“Эй, ты на себя не похож”. Так и было.
Он сражался и взлетал, скакал и рвался вперед. Я разогнал его до его предельной скорости, до полной потери здравого смысла. Я очертя голову выворачивался наизнанку для Виктора Бриггза.
Этого было недостаточно. Чейнмайл пришел третьим из четырнадцати. Чисто. Возможно, лучше, чем кто-либо на самом деле ожидал. Его обошли только на шею. Но все же...
Виктор Бриггз без улыбки смотрел, как я снимаю седло с его второй лошади — бьющей копытом, вскидывающей голову, перебирающей ногами. Он не сказал ни слова, я тоже. Мы одинаково бесстрастно на секунду глянул друг другу в глаза, а затем я ушел взвешиваться.
Когда я переоделся и снова вышел, его нигде не было видно. Мне нужны были две победы, чтобы спасти свою работу, но я не добился ни одной. Безрассудства оказалось недостаточно. Он хотел побед. Если он не может получить гарантированных побед, он захочет гарантированных проигрышей. Как прежде. Как три года назад. Когда я и моя душа были молоды.
Страшно усталый, я пошел на встречу с Мэри Миллес в назначенном баре.
Глава 12
Она сидела в кресле, погруженная в разговор с другой женщиной, которой, к моему удивлению, оказалась леди Уайт.
— Я подойду попозже, — сказал я, приготовившись было к отступлению.
— Нет-нет, — сказала, вставая, леди Уайт. — Я знаю, что Мэри хотела поговорить с вами. — Она улыбнулась. Все ее тревоги отложились на лице морщинами, глаза ее сузились, словно от постоянной боли. — Она говорит, что вы очень помогли ей.
— Да ничего особенного, — замотал я головой.
— Она не так говорила.
Женщины улыбнулись друг другу, расцеловались и распрощались. Леди Уайт кивнула, еще раз неопределенно улыбнулась мне и пошла из бара. Я посмотрел ей вслед — худенькая, грустная леди старалась вести себя так, словно весь скаковой мир не знал о ее поражении. И все равно ей это не удавалось.
— Мы вместе учились в школе, — сказала Мэри Миллес. — В последний год там мы спали в одной спальне. Я очень привязана к ней.
— Вы знаете о... ну...
— О Дане ден Релган? Да, — кивнула она. — Не хотите ли выпить?
— Позвольте мне вас угостить.
Я принес джин с тоником для нее и кока-колу себе, и сел в кресло леди Уайт.
Бар сам по себе был приятным местечком — с бамбуковой мебелью, весь в зеленых и белых тонах. Здесь редко бывало много народу, и зачастую, как сегодня, он почти пустовал.
— Венди... Венди Уайт, — начала Мэри Миллес, — спрашивала меня, не думаю ли я, что шашни ее мужа с Даной ден Релган скоро кончатся. Но я не знаю. Не могу ей сказать. Как я могу сказать? Я ответила, что, конечно, скоро все кончится... — Она помолчала и, когда я не дал ответа, продолжила: — Как вы думаете, это прекратится?
— Нет, я не думаю.
Она мрачно поболтала лед в стакане.
— Венди сказала, что он уезжал с ней. Он взял ее на какую-то дружескую вечеринку до утра. Сказал Венди, что идет на охоту, а ей это кажется скучным. Она много лет не ездила с ним на охоту. Но на этой неделе он взял с собой Дану ден Релган, и Венди говорит, что, когда все пошли с ружьями охотиться, ее муж и Дана ден Релган остались в доме... Наверное, я не должна была вам все это рассказывать. Она слышала это все от кого-то, кто был на охоте. Не распространяйтесь о том, что я вам рассказала. Вы не будете рассказывать, да?
— Конечно, нет.
— Для Венди это все так ужасно, — сказала Мэри Миллес. — Она думала, что все давным-давно кончилось.
— Все кончилось? Я-то думал, только что началось.
Она вздохнула.
— Венди говорит, что ее муж рассыпался, как тонна кирпича, перед этой тварью Даной несколько месяцев назад, но затем эта дрянь исчезла со сцены и совсем не появлялась на скачках, и Венди подумала, что он уже не видится с ней. А теперь она снова у всех на глазах, и всем все видно. Венди говорит, что ее муж втюрился куда сильнее, чем когда-либо, да еще и гордится этим. Мне жаль Венди. Это все так ужасно. — Казалось, она по-настоящему сочувствует ей, но ее собственные проблемы были, в любом случае, куда серьезнее.
— А вы сами знакомы с Даной ден Релган? — спросил я.
— Нет. Думаю, Джордж ее знал. По крайней мере, в лицо. Он всех знал. Он говорил, что, когда прошлым летом был в Сен-Тропезе, он вроде бы как-то раз видел ее, но не знаю, серьезно ли он говорил, потому что смеялся.
Я отпил кока-колы и за разговором спросил ее, как ей с Джорджем понравился Сен-Тропез и часто ли они там бывали. Да, им там нравилось. Нет, только раз. Джордж, как обычно, большую часть времени не отрывался от камеры, но они с Мэри каждый день лежали на балконе и смотрели на море, и чудесно загорели...
— Как бы то ни было, — сказала она, — я не об этом хотела с вами поговорить. Я хотела поблагодарить вас за доброту и спросить о той выставке, которую вы предлагали... и как я могу получить деньги за эти фотографии. Поскольку... я знаю, это грязная тема... я буду нуждаться...
— Все нуждаются, — утешил ее я. — Но разве Джордж не оставил вам чего-нибудь вроде страхового полиса?
— Да. Кое-что оставил. И я получу деньги за дом, хотя, к несчастью, не полную стоимость. Но этого не хватит на жизнь при нынешней инфляции и всяких прочих сложностях.
— Но разве Джордж, — деликатно спросил я, — не имел... ну... никаких сбережений... на каком-нибудь отдельном банковском счете?
Дружелюбное выражение на ее лице сменилось подозрительностью.
— Вы спрашиваете меня о том же, что и полиция?
— Мэри... подумайте об этих ограблениях, о вашем лице и том поджоге.
— Нет! — взорвалась она. — Джордж не мог… я уже говорила вам. Разве вы мне не верите?
Я вздохнул и промолчал, и спросил, не знает ли она, к какому другу Джордж заходил выпить по дороге домой из Донкастера.
— Конечно. Но он не был ему другом. Они были едва знакомы. Его зовут Лэнс Киншип. Джордж позвонил мне утром из Донкастера, как часто делал, когда оставался там на ночь, и напомнил, что опоздает на полчаса или около того, поскольку звонит из дома этого человека, и что он едет домой. Этот Лэнс Киншип хотел, чтобы Джордж сделал для него какие-то фотографии. Он директор фильма или что-то в этом роде. Джордж говорил, что это гадкий, самовлюбленный, много о себе понимающий тип, но если ему польстить, то он хорошо заплатит. Это были почти последние слова, что он говорил мне. — Она глубоко вздохнула и попыталась сдержать слезы, что внезапно навернулись ей на глаза. — Извините... — Она всхлипнула и усилием воли взяла себя в руки, роясь в кармане в поисках платка.
— Плачьте, это естественно, — сказал я. В конце концов, со смерти Джорджа прошло всего три недели.
— Да, но... — Она попыталась улыбнуться. — Не на скачках же. — Она вытерла глаза уголком платка и снова всхлипнула. — Последнее, что он мне сказал, — продолжила она, с огромным трудом удерживаясь от слез, — это купить стеклоочиститель “Аякс”. Глупо, правда? Я хочу сказать, что, кроме “до свидания”, он сказал мне: “Не купишь ли “Аякс”?” А я и не знала... — Она сглотнула слезы — все-таки не удержалась. — Я даже и не знала, зачем он ему.
— Мэри... — Я протянул ей руку, и она вцепилась в нее, как тогда, в больнице.
— Говорят, что всегда запоминаешь последние слова того, кого любишь. — Губы ее беспомощно задрожали.
— Не надо сейчас об этом думать, — сказал я.
— Да.
Она снова вытерла глаза и сжала мою руку, но волнение уже улеглось, она отпустила меня и смущенно рассмеялась. Я спросил, делали ли аутопсию.
— В смысле, на алкоголь? Да, они брали на пробу его кровь. Сказали, что ниже нормы... он ведь выпил только две маленькие рюмочки у этого Киншипа. Полиция допрашивала его... Лэнса Киншипа... после того, как я сказала, что Джордж собирался заехать к нему. Он написал мне, понимаете, что ему очень жаль. Но это не его вина. Я все время говорила Джорджу, чтобы он был осторожен. Его часто охватывала сонливость во время долгого пути.
Я рассказал ей, что получилось так, что я сделал для Лэнса Киншипа фотографии, которые должен был бы сделать Джордж. Ее это заинтересовало больше, чем ожидал.
— Джордж всегда говорил, что вы однажды проснетесь и прикроете его лавочку. — Она улыбнулась дрожащими губами, пытаясь показать, что это шутка. Но я и не сомневался, что это шутка. — Если бы он знал. Если бы... о Боже мой, Боже мой...
Мы просто посидели немного, пока она не уняла слезы. Она снова извинилась, и я снова сказал, что это вполне естественно.
Я попросил у нее адрес, чтобы связать ее с агентом для организации выставки работ Джорджа. Она сказала, что сейчас она живет у друзей неподалеку от Стива. “Не знаю, — с несчастным видом сказала она, — куда я после этого поеду”. Из-за поджога у нее не осталось другой одежды, кроме той новой, что была на ней. Никакой мебели. Ничего, с чего бы начать дом. Но еще хуже... намного хуже то, что у нее не осталось фотографии Джорджа.
* * *
К тому времени, как мы с Мэри Миллес расстались, начался пятый заезд. Я пошел прямо к машине, чтобы принести снимки Лэнса Киншипа, вернулся в весовую и на выходе наткнулся на Джереми Фолка, что стоял у двери на одной ноге.
— Упадете, — сказал я.
— О... ну... — Он осторожно поставил ногу, словно на двух ногах он уж точно был здесь. — Я подумал... ну…
— Вы подумали, что, если вас тут не будет, я не сделаю того, чего вы хотите.
— Ну... да.
— Вы почти правы.
— Я приехал на поезде, — довольно сказал он. — Значит, вы можете отвезти меня в Сент-Олбанс.
— Вижу, что уж придется.
Лэнс Киншип, увидев меня, подошел забрать свои снимки. Я чисто механически представил их друг другу и добавил для Джереми, что именно в доме Лэнса Киншипа Джордж пил в последний раз.
Лэнс Киншип, отогнув клапан жесткого конверта, остро глянул на каждого из нас, печально покачав головой.
— Джордж был отличным парнем, — сказал он. — Беда, беда.
Он вытащил снимки, просмотрел их, и брови его взлетели аж над дужками очков.
— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Мне нравится. Сколько хотите?
Я назвал совершенно астрономическую сумму, но он просто кивнул, вытащил туго набитый бумажник и тут же заплатил мне наличными.
— Копии сделаете? — опросил он.
— Конечно. Это будет стоить меньше.
— Сделайте две серии, — сказал он. — Ладно?
Как и прежде, последняя буква этого “ладно” застряла где-то у него в глотке.
— Полные серии? — удивился я. — Все снимки?
— Конечно. Все. Они хороши. Хотите посмотреть?
Он приглашающим жестом протянул их Джереми, который сказал, что очень хочет на них посмотреть, — и у него тоже брови полезли вверх.
— Наверное, вы, — сказал он Киншипу, — очень известный режиссер.
Киншип откровенно просиял и засунул снимки обратно в конверт.
— Еще две серии, — сказал он. — Ладно?
— Ладно.
Он кивнул и пошел прочь. Не отойдя и десяти шагов, он снова вытащил снимки, чтобы показать их кому-то еще.
— Он задаст вам работы, если вы не будете настороже, — сказал, наблюдая за ним, Джереми.
Я не знал, верить ему или нет, да и в любом случае мое внимание было занято кое-чем куда более важным. Я стоял не шевелясь и смотрел.
— Видите, — сказал я Джереми, — вон там двое мужчин разговаривают?
— Конечно, вижу.
— Один из них Барт Андерфилд, который работает с лошадьми в Ламборне. А второй — один из тех мужчин на фотографии во французском кафе. Элджин Йаксли. Вернулся из Гонконга.
Три недели прошло после смерти Джорджа, две — после пожара в доме, и Элджин Йаксли вернулся на сцену.
Я еще раньше пришел к этому выводу, но на сей раз совершенно обоснованно можно было предположить, что Элджин Йаксли уверен: смертельно опасные для него фотографии спокойно улетучились вместе с дымом. Он стоял, широко улыбаясь, уверенный в собственном спокойствии и безопасности.
Шантажист вместе со своим имуществом кремирован, жертвы возрадовались.
— Это не может быть совпадением, — сказал Джереми.
— Не может.
— Ну и самодовольный же у него видок.
— Он подонок.
— Та фотография все еще у вас? — глянул на меня Джереми.
— Конечно.
Мы немного постояли, глядя, как Элджин Йаксли хлопнул Барта Андерфилда по плечу и по-крокодильи улыбнулся. Барт Андерфилд выглядел куда счастливее, чем был с тех пор, как состоялся суд.
— И что вы с ней будете делать?
— Думаю, просто подожду и посмотрю, что случится дальше, — сказал я.
— Похоже, я ошибался, — задумчиво сказал Джереми, — когда сказал, что вы должны сжечь все из той коробки.
— М-м-м, — я слабо улыбнулся. — Завтра я попытаю счастья с голубыми прямоугольниками.
— Значит, вы поняли, что делать с ними?
— Да, надеюсь. Посмотрим.
— И что?
У него был искренне заинтересованный вид, глаза его секунд на десять переключились на меня вместо обычного сканирования окружающего пространства.
— М-м-м... вы хотите прослушать лекцию по природе света или просто рассказать вам о том, в каком порядке и что я предполагаю сделать?
— Лекций не надо.
— Ладно. Тогда — я думаю, что я увеличу эти оранжевые негативы в синем свете, спроецировав на высококонтрастную черно-белую бумагу, и тогда смогу получить картинку.
Он заморгал.
— Черно-белую?
— Если повезет.
— А откуда вы возьмете синий свет?
— А вот это уже из лекции, — сказал я. — Хотите посмотреть последний заезд?
Он снова стал подергивать локтями, попытался постоять на одной ножке и опять начал было, запинаясь, нести чепуху — все сразу. Как я понял, из-за того, что приходилось примирять адвокатское мышление с оправданием азартных игр.
Однако я был несправедлив к нему. Когда мы с трибуны смотрели на старт последнего заезда, он сказал:
— Я... ну... на самом деле... ну... смотрел сегодня, как выскачете.
— Да?
— Я подумал... ну, что это может быть познавательно.
— И как, вас захватило?
— Честно говоря, — сказал он, — скорее вас, а не меня.
* * *
По дороге в Сент-Олбанс он рассказал мне о своих изысканиях насчет телекомпании.
— Я попросил их показать мне счета, как вы предлагали, и спросил, не могут ли они меня свести с кем-нибудь, кто работал над тем фильмом в Пайн-Вудз-Лодж. Между прочим, это просто постановка. Съемочная группа пробыла там только шесть недель.
— Не слишком многообещающе, — сказал я.
— Да. Короче, они рассказали мне, где искать режиссера. Он все еще работает на телевидении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35