— Выходит, выделили тебя с великим князем Ярославом из всех удельных князей, — сказал Ярун с явной озабоченностью. — И десятину отменили, и Церковь особо отметили. Почему так сделано, анда? Чингисиды зазря и в глаза-то не глянут. Может, стравить нас с другими князьями да княжатами хотят?
— Говоришь, с мечом тебя к Бату-хану пропустили? — ещё раз уточнил Чогдар.
— Я хотел в юрте его оставить, но тёмник Неврюй напомнил мне, чтоб непременно меч с собой взял.
— Значит, это заранее решено было. Такая честь оказывается только особо уважаемым полководцам, — продолжал неспешно размышлять Чогдар. — И огнями при входе не очищали?
— Нет, прямо в шатёр провели. Шатёр Батый из Венгрии привёз. Шатёр и трон венгерского короля. И даже вино предложили, но я по твоему совету, дядька Чогдар. с кумыса начал.
— Правильно сделал. Монголы любят, когда гость уважает их обычаи Чингисхан требовал ссорить между собой покорённые народы, а Субедей-багатур делать это умеет. Нет, похоже, что здесь — другой замысел. Похоже, что Бату-хан очень нуждается сейчас в союзниках. А это может означать, что…
Чогдар неожиданно замолчал. Невский и Ярун выжидательно молчали тоже, отлично понимая, что только Чогдар знает таинственную душу завоевателей и может дать наиболее верное толкование всей цепочке их неожиданных поступков.
— Много юрт вокруг ханского шатра? — неожиданно спросил Чогдар.
— Очень много. Стоят кое-как, будто их из горсти высыпали, — сказал Невский. — Ни улиц, ни проулков, а народу — тьма.
— Будут там и улицы, и проулки, — усмехнулся Чогдар. — Думается мне, что Бату отводит свои войска из западных стран, несмотря на приказ великого хана Угедея пробиваться в глубь Европы. А неисполнение повеления великого хана карается смертью, от которой не спасает даже родство с самим Чингисханом. В каком случае можно рискнуть и не исполнить повеления великого хана? Только в одном: когда великого хана уже нет в живых.
— Ну, это только предположение, Чогдар, — усомнился Ярун. — Тут ещё бабушка надвое сказала.
— Вероятное предположение, весьма вероятное, — сказал Невский. — Батый собирает вокруг себя все свои силы. С какой целью он так делает, Чогдар?
— Если Угедей и вправду умер, то через пять лет на курултае будет избран новый великий хан. Бату — любимый внук Чингисхана, но его отца Джучи не любила армия, и в конце концов ему сломали хребет. И сделано это было по настоянию тех самых ветеранов, которые подпирают трон великого хана в Каракоруме. Они не позволят провозгласить Бату новым великим ханом, потому что боятся за собственные жизни. Смерть отца должна быть отмщена. Что тогда делать Бату? Искать союзников, что он и начал делать. Я размышлял, идя от конца к началу, от следствий к причине, и тебе, князь Александр, судить, насколько мне это удалось.
— Я очень благодарен тебе, дядька Чогдар. Как по-твоему, какими силами располагает Батый?
Чогдар пожал плечами:
— Бату-хан воюет шесть лет. Он пополняет свою армию за счёт покорённых им народов: ты сам говорил, что большинство уже говорит по-кыпчакски.
— Так мне сказал Сартак.
— Он сказал правду. В армии Бату-хана стало очень много заволжских тюрок: мы с Яруном столкнулись с одним из них. Только не сделай из этого вывод, что можно поднять восстание.
— Мне тоже нужны союзники. Католические рыцари куда опаснее для Руси, чем осевшие в степях татары, с которыми, как выяснилось, можно не только говорить, но и торговаться. — Александр встал. — Вы очень помогли мне сегодня. Очень. Идите почивать, мне предстоит ещё одна беседа.
— Мало спишь, Ярославич, — посетовал Ярун. — Гляди, не загони себя раньше времени.
— Надо, дядька Ярун, надо, — вздохнул Невский. — Ливонцы — враг нешуточный.
Советники вышли, и тут же в двери заглянул Савка.
— Пришёл?
— Ждёт.
— Зови. Вина подай да еды, какая под руку подвернётся. Проголодался я что-то.
— К вину ветчина хорошо идёт, Ярославич.
— Давай, давай.
Савка приоткрыл дверь, разминулся на пороге с Яковом Полочанином.
Яков был на пиру, поднял первый кубок и тут же ушёл, сославшись на срочные дела. Пока Савка накрывал на стол, он и Александр перебрасывались ничего не значащими словами, но как только Савка управился со своими обязанностями, князь сразу же отпустил его. И Савка вышел, с особой тщательностью прикрыв за собою двери.
— Рассказывай, Яков.
— Троих мне удалось просунуть в Псков, хотя щёлочка была узенькая. Один — по торговой части, двое пристроились при Твердиле. Люди надёжные, смотреть и слушать умеют.
— Как передают, что видят и слышат?
— Через торговца.
— И что именно?
— Выделю главное, Ярославич. Первое: войска ли-вонцев стягиваются к Пскову, а в лоб его не взять. Второе— сильно лютуют рыцари. Церкви какие позакрывали, в каких конюшни устроили. Народ бурлит внутренне, в голос побаиваются. Но до времени все.
— До времени не давай им подниматься, — строго сказал Александр. — Время я укажу.
— Такой наказ я уже отдал. Один из моих людей завёл знакомство с воротниками. Пока приглядывается, прощупывает их. Если все будет ладом, сговорит ворота тебе открыть.
— Вот за это выпить стоит, — сказал князь, наливая кубки. — Ты ешь, Яков, попировать от души нам с тобой не удалось сегодня.
— Ничего, Ярославич, мы ещё попируем. Мы попируем, а враги наши кровавыми слезами умоются.
— Ты чего-то осерчал, Яков.
. — Полоцк литовцы взяли. Твой тесть, а мой родич князь Брячислав в сечи пал. Только сегодня узнал об этом…

4
Никогда ещё в короткой жизни Сбыслава не было такой мучительной ночи. Бессонница сменялась короткими провалами забытья, которые не приносили облегчения, переполненные кошмарами и видениями Он впервые испытывал тупую, безнадёжную боль в сердце, впервые понял, что такое отчаяние, впервые ловил себя на мысли, что ненавидит Невского, и тут же испуганно гнал эту мысль. Он не был религиозным, поскольку вырос среди воинов, не умевших молиться, а лишь исполняющих необходимые обряды, да и то кое-как, и не знал, как получить облегчение в откровении. Он страдал, метался и маялся, потому что физически ощущал, сколь дорога ему Марфуша, ныне уходящая от него навсегда.
Его кумир, вождь, друг и живой, зримый пример князь Александр Невский оказался причиной гибели всех его юношеских надежд и тайных мечтаний. Оказался обманщиком чистой, бесхитростной девушки, отдавшей князю свою святую первую любовь, вручившей ему не только своё сердце, но и своё будущее, свою честь да и саму жизнь свою Сбыслав не желал разбираться в далёких от его забот отношениях между князем-отцом и князем-сыном, не желал задумываться над политическими расчётами владетелей, не желал признавать, что и сама-то первая любовь князя Александра могла оказаться всего-навсего юношеским увлечением, не желал понимать, сколь часто власть имущие оказываются рабами сложившихся обстоятельств, что они куда менее свободны в своих поступках, чем последние среди их подданных. Ничего он не желал понимать, потому что с обострённой болезненностью переживал крах собственной первой любви. И чувствовал, что должен исчезнуть из Новгорода, в котором пока ещё жила Марфуша, и с глаз Невского, который сломал её жизнь.
— Отпусти меня к своему брату Андрею, князь Александр.
— Ты мне нужен здесь, Сбыслав.
— Андрею я нужен больше, чем тебе. Никогда ни о чем не просил, князь Александр, а сейчас — Богом прошу.
В пустых, словно отсутствующих глазах Сбыслава, в напряжённом тоне его голоса было что-то настолько незнакомое, что Невский решил не настаивать. Однако он не привык, чтобы ему перечили, а потому сразу же отыскал причину для собственного отступления:
— Добро, отпущу. Только ты сначала заедешь в Пе-реяславль и от моего имени прикажешь, чтоб ни словечком не обмолвились Александре, что князь Брячи-слав погиб. Отец мне говорил, что она после родов до сей поры в себя прийти не может.
Сбыслав тут же выехал, объяснив Яруну, что исполняет повеление Невского. И всю дорогу с непонятым самому себе злорадством думал о том, что едет если не к виновнице Марфушиного безутешного горя, то уж, во всяком случае, его причине. А приехав, с княгиней видеться не стал, но ближней её боярыне сказал, что князь Брячислав погиб. Боярыня заголосила, запричитала, а Сбыслав вскочил на коня и помчался к князю Андрею. И всю дорогу был весьма доволен своей утончённой местью.
Пожалел он о ней потом. Когда умерла княгиня Александра.
Но это несчастье случилось не вдруг и не сразу, а потому и не помешало Невскому со всей свойственной ему решимостью готовиться к взятию Пскова штурмом. «На копьё», как тогда говорили. Решимость объяснялась долгими тщательными размышлениями, итог которых он и сообщил ближайшим соратникам:
— Ливонцы уже стянули и продолжают стягивать в Псков все силы. И нам надо вытянуть их оттуда. Бери обе новгородские дружины и иди в Ливонию, До-маш. Жги их замки, которые послабее, вешай фогтов, изменников, перебежчиков и рыцарских прикормы-шей беспощадно. И — вперёд, вглубь, пусть решат, что ты в их земли мстить пришёл. Тогда за тобою бросятся: добро-то спасать надо. Подпусти, жаль, как Чогдар советует, но в битву не ввязывайся. Уводи их от Пскова подальше. Понял задачу?
— Нагнать страху и оттянуть от Пскова войска, Ярославич. Когда оттяну и запутаю, поспешать к вам.
— Верно, Домаш. Ступай и не медли. — Невский обождал, когда новгородский воевода выйдет, и продолжил: — Гонца — к Мише. Пусть ведёт свои отряды к Пскову, только без лишнего шума. Готовь мою дружину, Гаврила Олексич. К Пскову сам её поведу.
— Двумя дружинами Псков взять надеешься? — спросил Ярун. — Гляди, Ярославич, маловато сил у тебя для такого города.
— Тремя, — уточнил Александр. — К тому времени Домаш подойдёт.
А сам подумал, что взял бы и двумя, если бы лазутчики Якова вовремя открыли ему ворота.
— Главная наша сила — быстрота, решительность и внезапность. Всех подозрительных задерживать, всех явных разведчиков вешать немедленно. И с виселиц не снимать! Пусть для страха повисят, пока я Псков не возьму.
И так твёрдо сказал, так решительно прозвучал трубный его голос, так грозно сверкнули глаза, что все поняли: Псков будет взят.
А Чогдар — мысли он читал, что ли? — сказал с глазу на глаз:
— Псков ты и двумя дружинами возьмёшь, если перед тобой ворота откроют. Обид много накопилось, а обиды у воинов ярость рождают.
— Верно ли я решил Домаша в Ливонию послать, дядька Чогдар?
— Субедей-багатур как-то сказал, что все полководцы делятся на тех, кто побеждает силой, и на тех, кто побеждает головой, — скупо улыбнулся Чогдар. — Всегда побеждай головой, князь Невский, и равного тебе не будет в Русской земле.
В триединство побед Александра Невского уже верили все его подчинённые — от воевод до рядовых ратников: внезапность, решительность и быстрота. Верили, как верят в удачливого полководца, понимая, что и внезапность, и решительность, и быстрота зависят от каждого, а значит, и сама битва тоже зависит от каждого её участника. Это осознание своего личного вклада в исход сражения сплачивало войска Невского сильнее самой жестокой дисциплины, даже той, которой славилась монгольская армия: каждый воин проникался уверенностью в собственных силах, ощущал плечи соратников и был готов к самым неожиданным действиям противника. И не боялся этого противника, зная, что он, он лично, сильнее, быстрее и решительнее любого врага.
И все любили своего молодого могучего вождя, как ни одна армия тех кровавых и бурных времён.

5
Странное предчувствие Субедей-багатура обернулось пророчеством, а весть о кончине великого хана Угедея привёз Бату сам бывший советник правителя Монгольской империи мудрый китаец Ючень. Едва войдя в юрту и распластавшись ничком, он громко сказал:
— Ключ иссяк, бел-камень треснул.
Бату— хан не удивился известию о смерти Угедея потому, что с детских лет безоговорочно верил в таинственную прозорливость своего главного советника и учителя. Зато он настолько был поражён появ-» лением советника покойного великого хана, что не удержался от вопроса, который ему, внуку Чингисхана, задавать было неуместно:
— Что заставило тебя, советник, передать мне весть, для которой сгодился бы любой сотник?
— То же, что, я надеюсь, удержит тебя, хан Бату, от поездки в Каракорум на курултай.
— Ты боишься, что Гуюк осмелится поднять руку на лучшего и проверенного помощника его отца?
— В этом у меня нет ни малейших сомнений, хан Бату. Твой улус далеко от палачей Гуюка, а кроме того, ты — любимый внук великого Чингиса, и цвет твоих глаз обещает тебе великую силу и великую власть.
Именно об этом без устали толковала Бату его любимая жена Баракчин-хатун, мать Сартака. И это поразило хана больше, чем появление Юченя. Он лично наполнил его чашу кумысом и велел послать за Субе-дей-багатуром.
— Отец, Субедей-багатур не в состоянии подняться с ложа, — растерянно доложил Сартак, узнавший эту новость от посланца.
— Он болен?
— Да, отец.
— Надо немедленно идти к нему. — Бату-хан был растерян настолько, что казался испуганным. — Мой учитель не может уйти в иной мир, не дав мне последнего совета…
Субедей— багатур встретил его словами:
— Вызови Чогдара и оставь его при себе. Чогдар умен и хорошо знает Ярослава Владимирского и Александра Невского. В них сейчас твоё спасение, синеглазый внук Чингиса…
Об этих воистину исторических событиях, про-изошедших в огромной и доселе единой Монгольской империи, Невский ничего не знал. А если бы и знал, они вряд ли изменили бы его действия. Он основательно и неторопливо все продумал, принял твёрдое решение и отказываться от него не собирался.
Войска князя Александра быстро стягивались к Пскову, широко разбросав дозоры. Это было новшеством: до сей поры русские полководцы не утруждали себя ни разведкой, ни особым охранением, по старинке ограничиваясь «сторожами», лишь сообщающими о появлении противника. Но и Домаш Твердиславич, и Миша Прушанин, получив строжайший наказ Невского, без колебаний хватали всех встречных, лишая противника сведений о действиях новгородских дружин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48