Наряд милиции попытался разнять озверевших драчунов, но отступил и лишь издали с любопытством наблюдал, чем кончится неслыханное кровопролитие. После войны люди были милосерднее, чем сейчас, но тоже старались по возможности не вмешиваться в чужие разборки.
Обессиленные, окровавленные, полузадушенные, с незаживающими ранами юные богатыри пытались дотянуться друг до друга когтями. Мышкин даже умудрился харкнуть кровью татарину в глаз – и тут вдруг между ними возникла тишина, сверкнувшая, подобно озарению. Равиль улыбнулся умирающему, втоптанному в песок другану.
– Может, хватит, Сапожок? Вон люди собрались, как в кино, а денег не платят.
– Не я начал, – ответил Мышкин измордованному брату, – Но ты прав. Похоже, мы квиты. По одному разу подохли, зачем повторять.
Мышкин уже был известен своей рассудительностью от Зацепы до Балчуга.
В камере, где вместе просидели по пятнадцать суток, заново побратались и остались верны клятве навсегда.
Но при встрече обязательно вспоминали о страшных обидах.
После первой стопки, прожевав соленое яблоко, Равиль попенял:
– Гляди, Сапожок, ты мне в рожу плюнул, унизил, а бельмо у тебя, не у меня. В этом и есть справедливая рука провидения.
– Пусть так, – согласился Мышкин. – Но сейчас хотелось о другом потолковать.
– Спешишь, что ли?
– Спешить некуда, счетчик включен.
Равиль огорчился. В кои-то веки радость, дождался побратима, можно выпить с культурным, обаятельным человеком, а он опять куда-то бежит. Чтобы его отвлечь, Мышкин поинтересовался:
– Как дом сберег, хан? Много заплатил?
Равиль скушал кусочек сыра, задымил сигаретой. На друга смотрел покровительственно.
– Забавный случай, Сапожок. Эти крысы рыночные, хоть с виду наглые, любой копейке рады до смерти. В ихнем муниципале двоим, сунул по пять кусков, и на тебе – поправка в проекте реконструкции. Этот дом отныне архитектурный памятник, под охраной государства. Так-то!
Хочу после смерти казанской братве завещать… Так чего тебе надо от старого татарина? Говори.
Мышкин покосился в угол, где на коврике со стакашкой в руке скромно расположилась Роза Васильевна.
Оттуда ни звука не донеслось, хотя они уже добивали первую бутылку. Дама только глазами пучилась, как сова.
– Ее не опасайся. Кремень-баба. Закаленная на спирту.
– Ксиву новую, хорошо бы натуральную, – сказал Мышкин. – Пушечку, хорошо бы "стечкина". Наличкой я не богат, тысчонок десять не помешают. Дальше видно будет.
Равиль щелкнул пальцами, и Роза Васильевна вспорхнула с коврика, как большая, темная птица. На столе нарисовались непочатая бутылка и свежая закусь. На сей раз – семга, располосованная на крупные, розовые ломти, и буханка орловского.
– Это в наших возможностях, – важно заметил Равиль. – С ксивой немного трудно. Денька два придется потерпеть. И что такого, да? Посидим здесь в укрытии, молодость помянем.
– Сегодня к вечеру, – сказал Мышкин. – Время не ждет.
Равиль надулся, бугристые щеки залоснились, и озорной взгляд потух.
– Ты же знаешь, Сапожок, я днем из дома никуда, Разве что Роза Васильевна проводит.
Женщина, успевшая вернуться на коврик с, новым стаканом, хмуро отозвалась:
– Еще чего! Не пойду я с ним, раз он дерется.
– Роза Васильевна, примите глубочайшие извинения, – Мышкин говорил проникновенно и без тени иронии. – Кабы я знал, что вы Равилю племянница, никогда бы не посмел даже дыхнуть в вашу сторону. Не то что толкнуть в бок.
– За кого же ты ее принял? – прищурился Равиль.
– Думал, может, привратница либо повариха.
– А этих, значит, можно пихать? – не унималась самолюбивая родственница. – Раз в услужении, значит, не человек? Так, по-вашему, выходит?
– Не совсем так, уважаемая Роза Васильевна, Для меня каждая женщина в первую очередь будущая мать. Каким чудовищем надо быть, чтобы поднять на нее руку.
" – Зачем же пихнул?
– Устал с дороги, трое суток не спамши. Вот и качнуло.
Равилю надоело их слушать, он достал из-под стола портативный телефон, вытянул антенну и очень быстро и четко сделал два звонка. Из его разговора с абонентами мало что можно было понять, кроме того, что созвонился он с добрыми, хорошими людьми, которые озабочены не только его собственным здоровьем, но также состоянием всех близких ему друзей и родственников, включая давно усопших. Слова "услуга", "ксива", "стечкин" и "баксы" промелькнули в потоке взаимных любезностей как некие незначительные междометия.
Повесив трубку, Равиль спросил:
– Ночевать здесь будешь?
– Если не прогонишь.
– – Розуля, вызови для него Райку-Пропеллер. Пусть сбросит дурное семя.
Тут уж Роза Васильевна взъярилась не на шутку.
– Райку? Да ты в уме ли, Абдуллай? Ей пятнадцати нету, она мне как дочь, а ты со старым быком сводишь!
Он же ее раздавит. Или покалечит. Шнобелем переломанным проткнет насквозь. А ей только жить бы и жить.
– Цыц, баба! – прикрикнул Равиль. Кинул Мышкину связку ключей. – Там от машины и от входной двери…
Ступайте, ребята. Раньше уйдете, скорее вернетесь. Я буду ждать.
Мышкин наклонился к нему, и они вторично ласково соприкоснулись щеками…
Сели в черный "ситроен", поехали на Черемушкинский рынок. Мышкин за баранкой, Роза Васильевна на заднем сиденье. Всю дорогу она угрюмо молчала, но Мышкина это не трогало. Его вообще никогда не интересовало женское переменчивое настроение, хотя он умел угодить, если требовала обстановка.
С другой стороны, подумал Мышкин, раз уж свел случай, приручить бы ее не помешало. Он и сделал такую попытку. Когда застряли под светофором на Ленинском проспекте, обратился к ней с любезным вопросом:
– Давно с Равилем в упряжке, Розалия Васильевна?
В ответ услышал раздраженное: "Бу-бу-бу", – из чего понял, что никакая она для него не Розалия.
– При вашей прекрасной наружности, – галантно заметил он, – не к лицу вам такая хмурость.
У рынка показала, где припарковаться, и велела ждать в машине. Нырнула куда-то между ларьков, вспыхнув на прощание цветастым балахоном. Тут же к открытому окошку подскочили двое чумазых пацанов азиатского вида.
– Пиццу горячую, господин, кофе, булочки?! – заверещал один. Мышкин покачал головой: нет. Второй пацан отодвинул товарища в сторону, сунул мордаху чуть ли не в салон:
– Девочки как сосочки, марафет, чего пожелаете?! – и расплылся в сальной, слащавой ухмылке.
– Сколько же тебе лет? – удивился Мышкин.
– Двенадцатый миновал, – солидно ответил пацан. – На цену это не влияет. На девочек твердая такса, но если господину нравятся мальчики, можно поторговаться, – Торгуйся со своей несчастной матушкой, – посоветовал Мышкин. – Кыш отсюда.
Вышел из машины размяться, прогулялся по овощным рядам, не теряя "ситроен" из поля зрения. Поразило обилие восточных лиц, хотя привык к этому еще в Федулинске. Торговки почти всюду русские – полупьяные, разбитные, взятые откуда-то по особому набору, а за их спинами – удалая, беззаботная кавказская братва: режутся в карты, поддают, покуривают травку, заигрывают с покупательницами, но зорко следят за торговым процессом. Без их знака ни одна румяная славянка за прилавком не посмеет сбавить цену хоть на копейку либо подбросить червивое яблочко в довесок. Присмотр острый как нож, не дай Бог кому-то оступиться.
Прогуливающегося Мышкина провожали настороженными взглядами: как он ни горбился, ни прятал глаза долу, повадка у него подозрительная, чересчур независимая – это братва схватывает на лету. И конечно, спешит проверить чужака на вшивость.
– Тебе чего, солдатик? – окликнул его пожилой черноусый мордоворот. – Может, помощь надо?
И сразу с десяток темных глаз в него упулились, будто стайка шмелей сыпанула.
Мышкин никак не отозвался на товарищеский призыв, поспешил обратно к машине. Увидел, как заколыхался меж прилавков цветастый балахон – Роза Васильевна воротилась. Привела лысого, низкорослого бородача лет сорока от роду, которого по нации вообще невозможно определить: то ли турок, то ли грузин, но сойдет при нужде и за удачливого, верткого вьетнамца, промышляющего возбудительными мазями. В руках у бородача черная полотняная сумка с белыми застежками.
Уселись в машину: Мышкин с гостем на заднем сиденье, Роза Васильевна – впереди.
– Товар наш, деньги ваши, – улыбнулся бородач, и Мышкин поразился ослепительному синему сиянию его глаз, какие бывают только на иконах. И речь – без малейшего акцента. – Хозяйка посвятила меня в ваши проблемы. Значит, "стечкин" – и больше ничего? Без вариантов?
– Еще пару гранат было бы неплохо.
– Какие предпочитаете?
– Возьму югославские, пехотные, с пуговичкой. , – Не смею настаивать, но посоветовал бы итальянскую новинку. То же самое по весу, но удобнее. Задержка – пять секунд. Спектр поражения – десять метров. В руке лежит, как влитая. Гарантия – два года.
Мышкину понравилось предложение.
– Давай норинку… Сколько будет за все?
– Для такого клиента пойдет со скидкой. Полторы штуки, если не возражаете.
– Восемьсот, – сказал Мышкин. – Не держи меня за фраера, сопляк.
Сияющая гримаса на лице бородача мгновенно обернулась фигурой крайнего изумления.
– Извините, сударь, таких цен давно нету. Рад бы услужить, но ведь не свое продаю. Розанчик, подтверди!
Роза Васильевна, застывшая, будто беркут, на переднем сиденье, буркнула не оборачиваясь:
– Без меня сговаривайтесь. Я для него никто.
Мышкин не сумел сдержать улыбку. Спросил:
– "Стечкин" – номерной или левый?
– Можете взглянуть, – оружейник похлопал ладонью по черной сумке.
– Чего глядеть, и так поверю.
– Правильно делаете… Прямо с конвейера игрушка.
Заводская.
– Штука, – сказал Мышкин.
Бородач закряхтел, и теперь Мышкину показалось, что вовсе это не турок и не вьетнамец, а, скорее всего, загорелый до черноты рязанский хлопец.
– Вероятно, вы давно не были в Москве?
– Больше года, а что?
– Да нет, просто так… Но рекомендации у вас, крепче не бывает… Ладно, берите за тысячу двести, – и сдвинул сумку с колен в его сторону. Мышкин прощупал через полотно твердые очертания знакомого предмета.
– А гранаты?
– Будет сделано. Пяток минут обождите, – и вытряхнулся из машины.
– Шустрый больно, – сказал Мышкин задумчиво, – Того гляди, облапошит.
Роза Васильевна обернулась к нему: лицо пылает скрытым жаром.
– Зачем Абдуллая позорите?
– Чем позорю, красавица?
– Кто так торгуется? Это же не помидоры.
– Ах, ты вот о чем… Дак для меня что помидоры, что атомная бомба – все едино.
Мгновение смотрела на него, не мигая, и Мышкин устыдился за свое бельмо.
– Хороша ты, Роза Васильевна, – сказал с душой. – Сразу не заметно, а приглядишься – царевна. Тебе бы в степь, на коня – с ветром наперегонки.
Не ответила, отвернулась.
Бородач принес вторую сумку, втиснулся рядом.
Мышкин пощупал кругляшки, отдал заранее приготовленные двенадцать зеленых бумажек. Кивнули друг другу.
– Так я пошел, Розочка? Хану мое почтение.
– Передам. Спасибо, Гриша.
– Всегда к вашим услугам, – подмигнул Мышкину – и исчез навеки. Тороватый, лихой человек; видно, что долго не пропляшет, хотя всяко бывает.
Мышкин перебрался за баранку.
– Куда теперь?
– Никуда. Здесь надо ждать.
– Долго?
Фыркнула:
– На торопливых воду возят.
– На упрямых, – поправил Мышкин, – а не на торопливых… Кстати, раз вспомнила. Пойду пивка куплю.
Тебе принести чего-нибудь?
– Нет.
Усмехаясь, Мышкин опять побрел по рынку. Крепкая женщина: линию держит, как снайпер – цель. Молодец Равиль, кадры подбирает с умом.
Искал ларек с пивом, а нашел ненужное приключение. Сперва шальная бабка на него насела, в кремовой кофте, с чахоточным румянцем на щеках: "Дай денежек, барин, не погуби душу! От поезда отстала, детишки без присмотру! Дай скоко не жаль!"
От какого поезда бабка отстала, заметно по лютому перегару, а также по кровоподтеку на левой скуле, но Мышкин, не чинясь, сунул в жадную ручонку десятку.
Едва бабка отстала с гортанным: "Благослови тя Господь!" – наскочила юная красотка в юбчонке до пупа.
– Ох, молодой человек, поздравляю, поздравляю!
– С чем же, дитя? – и Тут же ощутил в ладони кусок картона с нарисованными цифирками.
– Призовой выигрыш! Телевизор "Панасоник". Цветной, широкоэкранный. С приставкой на сто каналов. Пойдемте, пойдемте! – зачастила шалунья – и уже потащила его к груде фанерных ящиков, где с важным видом поджидал усатый парняга в черном кожане. Мышкин оглянулся на машину, увидел сквозь стекло непримиримое лицо Розы Васильевны и решил ей назло малость развлечься.
Усатый кожан торжественно поздравил Мышкина с крупным призом, но тут подоспели еще двое: интеллигентная пожилая женщина с растерянным лицом и дюжий детина с перебинтованной наспех башкой, с проступающим сквозь бинт желтым пятном. В руках у них оказались точно такие же, как у Мышкина, картонки, и тоже со счастливыми числами.
После короткого замешательства усатый распорядитель призов сказал:
– Ничего страшного. Роковое совпадение. Предлагаю два варианта. Или разыгрывать телевизор между вами троими по новой, или поделить денежный эквивалент. Каждому по семьсот пятьдесят долларов.
– Давай делить, – предложил Мышкин. Женщина согласно закивала, но перебинтованный везунчик твердо отказался:
– Зачем мне ваши доллары? Хочу цельный телевизор.
Всю жизнь о таком мечтал.
– А где этот телевизор? – поинтересовался Мышкин.
– Бона там, – махнул рукой кожан. – В ящиках упакованный… Хорошо, тогда условия такие. Каждый выплачивает по пятьсот рублей. Деньги уходят тому, кто выиграет телевизор, кроме комиссионных. Вы готовы, господа?
Забинтованный без промедления отдал пятьсот рублей, и женщина, чуток помешкав, протянула смятые в кулачке купюры. Мышкин спросил:
– А если у меня нет денег?
– Увы! – огорчился распорядитель. – Вы в таком случае выбываете из игры.
– Ладно, плачу.
Трижды распорядитель раскладывал пасьянс из картонных пластинок, и каждый раз у играющих выпадала одинаковая цифра. Усатый искренне изумлялся, его голоногая помощница истерически вскрикивала, и сумма добавочного вклада почему-то каждый раз увеличивалась вдвое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55