- Десять уроков в день! А потом пишут в газетах:
"Дети перегружены".
Я отвечал спокойно, стараясь не выдать своего волнения и наших планов:
- Так решил совет дружины. Получится скучно - с него и спросим.
А совет дружины в этот день ходил по школе с таинственными физиономиями, с загадочными перешептываниями и намеками. Они одни знали и готовили то, что всем станет известно только вечером.
- Зайдите ко мне в кабинет, - остановила меня в коридоре Ефросинья Константиновна.
В директорской было прохладно. Над столом висел большой портрет Макаренко: в теплой шапке и зимнем пальто Антон Семенович внимательно вглядывался в меня сквозь очки.
Ефросинья Константиновна говорила минут десять.
Выяснилось, что я веду себя как заговорщик. Скрытничаю. Что-то затеваю и не докладываю. Последнее особенно возмутительно.
- Почему вы превращаете школу в какое-то... какое-то игрище? Даже важное государственное дело - сбор металлолома - для вас игрушки. Что это за лозунги с дырявыми тазами и бабушками? Ведь это позор!
- Разве? Разве это позор, что наша школа заняла по металлолому второе место в районе? - пожал я плечами.
Тогда Ефросинья Константиновна вынула из ящика большой лист бумаги и положила на стол.
- А это что? - грозно вопросила она.
- Да это же наше объявление, - ахнул я. - О вечере отдыха. Где вы его взяли?
- Скажите спасибо, что я его вовремя сняла. Где тут объявление? Это же шарада. Разве кто-нибудь чтонибудь тут поймет?
- Но ведь это же так задумано, это игра.
- Вы доиграетесь! - Ефросинья Константиновна так зычно это выкрикнула, что мне показалось: Макаренко вздрогнул. Она продолжала в другом тоне: Ладно, Герасим Борисович, игры - это хорошо. Но надо же согласовывать, увязывать, утверждать. Прежде чем состояться, каждое ваше мероприятие, каждый вечер должны быть у меня на столе.
Макаренко на портрете слегка поежился, а потом весело подмигнул мне из-под очков.
- Но что я скажу совету дружины? Они так горят этой выдумкой, столько готовились. Ефросинья Крнстаитиновйа, я прбшу вас поверить мне на слово, что все Продумано. Приходите на вечер.
- Хорошо. Но если что случится - пеняйте потом на себя.
Я ушел подавленный.
"ДЕРЖИСЬ ПРАВОЙ СТОРОНЫ"
Беда не приходит одна. Я понимаю это так, что всегда неразлучно об руку с ней ходит счастье.
Дома меня ожидало письмо из Рязани.
"Милый Гераська!
Как я рада, что ты отыскался. Пожалуйста, не обижайся на меня. Все так ужасно вышло. Я тогда получила телеграмму, что у мамы инфаркт (второй). Я сразу побежала к тебе, а ты... Я сначала страшно обиделась, а потом... Потом я вспомнила, какое у тебя было тогда лицо. Наверное, и я бы так сказала на твоем месте. Но я не могла ни секундочки ждать, ты же понимаешь. Сейчас мама уже дома, потихоньку начинает ходить.
Слушай, сударь, а ведь мы теперь с тобой коллеги.
Дружина у меня небольшая, но славная. Знаешь что, давай соревноваться: лучший наш отряд на каникулах поедет к вам, а ваши ребята - в Рязань. А?
Ты пишешь о своей неудаче. Чтоб ты не думал, что у меня тишь да гладь вот тебе свежий пример. Только учти, что все это произошло со студенткой второго курса пединститута, председателем научно-студенческого общества (кстати, работаю я над темой "Игра в жизни ребенка").
Так вот. В прошлое воскресенье пошла я с двумя отрядами (пятый и шестой классы) за город проводить военную игру. Часа через полтора стало ясно, что шестиклассники победили (сорвали с рукава нашивку - выбывай из игры). А тут две девочки-пятиклассницы пристали и просят: "Верните нам, Зоя Васильевна, нашивки - мы еще хотим поиграть. Мы никому не скажем".
Я и уступила. На свою голову.
Приводят "пленную". Неказистая такая шестиклассница, тихоня, рыженькая, слова от нее не слыхивала.
Косы торчат в стороны, щеки горят так, что веснушек не видно, глаза злые.
"Нечестно, Зоя Васильевна, нечестно! Вы им подсуживаете!" - и плачет. Зло, с ненавистью ко мне.
Вот тебе на! Сама же пишу и других убеждаю:
игра для ребенка - форма познания жизни, все в ней должно быть взаправду. И такая ошибка! А ведь все просто, как в правилах уличного движения: держись правой стороны, будь там, где правда.
Ты меня извини, что получается как притча. Вроде я учу тебя.
Привет Иголочкину.
Жду твоего письма.
Жму ладоши.
Зоя".
"МЫ ЗА ПЕРЕГРУЗКУ!"
Собрав членов совета дружины в пустом классе, я произнес речь.
- Братия и дружина! Сегодня нам предстоит тяжелое сражение. Полчища скуки наготове. Они будут биться насмерть за каждого нашего гостя. Победит смертельная скука - больше нам никто не поверит. Победим мы - и за нами пойдет вся школа. Наточите копья шуток, заострите стрелы острот. В бой!
Первой неожиданностью для гостей было то, что двери школы закрылись ровно в 19 часов.
- Герасим Борисович, а Леля Королева еще не пришла!
- Ничего не могу поделать. Мы предупреждали.
Точность - вежливость королей. Это касается и Королевой. Опаздывать невежливо.
И вот на сцену вышла Надя Полуденная. Что-то в ней сегодня необычно. Ах да! Косы. Две косички с огромными голубыми бантами, которые, словно эполеты, лежат на плечах. Сначала она очень волновалась, даже немножко охрипла. А потом разошлась. Надя объявила, что в программе вечера четыре урока.
Зал неодобрительно загудел.
- Вот всегда вы так. Еще ничего не знаете, а шумите. Вы послушайте, какие уроки: танцы, игры, пение и снова урок танцев.
Надя взяла со столика маленький звонок и встряхнула его.
- Добрый вечер, ребята! Начинаем урок танцев.
Посмотрим, как вы готовились к нему. Вальс!
Откружилась над залом плавная мелодия.
- Ну вот, ребята, - заговорила Надя. - Опрос показал, что вальс вы танцуете плохо, а некоторые совсем не умеют. Переходим к объяснению нового материала. Урок ведут пионеры-инструкторы балетного кружка Дома пионеров Аня Яновская и Ваня Мелехин.
"Учителя" объяснили, как правильно танцевать вальс.
- Ну если понятно, тогда будем закреплять, - закончил Мелехин и подал руку Ане. Танцевали они первыми, зал следил за ними с завистью и восхищением.
Потом разучивали краковяк. В 19 часов 43 минуты Аня поднялась на сцену.
- Запишите домашнее задание...
- А чем? На чем? - понеслось из зала.
- Ладно, тогда запомните задание на дом: потренироваться в вальсе, выучить краковяк.
И зазвенел звонок.
"На перемене" обсуждали урок.
- А ничего, только мало.
- Самое растанцевался!
- Герасим Борисович, давайте пустим Королеву.
Она там ревмя ревет.
- Как совет дружины скажет.
- Да ладно. Пусть. Нам не жалко. Только чтоб в последний раз.
Опоздавших оказалось много. Пришлось им все объяснять сначала.
"Перемена" немного затянулась. Звонок. Начинается урок игр. Его ведет член совета дружины пятиклассник Вова Мирошкин. Лицо у Вовы остренькое, неулыбчивое. И только голубые глаза все везде видят и замечают, Если глаза - зеркало души, то у Мирошкина дуща юмориста. Копирует он своих знакомых с неотразимой точностью. Какой-то восьмиклассник сострил:
- "Мирошкина глаза страшнее пистолета".
Остроту забыли, но между собой Вовку с тех пор зовут Пистолетом.
Когда играющие с мешками на головах стали палками бить горшки и друг друга, в зале стоял такой шум и грохот, что на минуту даже Ефросинья Константиновна выглянула из учительской. После "урока" Вову долго не отпускали.
- Качать Пистолета!
Я еле вырвал бедного мальчишку из рук чересчур горячих поклонников, иначе висеть бы ему где-нибудь на люстре, зацепившись штаниной.
Глаза Вовки сияют. Прямо заметны голубые лучи.
- Ну как, Герасим Борисович? Мы скуку или она нас?
- Умница, Вовка. Взлетел!
Вдруг он хлопнул себя по лбу и жалобно пропищал:
- Забыл домашнее задание! Как же они теперь - без домашнего задания?
Но было уже поздно. Шел "урок пения".
Во время последнего урока - танцев - мы с Ефросиньей Константиновной разговаривали возле учительской. Вдруг лицо моей собеседницы покрылось румянцем. Рядом стоял Ваня Мелехин и, почтительно склонив голову, приглашал даму на танец. Секундное замешательство, и Ефросинья Константиновна подает своему кавалеру руку. Танцует она, несмотря на возраст, прекрасно.
- Ну, вот наш вечер и заканчивается, - сказала Надя. - А теперь поставим оценки. Только не ученикам, а "учителям".
- По пять баллов всем!
- С плюсом!
- Пусть дневники несут!
Выходя, я услышал разговор:
- Надя, а еще пару уроков нельзя?
- Нет, Гена. Ты же сам был против перегрузки.
Гена улыбнулся так, что уши приподняли кепку.
- Такую перегрузочку бы каждый день. Я - за!
СИНЯК НА ПЯТКЕ
- Ты не будешь играть Продавца, Пирожков, здесь нужен человек толстый и с басом, а ты пискля. Сестру Гортензию тоже придется взять мне - вы никто танцевать не умеете. Голос за сценой - с этим Коля справится, я помогу. Голос Вовы Мирошкина разносится на всю школу. Он распределяет роли в первой пьесе, которую будет ставить драмкружок. Режиссер, художник, осветитель, бутафор и создатель главных ролей - Владимир Мнрошкин.
После памятного вечера отдыха Вова меня все больше тревожит. Дошло до того, что он попал на "КРЮК".
В театр влюблен ты по уши,
Из двоек тянем за уши.
Критика подействовала на Вову странно. Он похвалил редколлегию за удачную карикатуру и, зайдя ко мне в пионерскую, начал как ни в чем не бывало:
- Что за школа без драмкружка? Выделите мне по четыре человека от класса. Да не кота в мешке покупаю - давайте людей, способных хорошо читать, петь. Я создам комиссию. В нее войдут...
- А как с двойками? - прервал я красноречивого Вову. Он потупился.
- Да чего! Две двойки по немецкому. Это я исправлю... - И добавил, вздохнув: - Вот драмкружок нужен.
Это был кружок сплошных драм. Вова самозабвенно репетировал роли, которые он щедро поручал себе в каждом спектакле. Конечно, он не мог помнить обо всех участниках. Иной раз "актер" не знал, с какой стороны ему выходить. Вова, кляня бестолковость, наскоро объяснял всем все перед открытием занавеса.
На каждом спектакле что-нибудь случалось. Однажды забыли нужяую по ходу действия кастрюлю.
Витя Строгов, который был безмолвно влюблен в драмкружок, метнулся через зрительный зал, а на сцене в это время вдохновенно импровизировали:
- Да, без кастрюли трудно...
- Совсем нельзя без кастрюли...
- В кастрюле можно и борщ сварить...
В общем, как это ни странно, самодеятельность сама не "деялась". Ее надо было создавать.
Я объявил по классам, что к Новому году будет проведен конкурс на лучшую "театрализованную песню". Сам я взял пятый класс и решил поставить "Песню о Щорсе". Вначале дело не клеилось. Вова Мирошкнн отказался играть роль Щорса ("Некогда. Я сейчас изучаю историю театра с самых античных времен").
Мальчишки не соглашались петь ни в какую, выдвигая классический аргумент: "Что мы, девчонки, что ли!"
Тогда я соблазнил их костюмами. Каждый должен выйти на сцену в одежде красного бойца, утомленного долгим походом "по берегу".
Целую неделю мне не давали проходу:
- А такая повязка пойдет?
- Я дедушкину пилотку достал!
- А можно, я с автоматом выйду?
- Хромать надо на обе ноги, если я в спину ранен?
Перед самым занавесом притащился Вова Мирошкин, Спесь с него как ветром сдуло. Он разулся, снял носок:
- У меня во синяк на пятке! Издали будет видно. - И просительно, глядя в сторону, добавил: - Так что я бойца бы сыграл... если можно.
Я "не попомнил зла". "Песню о Щорсе" мы играли и пели на "бис". По суровому лицу Вовы Мирошкина Рыло видно, что синяк на пятке давно позабыт.
А после выступления ко мне протиснулся Витя Строгов. Его лицо светилось восторгом от встречи с искусством.
- Это я занавес открывал и закрывал, - с тихой гордостью сказал он.
И ПОЛНЫЙ ВЫДОХ
На перемене класс проветривают. Открывают все окна, и ветер листает страницы учебников с такой быстротой и жадностью, словно торопится скорее получить среднее образование. Большинству юных обитателей школы такая одержимость ветра непонятна; на перемене он свободно мог бы разгуливать в любой голове, не боясь застать там глубоких раздумий о пройденном за урок.
Но есть, конечно, и такие, кого из класса на аркане не вытащишь. Это безнадежные домоседы или просто зубрилы. Однажды среди них я заметил Витю Строгова. Он крутился возле доски, что-то, оглядываясь, писал на ней и тут же поспешно стирал. Я зашел в класс.
- Что, творческие муки?
К моему удивлению, Витя вздрогнул, и худенькая спина его прижалась к черной доске, словно стараясь закрыть ее. Но я уже заметил - мой приход взволновал его. Я взял мел, попробовал писать. Он крошился и скрипел, почти не оставляя следов. Доска была намазана воском.
- Ну, Виктор...
Я не знал, что сказать. Меня трудно чем-нибудь удивить. Но подлость всегда ошеломляет. Тем более когда ее совершает человек, в которого веришь.
Несколько секунд в классе стояла такая тишина, что было слышно, как шуршит промокашка, которую сквозняк гнал по полу. Лицо ученика покрылось красными пятнами, потом так побледнело, что исчез мел, которым оно было перепачкано.
- Подлец ты, - тихо сказал я и вышел.
Димка проник в пионерскую бесшумно. Или я так задумался? Лицо его было мрачным. Словно это был не Иголочкин. Даже хитрая складочка над переносьем углубилась трагической бороздой.
- Дружка выгораживать пришел? - холодно спросил я.
Димка потупился.
- Чего выгораживать! Это сделал я.
- Что?
- Доску я намазал. А Витька хотел стереть.
Мне почему-то вспомнилось, как вчера мама долго объясняла любопытной Варьке, что такое инфаркт миокарда. В голову лезла всякая чушь. Мысли были бессвязны.
- Уходи, - выдавил я наконец.
Иногда говорят про человека, что он не в своей тарелке. Весь день я чувствовал себя так, словно жарюсь на сковородке в кипящем подсолнечном масле.
Почему в подсолнечном? В детстве мама жарила пирожки, а я вертелся вокруг котелка. И вдруг капля брызнула мне на ладонь. Вырос волдырь. Я помню, как это было больно - обжечься подсолнечным маслом.
1 2 3 4 5 6 7