На следующий день я обнаружил, что выполнять работу за Гордона — не в игрушки играть. До сих пор я мог своей властью оформлять ссуды на определенные суммы, а все, что сверх того, было целиком в ведении Гордона. Для служащих моей категории это означало, что я мог составить договор на любую ссуду, если верил, что клиент надежен и должным образом выплатит капитал и проценты. Но если я судил неверно и клиент останется без гроша, заимодавцы потеряют и свои деньги, и веру в мою компетентность. А поскольку заимодавцем чаще всего являлся сам банк, я старался не нарываться.Однако при Гордоне я вряд ли мог натворить много бед, возможности мои были все-таки ограничены. А вот сам Гордон не был ограничен ничем, разве что насчет рискованных миллионных ссуд он обыкновенно консультировался с другими членами правления. Как уже говорилось, открытость была нормой. Эти неофициальные консультации по времени чаще всего совпадали с ленчем, на который директора, как было заведено, собирались вместе в отдельной директорской столовой. В пять минут первого Гордон смотрел на часы, довольно улыбался шел туда, где его ждала дружеская компания, томатный сок и жареная баранина; часом позже о возвращался, прояснив и упорядочив свои мысли.Я получил на время работу Гордона, но не место в правлении, так что был лишен прелестей ленча; так как на нашей конторской лужайке именно Гордон был пастухом, у меня под рукой не оказалось советников его уровня. Советы Алека отличались либо глубочайшей проницательностью, либо маниакальным безрассудством; но никогда нельзя было угадать заранее — чем именно. Слишком уж рисковые Золушки попадали на бал по мановению Алековой волшебной палочки.Потому-то Гордон был склонен отводить попечению Алека только «верняки», а прочих Золушек отправлял ко мне и как-то сказал с улыбкой, что на этой работе нервы либо костенеют, либо рвутся; в то время я посчитал, что он слегка преувеличивает. Однако я понял, что он имел в виду, столкнувшись без него с задачей, которая лежала нетронутой на его столе: заявка на субсидирование серии мультипликационных фильмов.Было бы слишком просто отвергнуть ее... вместе с Утенком Дональдом или там Микки-Маусом. Не добрую долю доходов банк получал в качестве процентных платежей от тех, кому ссужал деньги. Если мы не дадим взаймы, мы не заработаем. Орел или решка. Я набрал номер и пригласил полного надежд мультипликатора прийти со своими предложениями в банк. Большинство проектов Гордона было наполовину завершено. Самым крупным на данный момент был договор из трех пунктов, согласно которому требовалось предоставить ссуду в четыре миллиона на расширение пекарни. Зная, что Гордон разрабатывал его неделю, я попросту начал оттуда, где остановился Гордон: позвонил людям, предположительно имеющим средства, и спросил, заинтересованы ли они подписаться на «Райскую пиццу» домашней выпечки. Сам банк, согласно расчетам Гордона, вкладывал в это дело только триста тысяч, что заставило меня задуматься, а не ожидал ли он втайне, что массы опять переметнутся к обычному хлебу.А еще у него на столе, скромно прикрытый папкой, лежал роскошный глянцевый проспект — приглашение принять участие в многомиллионном строительстве в Бразилии. На проспекте Гордон, думая о своем, нацарапал карандашом уйму вопросительных знаков и пару пометок типа: "Дать иль не дать?Помни, Бразилия! Хватит ли у них кофе??" Наверху первой страницы было решительно начертано красным: «Предварительный ответ в пятницу».Был уже четверг. Я взял проспект и пошел в конец коридора. Там был другой офис, побольше, где за одним из семи столов сидел человек, почти равный Гордону по положению. И здесь пол был застелен пушистым ковром, и мебель еще приличествовала суммам, распределяемым наверху, но вид из окна был уже не тот. Не фонтан, но освещенный солнцем купол собора Св. Павла возвышался, как яйцо Фаберже, над белокаменным муравейником Сити.— Проблемы? — спросил Почти-Равный Гордону. — Чем могу помочь?— Не знаете, хотел ли Гордон в дальнейшем связываться вот с этим? спросил я. — Он не говорил?Коллега Гордона просмотрел проспект и покачал головой.— Кто там сегодня с вами работает?— Только Алек. Я спрашивал его. Он не знает.— Где Джон?— В отпуске. А Руперта нет из-за жены.Коллега кивнул. Жена Руперта была при смерти. Ей было двадцать шесть лет. Нелепо и жестоко.— Я этим займусь, — сказал коллега. — А вы проверьте, куда Гордон запускал щупальца. Поспрашивайте в исследовательском отделе, во Внешних Вложениях, везде. Составьте собственное мнение. Если посчитаете, что овчинка стоит выделки, обратитесь к Вэлу или Генри.Вэл был шефом Гордона, а Генри был Генри Шиптоном. Я увидел, что и вправду здорово возвысился, став Гордоном. И не знал, радоваться или огорчаться тому, что возвышение это временное.Весь остальной день я слонялся по банку с этим проспектом и в результате узнавал не столько о Бразилии, сколько о нервотрепке по поводу статьи в «Что Происходит...». Банкиры занимались самокопанием. На вытянутых лицах был написан тревожный вопрос: «А вдруг кто-нибудь... по неведению... упомянул о переходе фирмы в другие руки в присутствии заинтересованной стороны?»Как мне представлялось, ответ был краток: такого быть не могло. Скрытность — вторая натура банкиров.Если газетная статья правдива, вовлечены были трое: продавец, покупатель и информатор; и, разумеется, ни покупатель, ни информатор не могли действовать по неведению или случайности. В тайниках души, как черви, копошатся жадность и злой умысел. Если кто-то был заражен ими, он это знал.Гордон, похоже, никого не спрашивал насчет Бразилии. Что ж, ничего не поделаешь, придется «составить собственное мнение». Было бы полезно узнать, что думают на этот счет другие коммерческие банки, шестнадцать акцепторных домов: Шродерс, Гамбро, Морган Гринфилл, Клейнворт Бенсон, Хилл Самуэль, Варбург, Роберт Флеминг, Сингер и Фридландер... Все они, подобно «Поль Эктрин», в кризисной ситуации имели право обращаться за помощью в Английский банк.Коллеги Гордона в этих банках, должно быть, ломали головы над тем же проспектом. Что в перспективе: выгодное помещение миллионного капитала или миллионы, пущенные на ветер? Рисковать или нет? Так что же делать?Задавать прямые вопросы не хотелось и пришлось потратить время на выуживание сведений из слухов и сплетен.Наконец я отнес проспект Вэлу Фишеру, главе Банковских Операций, который обычно сидел за одним из столов напротив Генри Шиптона, двумя этажами выше нас.— Ну хорошо, Тим, а как вы сами думаете? — спросил Вэл, гладенький, обходительный, обаятельный коротышка с нервами изо льда и стали.— Очевидно, у Гордона были сомнения, — сказал я. — Я не знаю, какие, да и никто, похоже, не знает. Одно из двух: либо стоит послать им предварительное согласие, а потом разведать побольше, либо же просто довериться инстинкту Гордона.Он едва заметно усмехнулся.— И что же делать?Ах, что делать?— Думаю, нам следует довериться инстинкту Гордона, — сказал я.— Отлично.Он кивнул, а я отправился восвояси и написал вежливое письмо в Бразилию, выражая сожаление. И, возможно, еще шесть или семь лет я не узнаю, правильно решил или ошибся.Азартная игра — эти долгосрочные ссуды. Вы отпускаете хлеб свой по водам и ждете, что когда-нибудь он вернется к вам, намазанный маслом и джемом. А если не вернется? Что ж, очень жаль. Год первый: июнь Гордон позвонил три недели спустя, судя по голосу, совершенно здоровый и бодрый. Я невольно оглянулся на его стол, безмолвный и чистый, поскольку все бумаги с него перекочевали ко мне.— Мы с Джудит хотели бы поблагодарить вас... — начал он.— Ну что вы, — сказал я. — Как ваше здоровье?— Попусту трачу время. Такая нелепость. Но дело вот в чем: нас пригласили на следующий четверг на скачки в Аскот и предложили снять ложу на половинных паях. Мы считаем, что там может быть забавно... У нас шесть мест. Не хотите ли присоединиться? Как наш гость, разумеется. В качестве благодарности.— Звучит заманчиво, — сказал я. — Но...— Никаких «но», — прервал он. — Если вас это устроит, Генри возражать не будет. Он сам туда явится. Он согласен, что вы заслужили денек отдыха, и теперь решение за вами.— Тогда меня это более чем устраивает.— Отлично. Если у вас нет визитки, не смущайтесь. Мы не на Королевской трибуне.— Если и вы такое наденете... У меня есть визитка, осталась от отца.— Ага. Отлично. Тогда так. В час дня в четверг, время ленча. Я пришлю в офис входные билеты для вас. Мы с Джудит будем очень рады, если вы придете. Мы вам очень благодарны. Очень. — Голос его вдруг зазвучал как-то стесненно, в трубке щелкнуло, и связь отключилась.Мне было интересно, много ли он помнит про белые лица, но при Алеке, Руперте и Джоне, которые все слышали, спросить я не мог. Может быть, на скачках он мне скажет. А может, и не скажет.Ездить на скачки я давным-давно отвык. Однако в детстве мне пришлось провести несчетные часы в очереди к тотализатору, пока моя мать, изнемогая от радостного азарта, выкладывала стопками банкноты, ставила сбережения, отложенные на потом, на случай, на черный день, и просаживала все это почем зря.— Я выиграла! — сияя, оповещала она всех вокруг, размахивая неоспоримо выигравшим билетом; а пачки проигравших в том же заезде засовывались в карман, а позже выбрасывались в урну.А мой отец в это время пил в баре, где со всеми был на короткой ноге, дружелюбный, чистосердечный, великодушный и не слишком умный человек. В конце дня родители отвозили меня домой в «Роллс-Ройсе» с наемным шофером, и мы всю дорогу счастливо пересмеивались, и пока я не стал достаточно взрослым, не задавался вопросом, есть ли дно у этого рога изобилия. Я был их единственным ребенком, и они подарили мне очень счастливое детство, настолько счастливое, что при мысли о каникулах мне представлялись яхты на теплых морях или Рождество в Альпах. Злодеем в те дни был мой дядя, который время от времени обрушивался на Нас, изрекая Зловещие Пророчества и требуя, чтобы его брат (мой отец) подыскал себе работу.Однако отец не мог изменить свою природу и начать «делать деньги». Да и в любом случае он по-настоящему не приспособился бы ни к какому делу; не привыкнув трудиться, он тихо презирал тех, кто привык. Его никогда не утомляла бесцельная легкость его жизни, и если он не заслужил ничьего уважения, то и ненависти ничьей не вызвал. Слабовольный, милый, нерасчетливый человек, он был неплохим отцом. Больше он никем не был.Он умер внезапно от сердечного приступа, когда мне было девятнадцать, и с этого момента Зловещие Пророчества неотвратимо начали сбываться. Они с матерью жили на капитал, полученный в наследство от деда, и большую часть его уже растратили. Оставшегося хватало, чтобы обеспечить мне учебу в колледже; хватало с оглядкой, чтобы мать скромно жила на проценты. Не хватало, чтобы финансировать ее привычные пари, ставки и заклады, от которых она не хотела или не могла отказаться.Большая часть Зловещих Пророчеств осталась без внимания; я пытался остановить поток, воздвигнуть плотину, брался за любую работу, но течение все уносило к букмекеру, и наконец в дверь постучали кредиторы.За двадцать пять лет мать, как оказалось, выбросила на ветер чуть не полмиллиона фунтов; все пошло на лошадей: фаворитов и аутсайдеров. Это должно было внушить мне отвращение к скачкам, но странным образом не внушило.Я помнил, как были счастливы они с отцом, принося друг другу радость; и кто скажет, что это не стоит растраченных денег?— Хорошие новости? — спросил Алек, присматриваясь к моему лицу, без сомнения, отражавшему двойственные чувства. — Гордону стало лучше.— Хм. Так и должно быть, — рассудительно протянул Алек. — Три недели на грипп... — Он ухмыльнулся. — Долгонько что-то.Я уклончиво хмыкнул.— Вот обрадуются все, когда он вернется, правда?Я бросил взгляд на его довольную, насмешливую физиономию и увидел, что он понимал не хуже меня: когда Гордон вернется и вновь вступит во владение королевством, я совсем не обрадуюсь. Взявшись за работу Гордона и отфыркавшись после первого захватившего дух нырка, я обнаружил, что мне будто впрыснули здоровую дозу бодрости и силы; обнаружил, что бегаю вверх по лестнице через две ступеньки, и распеваю в ванной, и вообще выказываю все симптомы влюбленности; и, как многие влюбленные, боюсь, что все погубит возвращение мужа. Я подумал, сколько же мне придется выжидать второго подобного шанса и окажусь ли я в следующий раз на высоте.— Не думай, будто я не замечаю, — сказал Алек, и его ярко-синие глаза засияли за стеклами в золотой оправе.— Что замечаешь? — спросил Руперт, поднимая голову от бумаг, на которые он тупо уставился полтора часа назад.Смерть и похороны его милой жены остались позади, но бедный Руперт все еще тускло смотрел в пространство и обыкновенно слишком поздно улавливал суть разговора. Он вышел на работу два дня назад и за эти два дня не написал ни единого письма, ни разу не позвонил по телефону, не принял ни одного решения. Из сострадания нужно было дать ему время, и мы с Алеком продолжали исподтишка делать всю работу за него, чего он не осознавал.— Ничего, — сказал я.Руперт отрешенно кивнул и вновь опустил взгляд. Безутешное горе превратило его в робота. Я, наверное, никого не любил так мучительно. И, наверное, надеялся никогда не полюбить.Джон, также недавно возвратившийся, но из отпуска, еще пылал огненным загаром и с трудом приспосабливался втискивать потрясающие детали своих сексуальных похождений в краткие моменты, когда Руперт выходил в умывальную. Ни Алек, ни я не верили Джоновым сагам, но Алек по крайней мере находил их забавными, а я нет. Таилась в них некая доля женоненавистничества, как будто каждый раз, похваляясь, что овладел женщиной (вправду или нет), Джон давал выход своей злости. Собственно, он не пользовался словом «овладеть». Он говорил «трахнуть», «завинтить», «поиметь телочку». Мне он не слишком нравился, а он считал меня самодовольным педантом; мы были неизменно вежливы друг с другом в офисе и никогда не ходили вместе на ленч.
1 2 3 4 5 6