— А считается золотом. Как сыновья, князь Ярослав. Все считаются твоими детьми, но все ли они из чистого золота? Как проверить, золото они или бумажка, на которой написано, что она — золото?
— По весу, великий хан. Только по весу.
— А где же весы?
— В сердце отцовском
— Там место совести, а не весов. Грехи молодости изнашивают наши сердца, так можно ли им доверять?
— Грехов там много, твоя правда, великий хан, — сокрушённо вздохнул Ярослав. — Коли молодость — калита с мечтами, то старость — калита с грехами. Время расплаты, так Господь наш рассудил.
— Время расплаты, — согласился Бату. — И много ты грешил, князь Ярослав?
— Много, — строго сказал князь и перекрестился. — Прости, Господи, грехи мои вольные и невольные.
— Бог у вас добрый, — усмехнулся хан. — Все прощает.
— Ах, кабы все… — Ярослав сокрушённо помолчал и тихо добавил: — Есть грехи непрощаемые, великий хан.
— Что же тяготит твою совесть, князь Ярослав? К сыновьям несправедлив был? Обижал их?
— А кто из отцов не обижает сыновей, великий хан? И я обижал. Но невольно, без расчёта и зла.
«К чему он ведёт беседу? К чему?» — лихорадочно соображал Сбыслав, старательно переводя.
— Тем, что властью до сей поры не поделился?
— Н-нет, — подумав, но все же не очень уверенно сказал князь. — Власть только сперва для себя, а потом — для сынов.
— И ты готов отдать её сыновьям?
— Вживе — нет, — сурово ответил Ярослав.
— Значит, все-таки ради своей власти в Каракорум поедешь? — со странной медлительностью улыбнулся Бату. — Ярлык на великое княжение там теперь выдают, князь Ярослав. Путь долог и труден, хватит ли сил?
— У нас иначе нельзя, великий хан. Держать власть — значит уделы держать. Отдашь её — тут же уделы перегрызутся. Не-ет, на Руси власть вживе не отдают.
— Даже Александру Невскому?
«Вот оно, главное…» Сердце Сбыслава ёкнуло, но голос не дрогнул.
— Даже ему для его же блага, — вздохнул великий князь. — Сейчас он — за моей спиной.
— А так — за моей будет, — неожиданно резко сказал Бату.
Ярослав смешался, улыбнулся неуверенно, развёл руками:
— Не гневайся, великий хан, но… не управишься ты с уделами, всяк в свою сторону тянуть станет. Такая замятия начнётся…
— Значит, только после смерти с властью расстанешься, князь Ярослав? Не раньше?
— Раньше никак невозможно, великий хан… Ярослав замолчал, пытаясь поймать взгляд Бату-хана, и — не поймал. Не мог поймать, потому что Бату в упор смотрел на Сбыслава.
— Ты поедешь вместе с моим братом Орду, — сказал Бату-хан, не обратив никакого внимания на бормотание князя. — Он будет представлять меня в Каракоруме. Прислушивайся к его мудрым советам, боярин Федор Ярунович…

6
Заключительную фразу беседы Сбыслав перевёл без обращения. Это было просто, потому что Бату немыслимо искажал русские имена то ли сознательно, то ли из-за трудностей их произношения, а князь настолько был погружён в собственные мысли, что не обратил на это никакого внимания. Последние рассуждения хана о власти повергли великого князя в смятение, поскольку понять их истинный смысл он никак не мог. Что в них содержалось: собственные невесёлые мысли самого Бату, намёк ему, Ярославу, что настала пора подумать о добровольной передаче власти, или угроза отобрать её своим повелением, если великий князь не пожелает понять намёка? Последнее соображение казалось ему предпочтительным, и Ярослав, потерзав-шись, спросил об этом Сбыслава.
— Не думай об этом, великий князь, — успокоил его Сбыслав. — Бату ссориться с Каракорумом не станет.
А сам думал, что Золотая Орда уже поссорилась с империей и что в словах Бату — скорее предупреждение, чем угроза. Предупреждение, что любая оплошность там, в Каракоруме, здесь будет стоить Ярославу великого княжения, несмотря на ярлык самого Гуюка. С этой целью был упомянут и Александр Невский как вероятный преемник: именно это казалось главным и именно это — настораживало. Уж слишком прямолинейной была эта догадка, а прямолинейность никогда не числилась в арсенале монгольской придворной дипломатии.
«На Руси власть вживе не отдают», — вдруг вспомнились Сбыславу дважды повторенные слова Ярослава. И сразу же другое всплыло в памяти: разговор с Чогдаром. «Гуюк пошлёт убийц к Невскому, как только заручится поддержкой Ярослава», — сказал тогда главный советник Бату.
Чогдар — главный советник. Главный, значит, у Бату-хана нет от него секретов.
Кое— как, сославшись на необходимость встречи с Неврюем (другого имени просто не пришло в голову), Сбыслав уговорил Ярослава отпустить его тотчас же. Бросился искать Чогдара, но -не нашёл. Решил ждать подле ханского дворца, и тут на него наткнулся Кирдяш.
— Повезло мне, боярин. Я как раз за тобой иду, Орду разрешил юрту осмотреть. Заодно и с главным подарком познакомлю: ехать-то нам — стремя в стремя.
— Я Чогдара жду.
— Он — у хана вместе с Орду, там — длинный разговор. Пойдём, не пожалеешь. Да и случай такой второй раз может не представиться.
Идти с есаулом Сбыславу не хотелось, но возвращаться к Ярославу не хотелось больше: беседа с Бату все ещё звучала в его ушах. Со вздохом согласился, а потом… Потом пришлось часто вспоминать об этом согласии.
Нарядная, хорошо утеплённая юрта стояла на огромной платформе, опиравшейся на множество больших деревянных катков. Рядом достраивалась вторая такая же платформа, и поэтому юрты на ней ещё не было.
— Через всю степь поволокут, аж до Каракорума, — пояснил Кирдяш. — По тридцать шесть пар волов в каждую. То-то скрипу будет: дёгтя татары не признают.
— Для хана Орду?
— Орду — воин, его в юрту не заманишь. В этой главный подарок для хана Гуюка поедет, а во второй — её служанки.
— Кого — её?
— Подарка. Погоди здесь, мне велено ей юрту показать.
Кирдяш тут же исчез, и Сбыславу сразу стало неуютно. Он был в богатой одежде (одевался ведь с особым тщанием!), с Неврюевым даром на поясе, а вокруг сновали славянские плотники да мрачные половецкие рабы. Деваться было некуда, и он вошёл в юрту.
Юрта, затянутая изнутри красным (татары особенно любили этот цвет) китайским шёлком, выглядела подготовленной для показа будущей хозяйке: в центре располагался аккуратный очаг, вокруг него лежали ковры и многочисленные подушки, а часть жилого круга была огорожена шёлковым занавесом. Сбыслав сел у занавеса и приготовился ждать.
День начался загадочно, и это его тревожило. Последние слова Бату адресовались ему, но сказаны были так, чтобы их и слышал, и запомнил Ярослав: «Прислушивайся к его мудрым советам, боярин Федор Ярунович». Мудрые советы хана Орду, над которым добродушно подсмеивались все старшие офицеры? Для чего сказал эту фразу Бату? Фразу, в которой явно не сходились концы с концами… Для него? Вряд ли. Значит, для великого князя. Зачем?… Какие советы вложат в голову туповатого, но старательно исполнительного Орду перед выездом в Каракорум?…
Привычный перестук топоров за стеной роскошной юрты внезапно перекрылся какими-то иными звуками, но Сбыслав уже настолько погрузился в размышления, что ни к чему не прислушивался. И очнулся от насмешливого возгласа:
— О, ясновельможный пан! Да простит он глупую девицу, что вторглась в его мысли без разрешения.
У входа стояла Гражина во всем великолепии красоты и наряда. Сбыслав тотчас же вскочил, поклонился и поспешно сказал, что разрешения должен был бы испросить он…
— Ясновельможный пан тоже подарок?
— Это боярин великого князя Ярослава Сбы… Федор Ярунович, — пояснил вошедший следом Кирдяш, вновь споткнувшись на имени.
— О, какое разочарование, ясновельможный пан, — Гражина улыбалась самой обворожительной из всех своих улыбок — Два подарка в одни руки могли бы следовать в одной коробке.
— Эту тигрицу зовут Гражиной, — пояснил Кирдяш. — Будь осторожен, боярин, её когти изодрали не одно мужское сердце.
— Какое прекрасное имя, — скованно улыбнулся Сбыслав.
— Ясновельможный пан находит его прекрасным? Я польщена и смущена одновременно. В таких словах всегда есть надежда, без которой не прожить бедной сироте, особенно когда её везут все дальше и дальше от руин отчего дома. Чего ты стоишь за моей спиной, есаул? Вели подать венгерского.
— А что скажет Орду?
— Ты больше думай о том, что скажу ему я. Кирдяш недовольно хмыкнул, но вышел из юрты.
Молодые люди остались одни, и наступило молчание.
— Как я сегодня счастлива, — тихо сказала Гражи-на и вздохнула. — Встретить вас в этом желтолицем аду, пан Сбыслав…
— Сбыслав?…
— Таково настоящее имя ясновельможного пана, не так ли?
— Имя — для Руси. Для желтолицего ада я — Федор.
— Я догадалась. Но позвольте мне без посторонних называть вас славянским именем. Умоляю, ясновельможный пан. Мы — два славянских цветка в безбрежном жёлтом океане…
Вошёл Кирдяш с серебряным кувшином и тремя чарками.
— Твоя старшая служанка подняла вой, — сказал он, наполняя чарки.
— Огрей её плетью, есаул.
— Так я и сделаю в следующий раз.
— Я открываю счёт счастливым дням! — Гражина подняла чарку.
— С новосельем тебя, тигрица, — усмехнулся Кирдяш.
— С нововесельем, — строго поправила Гражина. — С моим нововесельем, рыцари!
Она лихо опрокинула чарку, по-детски причмокнула, хотела что-то сказать, но не успела. Раздался рык, и в юрту ворвался Орду.
— Ты посмела принять постороннего мужчину, несчастная? — заорал он с порога. — Я посажу тебя в клетку, а его запрягу вместо вола!…
— А я расцарапаю себе лицо и скажу великому хану, что ты пытался силой овладеть подарком самому Гуюку! — гневно, с горящими глазами выкрикнула Гражина. — Не смей приходить ко мне без приглашения! На это имеет право только есаул Кирдяш и… и мой друг боярин Федор Ярунович!
И запустила серебряной чаркой в лицо старшего брата Бату. Орду легко поймал чарку, раздавил её в ладони, усмирил тем собственный гнев и неожиданно добродушно улыбнулся.
— Вот такой ты мне больше нравишься. А пить надо кумыс. Или кровь с молоком. Они дают здоровье.
Кинул на ковёр раздавленную чарку и вышел из юрты.

7
Огромный обоз, которому предстояло пересечь Великую Степь, собирался в военном лагере под охраной ханской гвардии. Сюда свозили меха из Руси и узорчатое оружие с Кавказа, трофейные рыцарские доспехи, золотые и серебряные изделия русских и европейских мастеров, посуду и драгоценности, мёд и воск, вина и сладости. Здесь все переписывалось и грузилось в повозки под бдительным оком любимой жены Бату Баракчины, матери Сартака. Когда все было готово, она же и доложила Бату, спросив лишь об одном:
— А как будут добираться до Каракорума русские умельцы?
— Пешком, — ответил Бату.
— Это очень далеко.
— Дойдут.
— Дозволь хоть несколько повозок для детей и женщин, мой синеглазый хан.
Бату улыбнулся, ласково провёл жёсткой ладонью по седеющей голове жены:
— Ты очень разумна. Распорядись.
Ему было наплевать на русских мастеров не столько из присущего монголам равнодушия к судьбам покорённых народов, сколько из-за того, что эти мастера предпочли Каракорум Сараю. Но он искренне любил свою старшую жену и порою исполнял её просьбы
Великий князь Ярослав был предупреждён, подарки будущему великому хану и правящей ханше Туракине подобраны, огромный обоз готов к путешествию по Великой Степи, но у Бату не было ощущения, что он все сделал как надо Любая незамеченная ошибка могла свести на нет всю его тонкую игру и даже подтолкнуть Гуюка к новому нашествию, и поэтому он тянул с отправкой обоза, понимая при этом, что перетягивает лук, не отпуская стрелу в полет. Неизвестно, сколько времени он пребывал бы в колебаниях, если бы Чогдар не огорошил его малоприятной новостью:
— Даниил Галицкий присоединил к Волынскому княжеству галицийские земли. Кроме того, он уже дал согласие на брак своей дочери с братом Александра Невского Андреем.
— У этого Андрея большая дружина?
— Нет Но его очень любит князь Александр
— Как Бурундай мог допустить усобицу между русскими?
— Бурундай сам привёз эти известия и просит твоего дозволения доложить лично, мой хан
Бурундай доложил, что никакой драки меж волын-цами и галичанами не было и он не имел повода вмешиваться. С точки зрения Бату, это было хуже, чем усобица: русичи начали искать союзов. К этим поискам он отнёс и сообщение о сватовстве Андрея: любовь в столь высоких сферах даже не предполагалась. Бату хмуро размышлял, Чогдар и Бурундай молча ждали, что он скажет.
— Бурундай лично отвезёт моё повеление Даниилу Галицкому. Повеление должно быть письменным. И очень коротким.
— Какова его мысль, мой хан?
— Два слова: «Дай Галич». Он не поймёт и приедет ко мне. Ничего не объясняй ему, Бурундай, но напомни, что ты стоишь в двух дневных переходах.
Даниил Галицкий и в самом деле ничего не понял. Кому он должен был «дать Галич»? Когда? В какой форме и почему? Повертел грамоту в руках и спросил об этом молчаливого Бурундая.
— Повеления хана не требуют моих пояснений, князь Даниил.
— Но меня призвали на княжение сами галицкие бояре.
— Тебе придётся объяснить это самому хану Бату, князь. Иначе я спрошу об этом галицких бояр, мои ту-мены стоят в двух дневных переходах. Выбирай, но лучше подумай о подарках хану.
Даниил Галицкий счёл за благо подумать о подарках. А пока думал, пружина, закрученная им на западе, раскручивалась на востоке.
— Когда кони начинают тянуть в разные стороны, нужно обрубить постромки самой застоявшейся, — сказал Бату. — Завтра отправишь караван в Каракорум, а сегодня повелишь боярину Федору прийти ко мне.
Из этих слов следовало, что хан последние наставления Сбыславу намеревался дать с глазу на глаз. Чог-дара это обеспокоило, о чем он и сказал, передавая повеление.
— Никогда не доверяй чингисидам, Сбыслав, но всегда выполняй их повеления слово в слово. Это единственный способ выжить под их властью. Отныне тебе предстоит действовать даже без моего слабого щита. Орду вспыльчив, но добродушен и отходчив. Гуюк — лжив и злопамятен.
— Ты уже предупреждал меня об этом, Чогдар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48