Закончив с ужином, они перешли в гостиную. Смирнов улегся на ковер животом вниз, Марья Ивановна села рядом в позу лотоса и начала рассказывать о своем посещении ресторана Эгисиани.
– Значит, у тебя тоже ничего... – расстроился Евгений Александрович, когда женщина дошла до момента прощания с настырным грузином.
– Да нет. Смотри, что у меня есть.
Поднявшись, Марья Ивановна взяла с сидения кресла записку и передала ее Смирнову. Тот прочитал ее, затем осмотрел внимательно с обеих сторон и сказал:
– Если Крыса – это Кристина, то получается черт те что. Простую женщину Крысой не называют. Крысой называют женщину скрытную и на все способную.
– Да, ты прав, черт те что получается. Я тоже думаю, что ее недаром Крысой прозвали. Похоже, она не только дизайном занималась и артистов для варьете подбирала. И в таком случае нам с тобой светит разборка классной криминальной помойки.
– Расскажи об Эгисиани подробнее. Ты же женщина, ты должна была его прочувствовать.
Марья Ивановна о чем-то думала.
– Ты что? – Смирнов почувствовал, что она нашла какую-то ниточку.
– Зря я не осталась... Он ведь предлагал продолжить разговор в малом зале...
– А потом в кабинете?
Марья Ивановна посмотрела удивленно.
– Естественно. Но дело не в том...
– А в чем?
– Он говорил, что стены малого зала увешаны шкурами. И старинным подлинным оружием – пищалями, луками со стрелами и тому подобное. Может там и арбалет есть? Кстати, как он выглядит?
– Это такая штука вроде комбинации обреза с коротким, но очень мощным луком, – Наморщившись, Смирнов провел ладонью по ране. – Ну, очень мощным.
– Значит, мне придется сходить к нему еще раз?
– Что, симпатичный парень?
– Да, – покивала Марья Ивановна. – Знаешь, он из тех, которые говорят: "Я это сделаю" и делают. Или "Ты моя" и всю жизнь...
– Заботятся о тебе, как о личной вещи?
– Ну, примерно...
– Я ревную и очень хочу его увидеть...
– Не надо. Вы сцепитесь, а у него пистолет под мышкой.
– Ну и что? – набычился Смирнов.
– Да ты не думай, я только о тебе и говорила. Рассказывала о твоей картине с бумерангом...
– Я боюсь тебя потерять...
– А я тебя...
– Ты такая лапушка... Знаешь, я сегодня прочитал японскую танку:
Подует ветер – и встает волна,
Затихнет ветер – и волна спадает.
Они, наверно, добрые друзья
Коль так легко друг друга понимают...
Это ведь про нас... Мне так хорошо с тобой – ты такая любимая и... и такая любящая...
– Нет, я подлая, – опустив глаза, горестно вздохнула Марья Ивановна. И застенчиво заулыбавшись, рассказала, как переодевалась в уличном туалете. И как вместе с одеждой выбросила в урну для мусора свой мобильный телефон.
Некоторое время они целовались. Оторвавшись от женщины, Смирнов спросил:
– Сегодня "ни-ни"?
– Нет, милый... Я сегодня столько о тебе наговорила, что мне не терпится проверить, не фантазировала ли я? Да и боль твою хочется хоть как-то успокоить...
– Так пойдем на кроватку?
– Нет, давай сначала договоримся, что будем делать завтра. С тобой все ясно – ты должен с недельку посидеть дома...
– А ты поедешь к нему?
– Да. Только надо придумать под каким поводом...
– Не надо ничего придумывать. Спорим, он сам тебе позвонит? Будет извиняться, что не смог проводить.
– Он не знает номера моего телефона...
– Как не знает? Ты что, визитку ему не оставила?
– Оставила.
– Ну так! Как позвонит, скажи, что будешь во второй половине дня на Пушкинской площади по делам и зайдешь к нему пообедать.
– Не буду я ничего придумывать, – смущенно улыбнулась Марья Ивановна. – Я свою любимую заколку на стуле оставила.
Смирнов, засмеявшись, поднялся на ноги, взял женщину за руку и повел ее в спальную.

11. Женщины благодарны

Эгисиани позвонил в начале первого. Извинившись за спешный свой вчерашний уход, сказал, что в течение часа завезет заколку по любому российскому адресу. В ответ Марья Ивановна сообщила, что к двум часам будет по делам на Пушкинской площади, и там они смогут встретиться.
– Может быть, в таком случае пообедаете у меня? – предложил настойчивый грузин.
– В малом зале? Шкуры на полу, таинственный свет, жаркое из кабаньей... мм... кабаньего окорока?
– Естественно.
– Нет, к сожалению не получится. У меня сегодня целый воз неотложных дел.
– Ну что ж. Так значит, в два под Пушкином?
"Под Пушкином" у нее выделилось само собой.
– Да. И не опаздывайте, у меня на вас пять минут.
Сделав перевязку Евгению Александровичу, Марья Ивановна переоделась в строгий бежевый костюм-тройку (с юбкой) и поехала на Пушкинскую площадь.
К памятнику она подошла ровно в два. Эгисиани минут пять говорил комплименты, в том числе и экспромтом, затем вручил заколку. Еще не взяв ее в руки, Марья Ивановна увидела, что в самой ее середине сверкает бриллиант стоимостью не менее пяти тысяч долларов.
– Это мой маленький подарок за вчерашний вечер, – сказал Эгисиани просто. И, ничтоже сумняшися, добавил:
– Вы по-прежнему торопитесь?
– Да нет, обстоятельства изменились, – ответила не Марья Ивановна, а кто другой, доселе прятавшийся в ее подсознании. – Похоже, вы наколдовали, и почти все мои сегодняшние дела чудесным образом уладились в пятнадцать минут.
– И у вас найдутся часа полтора на неторопливую беседу со мной и обед с шампанским?
Кивнув, женщина отвела локоть в сторону, показывая, что ее можно взять под руку, и пошла по направлению к ресторану Эгисиани.

* * *

Малый зал Марье Ивановне понравился. Не низкий, не высокий, повсюду звериные шкуры – ухоженные и пушистые, низкие восточные столики, инкрустированные костью и цветным камнем, за которыми можно было сидеть, откинувшись на мягкие подушки – кожаные, атласные, бархатные, маленькие и большие, с бахромой и без нее.
Марья Ивановна выбрала столик, стоявший у стены с фальшивым витражным окном. На витраже была изображена сцена охоты на лисицу, а сам столик охранялся оскаленным белым медведем, точнее тем, что осталось от оскаленного большого белого медведя после его фатальной встречи с хладнокровным охотником, а затем и с искусным скорняком. Встав на безопасном расстоянии от его устрашающих зубов, Марья Ивановна взглянула в большое зеркало, вделанное в противоположную стену.
"В своем костюме я выгляжу здесь, как Маргарет Тэтчер выглядела бы в манильском борделе", – усмехнулась она, пристально себя рассматривая.
– В принципе вы могли бы переодеться, – прочитал ее мысли Эгисиани. – Рядом с зеркалом в стену вделан шкаф. В нем хранятся одеяния на любой вкус.
– Одеяния на любой вкус? – удивилась женщина?
– Совершенно верно. Мои гости нередко переодеваются в платья, соответствующие обстановке...
– Идея Кристины?
– Да, ее, вы угадали. Я пойду, отдам кое-какие распоряжения, а вы покопайтесь в шкафу, может, и найдете что-нибудь по вкусу.
Оставшись наедине, Марья Ивановна прошлась по залу. Интересовало ее, естественно, оружие. Луки с колчанами, древние мушкеты, пищали и рогатины не задержали надолго внимания женщины, а вот нечто подобное обрезу с воротом и небольшим стальным луком заставило ее сердце замереть. А когда она увидела рядом набор коротких стрел, скорее снарядов, с внушавшими трепет массивными острейшими наконечниками, сострадание к Евгению Александровичу заставило ее сердце ощутимо сжаться.
"Бог мой, – подумала она, – неужели такая штука вонзилась в его попу!? Бедный Женечка!"
Сострадание недолго ее мучило – она обнаружила (пришлось испачкать мизинец), что стрелы немного, но опылены, а арбалет совершенно чист.
– Вы и в самом деле неплохой сыщик, – вывел ее из оцепенения голос неслышно подошедшего Эгисиани.
– Почему вы так думаете? – обернулась к нему Марья Ивановна. Секунды ей хватило, чтобы разгладить напрягшееся лицо мягкой улыбкой.
– Этот самострел принесла Кристина.
– Кристина!?
– Да.
– И где же она его взяла?
– Она сказала, что купила его в антикварном магазине специально для этого зала...
– Замечательный самострел... – проговорила Марья Ивановна, уже разглядывая широкую двустворчатую дверь красного дерева, занимавшую чуть ли не половину торцовой стены.
– Она ведет в часть ресторана, не имеющую прямого отношения к Кристине, – встал Эгисиани меж гостьей и дверью – К тому же там сейчас ведутся строительные работы.
– А к вам она имеет отношение?
– Конечно. После того, как ремонт будет закончен, а наше знакомство укрепится, мы непременно там повеселимся.
– А почему вы сказали "не имеющую прямого отношения к Кристине"? – спросила Марья Ивановна, посматривая на таинственную дверь – ей казалось, что за нею кто-то есть.
– Гм... Видите ли, люди творческие распространяют вокруг себя... ну, как бы вам сказать...
– Волны творчества? Или созидания?
– Да... И эти волны рождают в казалось бы простых людях желание творить, и не только желание творить, но и еще что-то, дающее человеку возможность делать что-то необыкновенное...
– Вы хотите сказать, что под влиянием Кристины вы принялись созидать? То есть делать что-то необыкновенное?
– Ну, не созидать, а придумывать разные оригинальные вещи.
Марья Ивановна хотела уточнить понятие "оригинальные вещи", но Эгисиани упредил ее:
– Так вы станете переодеваться к обеду? Я боюсь, что вы опять убежите, не попробовав творений моей кухни.
– Надо сначала посмотреть, что там у вас есть.
– В чем же вопрос, пойдемте, посмотрим.
В мужском отделении гардероба висели набедренные шкуры и накидки (Марья Ивановна усмехнулась, представив хозяина ресторана в непритязательном одеянии троглодита), кожаные с бахромой костюмы американских трапперов, английские и немецкие охотничьи одежды с иголочки и даже шерстяной наряд бедуина.
– Наденьте вот это! – игриво ткнула женщина в последний. И осеклась: она предложила мужчине сделать первый ход и если он сделает его, то ей придется ответить.
Невозмутимо сняв с вешалки и перекинув через плечо бедуинское платье, Эгисиани распахнул створки дамского отделения. Марья Ивановна замерла, растерянно приоткрыв рот: в гардеробе висели преимущественно набедренные повязки из светлого каракуля и накидки из шкур ангорских коз.
Улыбнувшись ее реакции, Эгисиани со словами: – Видите ли, именно эти наряды пользуются повышенным спросом у подруг большинства моих друзей, – отодвинул их в сторону.
С облегчением Марья Ивановна увидела висевшие в глубине шкафа прозрачные одежды, видимо, считавшиеся нарядами амазонок и, не удержавшись, принялась их один за другим рассматривать.
– Вы выбирайте, а я пойду, переоденусь, – сказал Эгисиани, поощрительно улыбаясь. – Я постучу, когда вернусь. И имейте в виду, эти одежды дважды не используются.
– А в той комнате за красными дверями кто-нибудь есть? Я переоденусь, а потом войдут рабочие с длинной лестницей... – сказала Марья Ивановна и тотчас зарумянилась.
Смирнов ей как-то говорил, что по Фрейду лестница – это символ полового акта. А длинная лестница – символ полового акта, достающего до печенок.
– Никто, кроме меня, сюда не войдет, – улыбнулся Эгисиани. – По поводу вашего высочайшего визита, все рабочие отправлены домой к своим женам, а ресторан закрыт на переучет.
Не дождавшись ответа (Марья Ивановна думала о всеведущем Фрейде), он поцеловал гостье руку и ушел, размашисто ступая.

* * *

Через пять минут Марья Ивановна стояла перед зеркалом, облаченная в длинную голубую накидку, такие же трусики и лифчик.
"Убьет Смирнов, когда расскажу, – подумала она, поворачиваясь то так, то эдак. – Ну, ничего, куда он от меня денется? Ведь любит же... Еще как любит..."

* * *

Первостепенная черта всякой женщины, – как-то говорил ей Смирнов, – это умение быть признательной. Они с лихвой вознаграждают за щедрость и внимание. И, конечно же, Марья Ивановна переоделась в легкомысленные и многообещающие одежды не только потому, что они привлекли ее своей необычностью. Просто блеск алмаза, вставленного этим человеком в заколку, продолжал играть в ее сердце. Продолжал играть, призывая к благодарности и поощрению в его лице всех истинных, то есть щедрых мужчин.

* * *

Эгисиани вошел весь в белом, открыто лишь спокойное лицо аскета, пригвожденное к черепу агатовыми глазами. Марья Ивановна возлежала на беломедвежьей шкуре. Головка ее покоилась на большой подушке, надежно прикрывавшей свирепые глаза и ужасные зубы лишенного плоти животного.
– Муж не заругает? – спросил Эгисиани, усевшись подле нее по-восточному.
– Поживем – увидим, – философски улыбнулась женщина и, не мешкая, взяла быка за рога:
– Вы знаете, Владимир, мне кажется, что вы знаете, как умерла Кристина. Насколько я поняла, последние месяцы перед смертью она вращалась в кругу ваших ближайших друзей, которые вряд ли занимались заготовками метел для московских дворников...
– Может быть, вы закажете что-нибудь? – попытался Эгисиани сменить тему. – Сегодня у нас сибирские пельмени с медвежатиной, кабаньи отбивные, оленина по-чухонски...
– Давайте оленину по-чухонски. Что это такое?
Эгисиани отвел глаза и растворился в прошлом.
– Это тоже она придумала... – заговорил он глухим голосом. – Однажды явилась сюда заполночь, оживленная, вся освещенная какой-то внутренней красотой, и попросила всех отпустить. Я отпустил, и она, походив туда-сюда – руки в брюках, вся в порыве, вся в будущем – предложила приготовить к ужину что-нибудь этакое. И тут же придумала сама. Повела на кухню, завязала мне полотенцем глаза и приказала готовить. Ну, я, пожал плечами и пошел к холодильнику. Взял первый попавшийся кусок мяса, порезал его на кусочки, положил в кастрюлю и начал сыпать и лить в нее все, что попадало под руку. Потом поставил на плиту, притушил немного, снял, сунул в духовку и принялся готовить подливу и гарнир. А она, наблюдая за мной, звонко смеялась, иногда до слез хохотала... И записывала все мои действия... Через час мы ели... Не тут, а там, в большом зале, за центральным столиком.
Все было так чудесно... В какой-то момент мне показалось, что я, сжав кулаки и приглушив чувства, шел к этому ресторану только лишь затем, чтобы эта ночь с Кристиной состоялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15