Это
"бесконечное сдвигание" не дает множеству быть выраженным в числе как
конечном, так и трансфинитном. Метафорически оно же не дает стволу покоиться
на постулатах. Ствол начинает падать, а число, характеризующее возникающее
множество, начинает уменьшаться. Согласно формуле Хармса, ствол SW опирается
на основание a(Р1....Рw). В знаменателе, таким образом, оказывается
бесконечно возрастающее число, как раз и выражающее "бесконечное сдвигание".
Это бесконечное сдвигание напоминает процедуру подбора количественных
эквивалентов бесконечному числу w у Кантора. "Алеф-один" в теории множеств и
выражает невозможность такого подбора, создаваемого, в терминах Хармса,
бесконечным "сдвиганием". Хармс поясняет:

299 Вокруг ноля
Ведь постулируя Sw бесконечно убывающим полем (Р1....Рw), мы не можем
назвать это прежней единицей опоры. Новая единица опоры будет 0 (нуль).
a(Р1....Рw)=0 (МНК, 61).
Множество, таким образом, вступает в область цисфинита, когда оно
начинает опираться на бесконечно возрастающее (сдвигающееся) основание (или
бесконечно уменьшающееся число). Это сдвигающееся основание и описывается
Хармсом как "падение ствола".
5
В цитированном "трактате" слова "ствол" и "падение", окруженные
формулами, выглядят как совершенно чужеродные элементы (напомним, что и
"ноль" у Хармса -- это некий чужеродный элемент в натуральном ряду чисел).
Но нам слова эти хорошо знакомы. Ствол -- это метафора тела, вбирающего в
себя всю совокупность прошлых и будущих своих состояний. Это
пространственная манифестация времени в четвертом измерении. О падении также
уже шла речь.
То, что Хармс вводит в Cisfinitum некие существенные для его "поэтики"
понятия, позволяет соотнести вопрос о "ноле" с проблематикой хармсовского
творчества.
Вернемся к тому "случаю", в котором речь шла о выпадании старух из
окна. Хармс определяет причину, выталкивающую их из окна, как "любопытство".
Попробуем задаться вопросом: что, собственно, видят старухи, выглядывающие в
окно, влекомые в окно силой непреодолимого любопытства? Хармс не дает на
этот счет никакого объяснения. Но догадаться, что видят старухи, нетрудно --
они видят собственную смерть. Любопытство толкает их к смерти. Выглядывая в
окно, каждая новая старуха -- видит труп предыдущей, чужую смерть, которая
оказывается прообразом ее собственной смерти. Падение старухи -- это падение
к смерти. Область смерти, на которую направлено любопытство, может быть
определена как область "ноля". Такое предположение подтверждается
упоминанием цисфинита в хармсовской "Лапе" именно как области "небытия",
смерти8.
Существование получает завершение, целостность в смерти. И эта
устремленность к смерти, по мнению Хайдеггера, например, порождает чувство
времени как чего-то движущегося впереди себя самого. Любопытство выражает
такую устремленность к концу, но парадоксально направленную от конца, от
смерти, о которых любопытство предпочитает не знать. Такое отношение к
смерти, согласно Хайдеггеру, характеризуется состоянием, которое он называет
"падение" -- VerfalL "Падение" -- это такое "бытие-к-концу", которое
принимает форму избегания конца, смерти. И в этой ситуации зрелище чужой
смерти трансформирует неизбежность моей смерти в неизбежность смерти
другого9.
_______________
8 См. комментарии А. Герасимовой и А. Никитаева к "Лапе": Театр. 1991.
No 11. С. 35.
9 Heidegger Martin. Being and Time. San Francisco: Harper, 1962.
P. 296--299.

300 Глава 10
Хармсовские старухи неотвратимо движутся к собственному концу, который
принимает в "окне" форму смерти другой старухи, чей труп лежит под
окном.
Если представить себе время как выражение "бытия-к-концу",
устремленности к смерти, то оно закономерно завершается нолем.
Но тогда его истоком становится конец, смерть. Согласно формулировке
Эмманюэля Левинаса, "никогда ожидания становится всегда
времени" ("le jamais de la patience serait le toujours du
temps")10. Хармсовское "неумение" начать текст, отнесение истока в область
забвения, небытия действительно парадоксально постулирует исток (текста) в
конце. То, что Хармс определяет конец падения (финал) как ноль, который есть
исток (начало) натурального ряда чисел, в высшей степени показательно.
Падение позволяет постулировать конец в качестве начала некой линейной
развертки.
В "Лапе" мертвый Аменхотеп, чья правая нога находится в цисфините,
неожиданно начинает говорить:
В гробу лежит человек, от смерти зеленый. Чтобы показаться живым, он
все время говорит (2, 92).
Источником дискурса оказывается смерть, или падение в ноль.
Но есть в хармсовском понимании ноля нечто выводящее его за пределы
смерти, как воплощения конечности. Левинас вскрыл противоречия такого
конечного понимания смерти и предпринял попытку заменить финальный рубеж
конца понятием бесконечности, как чем-то выражающим неопределенность смерти
для человека. По мнению Левинаса, наше понимание времени питается не столько
устремленностью к концу, сколько неопределенным чувством беспокойства,
которое придает финальному рубежу некий, сказали бы мы, "трансфинитный"
характер11.
Хармсовский ноль как некое множество, включающее в себя бесконечный ряд
нулевых подмножеств, -- это мир бесконечности. Даже сама цепочка
выпадающих старух (в какой-то момент соединяющихся в образ одной
мультиплицированной старухи) как будто выражает идею смерти как
безостановочного падения в ноль.
6
Цисфинитные числа неизвестны нам, потому что все они существуют в
области ноля, но вместе с тем они как бы зеркально воспроизводят весь
натуральный ряд чисел. Хармс призывает:
Постарайтесь увидеть в ноле весь числовой круг. Я уверен, что со
временем это удастся (Логос, 116).
Призыв видеть в ноле весь числовой круг можно понимать двояко. С одной
стороны, под нолем понимается тот предел, к которому стре-
________________
10 Levinas Emmanuel. Dieu, la mort et le temps. Paris: Grasset,
1993. P. 39.
11 Levinas Emmanuel. Op. cit. P. 47--48.

Вокруг ноля 301
мится разрастающаяся и одновременно исчезающая серия. То есть ноль
понимается как некая абстракция. Но, с другой стороны, призыв Хармса надо
понимать очень конкретно. В ноль нужно всмотреться как в совершенно
конкретную геометрическую фигуру, как в круг. Хармс постоянно снимает
различие между нолем и кругом, он подчеркивает важность, казалось бы, чисто
условного сходства между изображением ноля, буквой О, кругом и смыслом
понятия "ноль". Тот факт, что, по его мнению, числа, как и формы, выражают
некую сущность, приобретает в случае с нолем особое значение. Отсюда его
призыв "постараться увидеть"^ то есть всмотреться в форму ноля-круга
как отражение числа. Он сродни призыву обэриутского манифеста "подойти
поближе" к предмету и "потрогать его пальцами". Значение ноля возникает
буквально из "метаморфоз круга".
У Введенского можно найти сходный тип рефлексии над аналогичными
проблемами. В "Серой тетради" он специально останавливается на критике
представлений о времени как континууме, измеримом заранее определенными
единицами. Критика Введенского принимает форму созерцания, которое может
позволить буквально увидеть бесконечную редукцию условных единиц и их
растворение в ноле. Введенский для своих рассуждений использует любопытный
пример:
Предметов нет. На, поди их возьми. Если с часов стереть цифры, если
забыть ложные названия, то уже может быть время захочет показать нам свое
тихое туловище, себя во весь рост. Пускай бегает мышь по камню. Считай
только каждый ее шаг. Забудь только слово каждый, забудь только слово шаг.
Тогда каждый ее шаг покажется новым движением. Потом, так как у тебя
справедливо исчезло восприятие ряда движений как чего-то целого, что ты
называл ошибочно шагом (ты путал движение и время с пространством, ты
неверно накладывал их друг на друга), то движение у тебя начнет дробиться,
оно придет почти к нулю. Начнется мерцание. Мышь начнет мерцать. Оглянись:
мир мерцает (как мышь) (Введенский, 2, 80-81).
Для того чтобы мышь "начала мерцать", нужно внимательно всмотреться в
каждый шаг и при этом забыть, что объектом созерцания является нечто
называемое шагом. Созерцание позволяет спуститься ниже единицы шага, начать
дробить условные единицы движения так, чтобы они устремились к нулю. Но
таким образом мы останавливаем движение. Однако в силу того, что предел
(ноль) никогда до конца не достигается, неподвижность также не воцаряется,
наступает состояние мерцания. В этом процессе редукции движения сама мышь
тоже как бы исчезает, поскольку начавшийся процесс дробления "точек времени"
включает процесс, названный Валерием Подорогой (анализировавшим этот
фрагмент Введенского) "номинативной редукцией"12. Мы в той же мере
оказываемся не в состоянии назвать расщепляющееся движение "шагом", в какой
-- мышь "мышью". Мераб Мамардашвили попытался проинтерпретировать этот же
фрагмент через призму Бергсона. Он связал мышь Введенского с воссо-
_______________
12 Подорога В. К вопросу о мерцании мира // Логос. 1993. No 4.
С. 145.

302 Глава 10
зданием мира заново в результате нашего активного участия в восприятии:
Это значит, что предмет не есть сам по себе, он не действует, а
пульсирует. Я вижу и соединяю все моменты "есть" поверх незамечаемых
пульсации, соединяю в длительность существования самого предмета. Сама эта
длительность, как утверждал Введенский, иллюзорна, она пульсирует13.
Сведение к нолю оказывается истоком нового видения, воссоздания заново.
Приближение к нолю похоже на приближение к "предмету". В конечном счете речь
идет о ноле как генераторе творчества.
Есть в этом фрагменте одна странная деталь. Введенский почему-то
заставляет мышь бегать "по камню". Он как бы приковывает мышь к
ограниченному пространству и заставляет ее в своем мысленном эксперименте
бегать по кругу. Камень в данном случае скорее всего означает что-то
подобное точке, из которой генерируется круг. Во всяком случае, камень --
это то, что не может мерцать, он олицетворяет собой некую однородную, не
расчленимую на элементы массу, которая в силу этого может быть
абстрагирована в точку. Такое прочтение подсказывается текстом Хармса "О
водяных кругах" (1933), в котором эксплицируется связь круга и камня:
Ноль плавал по воде.
Мы говорили: это круг,
должно быть, кто-то бросил в воду камень.
Здесь Петька Прохоров гулял --
вот след его сапог с подковами.
Он создал круг.
Давайте нам скорей картон и краски,
мы зарисуем Петькино творенье.
И будет Прохоров звучать, как Пушкин.
И много лет спустя
подумают потомки:
"Был Прохоров когда-то,
должно быть, славный был художник".
И будут детям назидать:
"Бросайте, дети, в воду камни.
Рождает камень круг,
а круг рождает мысль.
А мысль, вызванная кругом,
зовет из мрака к свету ноль". (4,9)
Это стихотворение объясняет распространенный у Хармса мотив бросания
камнями и, кстати, проливает некоторый свет на один из "Анекдотов из жизни
Пушкина":
Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начинает ими
кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет,
камнями кидается, просто ужас! (ПВН, 393)
_____________
13 Мамардашвили Мераб. Лекции о Прусте (психологическая
топология пути). М.: Ad Магginem, 1995. С. 81-82.

Вокруг ноля 303
Во всяком случае, становится понятным, почему Прохоров будет звучать,
как Пушкин. Тот и другой, конечно, в иронической перспективе творят
совершенное и бесконечное -- круг, ноль.
Этим, однако, связь камня с водой и кругом не исчерпывается. Камень
производит на поверхности воды круги, которые могут быть уподоблены колесам.
Хармс отмечает это сходство в стихотворении 1933 года:
Я понял будучи в лесу --
вода подобна колесу. (4,8)
Отсюда устойчивый у Хармса мотив связи водяных кругов, колес водяной
мельницы и жерновов -- как бы окаменевших водных кругов. В одном из
вариантов стихотворения "Он и Мельница" говорится:
Где мельница там и пороги
льют воду с высока
и дочери мельника недотроги
выводят в поле рысака
[едва к оврагу подвели
он камни закинул ногами].
(3, 97)
Камни летят в воду там, где мельница создает круги -- они же мельничные
колеса. А в тексте "Вода и Хню" (1931) Вода говорит о рыбаке Фомке, что "он
идет побить меня камнем" (ПВН, 122).
Между камнем и кругом существует устойчивая связь, камень создает круг.
Камень падает в круг, как в ноль. Падение это имеет свои временные
параметры. Камень традиционно понимался как воплощение вечности, как
материя, трансцендирующая время. Падая и создавая падением круг, он
производит ноль как вечность^ но не вечность атемпоральности, а вечность
бесконечного умножения и разделения. В стихотворении о Прохорове, кинувшем
камень, это особенно хорошо видно. Круг плавает по воде, остается после
того, как Прохорова уже нет в помине. Падение камня как-то связано с
исчезновением того, кто его бросил. Но сам камень генерирует незатухающее
движение (пульсацию) круга.
В одном из стихотворений Хармса 1931 года мы находим камень в
контексте, сходном с текстом Введенского. Здесь речь идет о ловле, но не
мыши, а куда более эфемерных созданий -- бабочек -- с помощью "знаков, букв
и чисел". Происходит улавливание угасания, исчезновения, эфемерности в
систему длящихся знаков. Ловля эта должна происходить там, "где одуванчиков
головки пушные / дождавшись ночи рассыпаются" (3, 102). Эти головки
одуванчиков, вероятно, соотносятся Хармсом с миром ноля как миром вечного
растворения в небытии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75