— Еще не решил.— Вернешься домой?— Вряд ли. Я слишком далеко заехал.Он чуть поднял голову и с улыбкой оглядел комнату. Простые белые стены, толстый коричневый ковер, бархатные кресла разных оттенков зеленого, тяжелые оранжево-розовые полосатые шторы из дорогой ткани.— Это точно, — согласился он. — Далековато для мальчишки с валлийской фермы.— Да и ты, между прочим, давненько не бывал в своей прерии.Он покачал головой:— Я все-таки сохранил корни. А ты их утратил.Проницательный человек мой кузен! Редкое сочетание наблюдательности и соломы в волосах. Он был прав! Я вытряхнул солому из своей шевелюры. Мы прекрасно ладили друг с другом.— Мне хотелось бы поговорить с кем-то, кто присутствовал на предыдущем разборе, — коротко сказал я.— А я думал, тебе хотелось бы поскорее забыть об этом, — отозвался он. — Что толку обмениваться грустными воспоминаниями.Я засмеялся, а в моем теперешнем состоянии это уже было кое-что!— Дело не в обмене обидами, — сказал я. — Просто мне хочется понять, насколько типично вчерашнее заседание для подобных разборов. Я говорю о формальной стороне процедуры. Другой вопрос, что все доказательства сфабрикованы.— Ах вот, значит, о чем ты бормотал на обратном пути вчера. Вот к чему относились те несколько фраз, что слегка разбавили твое молчание.— Именно, — сказал я. — Они не поверили ни единому нашему слову.— Так кто и что сфабриковал?— Я и сам бы хотел узнать ответ.Он протянул мне опустевший стакан, и я подлил еще виски.— Ты серьезно?— Вполне. Из пункта А — мое утверждение, что я ехал на победу, — мы прибываем в пункт в — убеждение стюардов, что я умышленно отдал скачку. По пути мне встречаются три-четыре маленькие птички, которые щебечут откровенную ложь.— В руинах что-то шевелится! — сказал Тони.— В руинах?— Да, в руинах, что остались от тебя.— А!— Тебе следует больше пить, — посоветовал Тони — Сделай над собой усилие. Начни прямо сейчас.— Я подумаю.— Подумай! — Тони встал с кресла. — Пора домой. Пора кормить маленьких птенчиков, раскрывших клювики в ожидании червячков.— Сегодня у вас на ленч червячки?— Бог его знает. Поппи сказала, чтобы ты приходил, если есть настроение.Я отрицательно покачал головой.— Тебе же надо питаться! — воскликнул Тони.— Надо.Тони изучающе посмотрел на меня.— Мне кажется, — наконец произнес он, — что ты выкарабкаешься. — Он поставил на стол пустой стакан. — Учти, если что, мы рядом. Накормим, напоим, пообщаемся. Позовем танцовщиц и все такое прочее.Я кивнул в знак благодарности, и он загрохотал вниз по лестнице. Тони ни словом не обмолвился о лошадях, скачках, а главное, о жокеях, которых ему придется использовать вместо меня. Он не сказал, что, оставаясь в этой квартире, я создаю для него определенные сложности.Я не знал, как поступить. Это был мой дом. Мой единственный дом. Обставленный, перестроенный, декорированный по моему плану. Мне здесь нравилось и страшно не хотелось никуда переезжать.Я зашел в спальню.Кровать двуспальная, но подушка одна.На комоде в серебряной рамке фотография Розалинды. Мы были женаты два года и собирались провести традиционный уик-энд с ее родителями. В субботу я скакал пять раз на ипподроме «Маркет Рейсен», и в конце скачек в комнату, где взвешивались жокеи, вошел полицейский и спокойно сообщил, что мой тесть ехал в машине в гости к друзьям, не рассчитал дистанции при обгоне на мокром шоссе и столкнулся со встречным грузовиком. Он, а также его жена и дочь сразу же скончались.Это случилось четыре года назад. Иногда — и весьма часто! — я не мог вспомнить голос Розалинды. Иногда же мне казалось, что она в соседней комнате.Сейчас мне очень хотелось, чтобы Розалинда была рядом. Мне не хватало ее бурного темперамента и пылкой преданности. Мне хотелось рассказать ей о случившемся, пожаловаться на несправедливость, услышать слова утешения. Ох уж это расследование! * * * Первым свидетелем лорда Гоуэри стал жокей, оставшийся в «Лимонадном кубке» третьим в двух-трех корпусах сзади от Урона. Двадцатилетний круглолицый Чарли Уэст обладал неплохими задатками, не соединявшимися, однако, с самодисциплиной. Он был слишком высокого мнения о себе и считал, что соблюдать правила должны все, кроме него самого.Внушительные интерьеры жокей-клуба на Портман-сквер и вся атмосфера расследования, похоже, произвели на него сильное впечатление. Он неуверенно вошел и застыл там, где ему было велено находиться, — у края стола стюардов, слева от них и, значит, справа от нас. Он смотрел в стол и за все время поднял глаза раз или два. Он так и не взглянул ни на Крэнфилда, ни на меня.Гоуэри спросил его, помнит ли он, как складывалась скачка.— Да, сэр, — прошелестел он.— Говорите громче, — раздраженно бросил Гоуэри.Стенографист встал со своего места и передвинул микрофон поближе к Чарли Уэсту. Тот откашлялся.— Что же произошло во время скачки?— Видите ли, сэр... Рассказать все сначала?— Нет нужды вдаваться в незначительные детали, Уэст, — нетерпеливо возразил Гоуэри. — Расскажите нам только о том, что случилось на дальней стороне, на втором круге.— Понятно, сэр... Значит, Келли... Точнее, Хьюз, сэр... Так вот Хьюз, сэр... В общем, он...— Уэст, говорите по существу. — Голос Гоуэри резал, как бритва.Шея Уэста побагровела. Он судорожно сглотнул:— Там, на дальней стороне, где не видно трибун, на какое-то время, буквально на несколько секунд... В общем, сэр, Хьюз сильно взял на себя...— Что он сказал при этом, Уэст?— Он сказал, сэр: «О'кей, притормозим, ребята!»Несмотря на то, что в комнате стояла такая тишина, что можно было услышать, как падает булавка, и все прекрасно слышали слова Уэста, лорд Гоуэри с нажимом сказал:— Будьте добры повторить ваши слова еще раз, Уэст.— Сэр, Хьюз сказал: «О'кей, притормозим, ребята!»— Что, по-вашему, это означало, Уэст?— Ну, вроде как он не очень старался, сэр... Не очень старался выиграть. Он всегда говорит это, когда берет на себя.— Всегда?— Ну, иногда...Наступило молчание. Затем Гоуэри сказал официальным тоном:— Мистер Крэнфилд... Хьюз... Можете задать свидетелю вопросы.Я медленно встал с кресла.— Утверждаете ли вы на полном серьезе, — с горечью осведомился я, — что в розыгрыше «Лимонадного кубка» я взял на себя Урона и сказал: «О'кей, притормозим, ребята!»?Уэст кивнул. Он сильно вспотел.— Пожалуйста, отвечайте словами, — попросил я.— Да, вы это сказали.— Я ничего не говорил.— Я сам слышал.— Этого не могло быть.— Я хорошо слышал.Я замолчал. Я просто не знал, что еще можно сказать. Это походило на какую-то детскую игру: сказал — не сказал — сказал — не сказал.Я сел. Стюарды и прочие официальные представители, сидевшие за ними, смотрели на меня. Я видел, что они все до одного поверили Уэсту.— Скажите, Хьюз, вы действительно употребляете эту фразу? — Голос Гоуэри был едким, словно серная кислота.— Нет, сэр.— Вы никогда не произносили ничего подобного?— По крайней мере, в розыгрыше «Лимонадного кубка» не произносил, сэр.— Я хочу знать, Хьюз, вы никогда не произносили ничего подобного?Солгать или нет?— Да, сэр, пару раз я действительно произносил эти слова, но не в розыгрыше «Лимонадного кубка» и не когда я выступал на Уроне.— Довольно того, что вы их произносили. Мы сами разберемся, когда именно.Он положил какую-то бумажку на дно кипы, взял другую. Глянув на нее небрежным взглядом человека, знающего свой предмет наизусть, он продолжал:— А теперь скажите нам, Уэст, что сделал Хьюз, когда произнес эти слова?— Сэр, он взял лошадь на себя.— Как вы это поняли? — Вопрос был чистейшей формальностью. Гоуэри прекрасно знал ответ: это было видно по тону, каким он спрашивал.— Когда Хьюз сказал про тормоза, я скакал рядом с ним. Затем он вроде бы слегка сгорбился и дернул лошадь, а после этого оказался сзади меня.— Но скачку он закончил впереди вас, — злобно сказал Крэнфилд.— Да, сэр. — Чарли Уэст метнул взгляд на лорда Гоуэри и уже не отводил от него глаз. — У меня лошадь старая, совсем выбилась из сил, и Хьюз обошел меня у предпоследнего барьера...— А как Урон преодолел этот барьер?— Легко, сэр. Вовремя прыгнул, хорошо приземлился...— Хьюз утверждает, что к этому времени Урон сильно устал.Чарли Уэст сделал маленькую паузу, прежде чем ответить. Наконец он сказал:— На этот счет мне ничего не известно. Я-то был уверен, что Урон выиграет. Я и сейчас считаю, что он должен был выиграть. Такая сильная лошадь...Гоуэри посмотрел вправо и влево от себя, словно желая удостовериться, что его коллеги усвоили информацию Уэста.— С позиции, которую вы занимали на последней стадии скачки, Уэст, было ли вам видно, как себя вел Хьюз, — прилагал он усилия, чтобы выиграть, или нет?— Да вроде бы он не очень старался — я даже удивился.— Удивились? Чему же?— Тому, как скакал на финише Хьюз. Он вообще-то большой артист...— Артист? В каком смысле?— Он умеет сделать вид, что старается изо всех сил выиграть, а на самом деле держит лошадь вовсю.— Хьюз имеет обыкновение выступать, не стремясь к победе?Уэст отработал до конца.— Да, сэр.— Благодарю вас, Уэст, — произнес лорд Гоуэри с весьма неискренней вежливостью. — Можете пройти и сесть вон там, сзади.Чарли Уэст шмыгнул, как кролик, к ряду стульев, предназначенных для тех, кто закончил давать показания. Крэнфилд резко повернулся ко мне и набросился с упреками:— Почему вы так вяло отрицали все это, Хьюз? Почему, черт возьми, вы не сказали, что он все придумал?!— По-вашему, они бы мне поверили?Он уныло покосился на шеренгу наших судей и прочитал ответ на свои вопросы на их каменных лицах. Тем не менее он встал и ринулся в бой.— Лорд Гоуэри, демонстрация пленки розыгрыша «Лимонадного кубка» не подтверждает обвинений Уэста. Хьюз ни разу не брал на себя Урона.Я поднял руку, чтобы остановить его, но поздно. На лицах Гоуэри и Ферта отразилось полное удовлетворение. Они знали не хуже меня, что сказанное Уэстом подтверждалось пленкой. Почувствовав, что Урон начинает уставать, я действительно дал ему передохнуть примерно за милю до финиша, но теперь этот нормальный маневр стал причиной превратных толкований.Крэнфилд удивленно уставился на меня сверху вниз, не понимая причин моего вмешательства.— Я дал ему немного отдохнуть, — извиняющимся тоном пояснил я. — Это видно на пленке.Он нахмурился и сел, погрузившись в мрачные раздумья.— Пригласите мистера Ньютоннардса, — как ни в чем не бывало говорил между тем лорд Гоуэри одному из чиновников. Прежде чем этот самый неизвестный мне мистер Ньютоннардс вошел, возникла небольшая пауза. Лорд Гоуэри слегка повернул голову влево, глядя на дверь, позволив мне полюбоваться его патрицианским профилем. Я внезапно с каким-то испугом понял, что не знаю ровным счетом ничего о нем как о человеке, а он, в свою очередь, обо мне. Для меня он олицетворял авторитет и власть. Я не оспаривал его права вершить надо мной суд. Я лишь наивно надеялся, что он проявит мудрость, честность и справедливость.Иллюзии, иллюзии. Он обрабатывал свидетелей так, что судейские из Олд-Бейли, окажись они в этом зале, не знали бы, куда деться от смущения. Он услышал святую истину в клевете Чарли Уэста и ложь в моих честных признаниях.Благоговение, которое я еще недавно испытывал по отношению к этому человеку, исчезло, как тополиный пух на ветру, а вместо него во мне росло циничное недоверие. Кроме того, мне было стыдно перед самим собой за былую доверчивость. В конце концов, учитывая образование, которое я получил, я мог бы разбираться в людях получше.Наконец появился мистер Ньютоннардс и проследовал к тому концу стола, где было отведено место для свидетелей. В петлице у него был розовый бутон, а в руках большой голубой гроссбух. В отличие от Чарли Уэста он ни чуточки не нервничал, а был абсолютно уверен в себе. Увидев, что все вокруг сидят, он стал искать взглядом стул для себя и, не найдя такового, спросил, нельзя ли присесть.После едва заметной паузы лорд Гоуэри кивнул головой, и прислуга-за-все у дверей подала стул свидетелю. Мистер Ньютоннардс бережно опустил в кресло свое облаченное в серебристо-серый костюм тело.— Кто это? — спросил я у Крэнфилда. Крэнфилд промолчал и лишь отрицательно покачал головой, хотя явно знал, кто пожаловал, потому что нахмурился еще сильней.Эндрю Тринг пролистал свои бумажки и, найдя нужную, извлек ее из кипы. Лорд Плимборн снова прикрыл глаза. Я, собственно, этого и ожидал. Впрочем, это дела не меняло, потому что я видел, что решения принимали лорды Гоуэри и Ферт, а Энди Тринг и Плимборн выполняли чисто декоративные функции.Лорд Гоуэри тоже выудил какую-то бумажку, и снова у меня возникло впечатление, что он наизусть знает ее содержание.— Мистер Ньютоннардс?— Да, милорд. — У него был легкий акцент кокни, стершийся от многолетнего употребления шампанского и сигар. Лет ему пятьдесят пять, предположил я. Не дурак, знает жизнь и имеет друзей в шоу-бизнесе. Я не слишком ошибся. Оказалось, мистер Ньютоннардс был букмекером.Гоуэри сказал:— Мистер Ньютоннардс, не будете ли вы так добры рассказать нам о пари, которое с вами заключили в день розыгрыша «Лимонадного кубка»?— Да, милорд. Стою я, как обычно, вдруг подходит клиент и просит меня принять полсотни на Вишневый Пирог. — Он замолк, словно сообщил все самое важное.Гоуэри решил чуть подтолкнуть его.— Пожалуйста, опишите нам этого человека и также скажите, как вы отреагировали на его просьбу.— Описать этого человека? Так-так... Ничего особенного... Крупный мужчина в коричневом плаще, фетровой шляпе, через плечо бинокль. Средних лет. Вроде бы у него были усы. Но точно не скажу.Описание подходило к половине посетителей скачек.— Он спросил меня, из какого расчета я принимаю ставки на Вишневый Пирог, — продолжал мистер Ньютоннардс. — Поскольку эта лошадь была явным аутсайдером, я не вывешивал на нее расценок. Я предложил один к десяти, но он сказал, что это мало, и стал собираться уходить. Видите ли, — Ньютоннардс выразительно махнул пухлой рукой, — клиентов в тот день было немного, и я предложил ему один к восемнадцати. Щедрей не придумаешь, поскольку в скачке участвовало всего-то восемь лошадей.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4