профессором из Загорска.
Совещание участников поисковой группы было недолгим, и полковник Сербин его подытожил:
– Убийство и все с ним связанное – это ваше домашнее дело, – резюмировал он. – Вот и занимайтесь им по возвращении на место вашей работы. Сейчас же у нас с вами другая задача: найти икону и не дать ей уплыть за границу. Генерал сказал, что похититель ее вам известен. Следовательно, попадаться ему на глаза вам не годится. У вас есть его фотокарточка?
Саблин извлек из бумажника два любительских снимка: Востоков на улице и он же за прилавком комиссионного магазина.
– Кто это у вас так плохо снимает? – поморщился Сербин.
– Снято во время наблюдения за этим субъектом. На ходу снимал. Торопился.
– Ладно, сойдет, – согласился Сербин и передал снимки Симонову: – Покажешь Климовичу и Безрукову. Может быть, они опознают.
– Надо их и Лысому показать. Без Лысого он на крупных фарцовщиков не выйдет, – сказал Симонов.
– Кто же этот Лысый? – заинтересовался Саблин.
Сербин загадочно улыбнулся, переглянулся с Симоновым и ответил:
– Антиквар. Собиратель ценнейших редкостей. У него есть многое, в истории отмеченное. Я, например, видел у него и скрипку, сделанную самим Амати, и медаль, выпущенную в честь польского маршала Понятовского, и жемчужное ожерелье, подаренное Людовиком Четырнадцатым одной из своих фавориток, и еще кое-что, столь же редкостное. К нему, капитан, все фарцовщики бегут, когда услышат о какой-либо исторической редкости. Часть он приобретает сам, если цена позволяет.
– А на какие же средства он живет?
– На пенсию. Она у него достаточная для непьющего старика. Да и редкости свои продает помаленьку. Кто ж ему запрещает продать коллекционеру побогаче какую-нибудь не стоящую государственного внимания редкость?
– А если не государственного?
– Не знаю, как у вас на периферии, а в Москве приобретателей много. Все берут, если стариной пахнет. За хрусталем в очереди стоят, а у него от дедовского хрусталя полки в буфете ломятся. За екатерининский четвертак он тебе любую хрустальную вазу отдаст. Всех московских фарцовщиков поименно знает и о любой «плавающей» редкости в первую очередь узнает. И о твоей иконе, наверное, слышал. Так что своим сообщением его не удивишь, да, пожалуй, и не заинтересуешь: слишком умен для этого, а главное, осторожен.

3

К Лысому поехали в первую очередь, благо он жил неподалеку в одном из новых домов на улице Горького. Поехали вдвоем – Саблин и Сербин, захватив с собой один из фотоснимков Андрея Востокова – другой остался у Симонова, отправившегося на поиски Климовича. Безруков же, названный третьим в списке поименованных Сербиным лиц, как выяснилось по телефону, отдыхал где-то на черноморских курортах.
– Тоже фарцовщик? – спросил Саблин.
– Еще не завязал, до пока не попался, – пояснил Сербин. – Потихонечку наблюдаем, как и за Лысым. Кстати, не называй его так в предстоящем разговоре. Это старая его кличка, под которой он значится в телефонных книжках фарцовщиков. А зовут его Одинцов Лев Михайлович, о чем и сообщит медная дощечка на входной двери.
Дверь эту открыл им сам хозяин квартиры, может быть, и удивившийся, но сумевший сразу же скрыть удивление в радостном возгласе:
– Всегда рад вас видеть, Илья Сергеевич. Надеюсь, вы не с дурными вестями?
– А это мой коллега, капитан Саблин Юрий Александрович, – представил инспектора Сербин. – Если по костюму судить, вы не в добром здравии?
Одинцов был в черном шелковом халате, подбитом ватином и перевязанном толстым шнурком с кисточками. Высокий, худой, не старый еще, но уже постаревший человек, чисто выбритый и с короткой стрижкой. Не Обломов, а Штольц, не успевший еще переодеться с утра.
– Чем обязан? – спросил Одинцов, усадив гостей.
– Не знаком ли вам этот человек? – Сербин протянул хозяину фотоснимок, на котором Востоков был снят, когда он прохаживался по улице. – Снимок неважный, но лицо видно отчетливо.
Одинцов нагнулся над снимком, и Саблин увидел лысину у него на затылке. Небольшую, но круглую, как выбритая тонзура. Отсюда и прозвище, подумал он.
– Нет, не знаком, – отрицательно мотнул головой Одинцов, возвращая подполковнику снимок. – Никогда не встречался с ним и, надеюсь, не встречусь.
– Не убежден. Вполне возможно, что этот человек обязательно заглянет к вам. Он привез в Москву диковинку, которая, быть может, заинтересует и вас. А сейчас ею заинтересовались мы.
– Сожалею, но помочь не могу. А что это за диковинка?
– Очень редкая икона четырнадцатого века «Спас нерукотворный», – вмешался Саблин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11