– А мне Святослав Валентинович говорил, что Кристина была целеустремленной особой. И что у нее было много любовников.
– Чепуха! Она ничего не умела...
Сказав, Эгисиани простодушно улыбнулся и попросил:
– Не озвучите, чего она не умела?
Марья Ивановна поняла, что ей пеняют за грубое слово, но отступать не захотела.
– Она не умела делать миньета, стеснялась куннилунгуса и брезговала анальным сексом.
– А вы штучка! – восхитился Эгисиани.
– Я – разная. Видите ли, как только я сюда вошла и уселась, я подумала, что муж, увидев меня, пришел бы к выводу, что я похожа на проститутку... А так как я, как и все женщины, частичкой души... мм... распутница, то эта самая частичка от этой мысли проснулась и попросилась наружу. Видите, какая я откоровенная?
– Я видел, как вы сидели, заложив ногу на ногу... Там, вон в той картине с дичью и бутылками, дырочка в утином глазу. Через нее я посматриваю за залом. Может, что-нибудь еще закажете? Мне с вами интересно. Вы так открыты, так естественны.
– Потом закажем. После того как вы все мне откровенно расскажете.
– Мы могли бы перейти в малый зал... – в глазах Эгисиани заиграли бесята. – Вы знаете, скажу вам откровенно, мне не приходилось встречать таких женщин, как вы. И я готов на все, чтобы задержать вас здесь хоть на час, хоть на полчаса.
– Нет, господин Эгисиани, никаких кабинетов, куннилугусов и миньетов я сегодня в личной своей программе не предусматриваю.
– Совсем, совсем?
– Совсем, совсем. Понимаете, то, что вы видите перед собой – это не я, Точнее, это не я в чистом виде. То, что вы видите, то, с чем вы разговариваете – это я и мой муж, мой Женя. А окажись он с нами в одной постели, вам бы не поздоровилось...
Марья Ивановна поняла, что она пьяна. Чуточку, но пьяна. Коньяк всегда доставал ее неожиданно.
– Мне бы не поздоровилось? – засмеялся Эгисиани и, распахнув пиджак, показал пистолет, притаившийся подмышкой.
– Убив или оскорбив его, вы обидите и оскорбите меня... – увидев вороненую сталь, отрезвела женщина.
– Ну, в таком случае это исключено, – пошел на попятный хозяин ресторана.
– Тогда вам остается только рассказывать. А потом мы с вами посидим, поговорим и посмотрим, на что способны ваши повара.
– А можно я вас буду называть Машей?
– Тогда мне придется звать вас Вовой...
– Договорились. Я сейчас отойду на минуточку, а вы ешьте пирожные – они славятся по всей Москве.
Когда Эгисиани вернулся, на блюде оставалось всего одно пирожное. Довольно улыбнувшись этому факту, он спросил:
– Так на чем, Маша, мы остановились?
– Мы остановились на том, что, познакомившись с Кристиной, вы решили ее перевоспитать.
– Я разве говорил об этом?
– Да...
Марья Ивановна погрустнела – вспомнила, как в прошлом году она, прежняя, она вкупе с ей подобными, перевоспитывали Смирнова. Как заставили его убить Пашу, как заставляли убить Бориса Михайловича. И как он не перевоспитался, и как ей от этого стало хорошо. А Кристина перевоспиталась. И умерла.
– Я вижу, вы не слушаете... – Эгисиани понял, что его собеседница думает о муже.
– Нет, нет, я слушаю, рассказывайте!
– К десяти часам Кристина наклюкалась. Я отнес ее в свой кабинет, уложил на диван, напоил кофе... Потом...
– Потом раздел...
– Да, раздел. Мне захотелось увидеть ее голой. Нагую женщину сразу видно, изнутри видно. И я увидел, что она не хочет спать со мной, что ей стыдно, противно, плохо, гадко, увидел, что она хотела бы показать себя человеком, но у нее нет на это ни сил, ни привычки, ни самоуважения. Как любой мужчина я понадеялся, что мои ласки изменят ситуацию в лучшую сторону, но жестоко ошибся. Потянувшись к ее губам губами, я увидел в ее замутившихся глазах желание, чтобы я как можно быстрее сделал свое дело и оставил ее в покое. И я не тронул ее, хотя лежал рядом и, – что скрывать? – нуждался в женщине.
Она проснулась в пять утра... Увидев ее безвольную, опустошенную, одутловатую от выпитого вина, я поклялся, что через год я сделаю из нее человека, который сам будет определять свою судьбу.
– А к чему вам все это было надо?
– Я боролся за свои интересы несколько лет, ни на минуту не расслабляясь, потом соперников и врагов вдруг не стало. И я заскучал. У меня к этому времени уже было два совершенно разных по стилю ресторана, а, трех, пяти, десяти ресторанов, Москвы или Газпрома мне было не надо. И я решил бороться с ней. Привел своего друга, показал ему Кристину, и поклялся, что через два месяца сделаю из нее человека, при виде которого люди будут вставать...
– А зачем вам это было надо? – повторила вопрос Марья Ивановна.
– Что надо? – вынырнул из прошлого Эгисиани.
– Приводить друга и клясться перед ним?
– А... Это восточное... Понимаете, когда клянешься себе, это... ну как бы вам сказать...
– Тайный грех – это не грех, а тайный зарок – не зарок?
– Совершенно верно...
– И сколько стоила ваша клятва?
Марья Ивановна смотрела на собеседника, как Шерлок Холмс смотрел бы в Шанхае на саксонца в американских ботинках, испачканных, хм, балчугской грязью.
Эгисиани посмотрел на Марью Ивановну с показным уважением и ответил:
– Тысячу...
– Долларов?
– Естественно.
– Судя по всему, вы игрок и заядлый спорщик?
– В общем-то, да. А что остается делать? Надо же как-то деньги тратить... Я ведь не пью, не уважаю проституток, а также обжорство, туризм и политику.
– Ну и что было дальше? – поощрительно улыбнулась Марья Ивановна. – Ну, после того, как вы поклялись?
– Весь день Кристина провалялась в моем кабинете, не выказывая ровно никаких желаний. С утра я был занят, в обед, как черти из коробочки, появились важные люди, и отвезти ее домой я смог только к вечеру...
– Представляю себе картину "Возвращение блудной жены святому семейству"... – усмехнулась Марья Ивановна, с прищуром рассматривая чувственные губы визави.
– Привез и без обиняков рассказал все мужу, – продолжил Эгисиани не отреагировав на реплику. Как она пришла в ресторан, как сидела, глядя в одну точку, и так далее.
Святослав Валентинович был равнодушен. Мать его тоже. Сама Кристина, безучастно улыбаясь, сидела на диване. Когда к ней подошла дочь, она механически погладила ее по головке.
Сцена, короче, получилась отвратительной, я чувствовал, что сам играю в ней отвратительную роль. В общем, я плюнул, мысленно, конечно, и ушел с одним лишь желанием немедленно вручить другу проигранную тысячу долларов. Но на следующий день все вспомнил, и... возмутился. Возмутился тому, какие они никчемные и как никчемно живут...
– Как по чье-то злой воле, – уточнила Марья Ивановна, кивая.
– Совершенно верно. И все потому безразличные, и всем друг на друга наплевать. Ни любви, не ненависти. Ничего, одна серость, одна протоплазма, одно равнодушие, одно проживание. Ну, я и взял букет белых роз, хорошего коньяку с шампанским, шоколаду и поехал к ним. Посидели, попили, говоря ни о чем, потом в меня вселился бес, и я всенародно предложил Кристине ехать в театр. Она, пожав плечами, согласилась. Когда мы уходили, Святослав Валентинович полусонно смотрел телевизор, Вероника Анатольевна убиралась на кухне, дочь в своей комнате играла в куклы. Так целый месяц я приходил и уводил ее в рестораны, кабаре, казино. Постепенно привык к ней, она тоже... И, желая, чем-то ее оживить...
– И выиграть тысячу баксов...
– О них к тому времени я забыл, к тому же, что мой друг был должен мне много больше...
Эгисиани замолк, вспоминая, о чем он говорил до того, как собеседница его прервала.
– Вы говорили, что, желая ее чем-то оживить, вы...
– Я привлек ее к делу, – вернулся в колею хозяин ресторана. – Уже зная о специальности Кристины, я попросил ее оформить новый ресторан моего лучшего друга.
– И она согласилась?
– Да. Без энтузиазма, со словами: "Я все давно забыла, но, если ты этого хочешь", но согласилась. И оформила, и очень здорово и необычно оформила. Я почти каждый день заходил смотреть, как обычный подвал превращается в нечто особенное... И как она сама превращается в особенного человека. Потом Кристина по моей просьбе взялась за другой ресторан, за второй, за третий... И знаешь, – Марья Ивановна вздернула бровь, показывая, что обращение на "ты" ее удивляет – знаешь, она в самом деле оказалась весьма талантливым дизайнером. Можно сказать, от бога дизайнером. Ни одна ее работа не была похожа на другую...
– А ваш ресторан? Не похоже, что в нем поработал талантливый оформитель?
– Его оформлял мой младший брат. Его убили, – потемнел лицом Эгисиани.
– Простите...
– Кроме него у меня никого не было...
– Продолжайте, пожалуйста, я вас внимательно слушаю, – попросила Марья Ивановна, когда следы тягостных воспоминаний перестали искажать лицо собеседника.
– Кристина занималась не только оформлением помещений, – продолжил тот свой рассказ. – Она еще находила певиц и певцов, клоунов и поэтов и тому подобный кордебалет. И всегда в самую масть, всегда шансон был продолжением интерьера, кухни, хозяина, наконец... Не прошло и полутора месяцев, как она стала совсем другим человеком... Уверенным, энергичным, ищущим...
– Вы полюбили ее?..
– Нет... Не полюбил...
– Почему?
– Наверное, я ждал вас.
Марья Ивановна пропустила признание мимо ушей. Грузин – есть грузин. Что с него возьмешь?
– Короче, пари было выиграно... – проговорила она, посмотрев на свою пустую рюмку.
– Да. За день до ее смерти я получил тысячу долларов... – сказал Эгисиани, наливая ей коньяку.
"Получил и прикончил, за то, что вынужден был унижаться", – подумала Марья Ивановна и сказала:
– Замечательно. А кто же все-таки ее отравил?
– Не знаю. Я душу вынул из Святослава Валентиновича, и эта голая душа призналась мне, что не имеет к смерти Кристины прямого отношения. А мои друзья с подлинными чекистскими документами в это же время опросили соседей, некоторых с пристрастием. Все они сказали, что не ничего не знают и никого не подозревают.
Марья Ивановна посмотрела на часы. Был десятый час. Покопавшись в сумочке, обнаружила, что мобильного телефона в ней нет.
"Бог мой, я же выбросила его в урну вместе с одеждой! Смирнов меня растерзает! Попросить у этого красавчика? Нет, не солидно..."
– Мыслями вы уже дома? – спросил ее Эгисиани язвительно. – Муж, наверное, ходит сейчас по углам, сжимая кулаки и бормоча проклятья?
– Это точно. Пожалуй, я поеду, а не то придется новую мебель покупать.
– А как же беззаботный треп и моя кухня? Кстати, мой малый зал вам, без сомнения, понравится. У меня там на полах и стенах шкуры медведей, тигров, лев даже есть. И еще великолепная коллекция подлинного оружия – старинные пищали, копья, луки со стрелами и тому подобное.
– Как-нибудь в другой раз, Вова, как-нибудь в другой раз. Давайте выпьем на прощанье, да я поеду.

* * *

Эгисиани хотел проводить Марью Ивановну до вызванного им такси, но, когда они уже выходили из зала, к нему подошел смуглый человек с большим животом, азербайджанец по национальности и, отозвав в сторону, зашептал что-то на ухо. Не дослушав, хозяин ресторана, обернулся к Марье Ивановне с виноватой улыбкой: – Бога ради обождите меня минутку, – и спешно ушел.
Некоторое время, приличия ради, Марья Ивановна постояла у двери. Затем, посмотрев на пузатого азербайджанца и отметив, что у него необычайно умные и наблюдательные глаза, развела руками и пошла к такси, стоявшему у подъезда. Не успела она расположиться на сидении, как из раскрытого окна ей на колени упал комок белой писчей бумаги.

10. Получается черт те что

На Пушкинской площади Марья Ивановна попросила таксиста остановиться. Пакет с трикотажным костюмом и мобильным телефоном был на месте. Переодевшись в "своей" кабине, она поехала домой.
Смирнова в наличии не было. Позвонила ему. Он, обрадовавшись, сообщил, что направляется в ресторан Эгисиани, так как решил, что с ней что-то случилось. Марья Ивановна, сказав, что у нее все в порядке, попросила немедленно поворачивать и ехать домой. Положив трубку, пошла в ванную, умылась, слегка подкрасилась (мама говорила ей, что мужчина должен знать, что его женщина красится не только лишь для своего удовольствия и удовольствия посторонних лиц), переоделась в домашнее, уселась удобнее в свое кресло и только тогда развернула записку.
В ней было написано:
"Вовчик знает об убийстве Крысы все".
Когда она пришла к выводу, что Крыса – это Кристина, в замочной скважине задвигался ключ Смирнова.
Лишь только дверь открылась, и в ее проеме появился Евгений Александрович – в чужих брюках, скособоченный, вымученно улыбающийся, – у Марии Ивановны упало сердце.
– Что с тобой? – спросила она, подавшись к нему.
– Видишь ли, оказывается, у Регины Родионовны домовой никто иной, как Робин Гуд...
– Какой Робин Гуд? У тебя рубашка в крови!
– Робин Гуд, потому что в заднице у меня торчит арбалетная стрела...
Марья Ивановна выгнулась, чтобы посмотреть на упомянутое место.
– Ну, торчала. Мне до сих пор кажется, что она там. Посмотри, если не веришь.
Смирнов вынул из кармана свернутый в трубочку рентгеновский снимок и вручил супруге.
Уставившись в дыру в тазовой кости, дыру размером чуть меньше российской копейки, Марья Ивановна побелела. Увидев, что женщина готова заплакать, Смирнов обнял ее и заулыбался:
– Да не беспокойся ты, врач сказал, что стоять будет.
Потом она его кормила. Евгений Александрович ел стоя и рассказывал о своих визитах к Святославу Валентиновичу и Регине Родионовне.
– Так кто же в тебя стрелял? – спросила Марья Ивановна, когда Смирнов закончил свое повествование.
– Если честно – не знаю.
– Сумасшедший какой-нибудь?
– Вряд ли. Единственно, что можно сказать, так это то, что стрелял человек, не желавший, чтобы я лез не в свои дела.
– Ты хочешь сказать, что теперь ты никого из известных нам лиц не подозреваешь?
– Да. Этот выстрел не лезет ни в какие ворота.
Смирнов не кривил душой. По дороге домой он пришел к выводу, что выстрел из арбалета пробил насквозь не только его тазовую кость, но и версию.
– В том числе и в мои ворота, – покивала Марья Ивановна. – Полчаса назад я была уверена, что Кристину убил Эгисиани, а теперь не знаю, что и думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15