Град их со свистом бил по воде. Казалось, вокруг Мануэля пестрые бабочки. Глубоко нырнув, он плыл, пока хватило дыхания.
Вынырнув, он обнаружил в угрожающей близости крокодила. Стукнув его кулаком, Мануэль нырнул снова. Одежда мешала быстро плыть под водой. Мануэль опять поднялся на поверхность и услышал, что крокодил теперь кружится позади. Стрелы, падая в воду, обдавали лицо крупными каплями, пробивали ткань, обернутую вокруг головы, мелькали над ним, неслись над поверхностью реки.
Достигнув мелководья, Мануэль юркнул в камыши. Змеи, раскрыв белые пасти, бросились к нему. Положи берег покрывали густые заросли. Мануэль пробрался сквозь них туда, где была твердая земля, и только тут обернулся, чтоб посмотреть на преследователей.
Внизу и вверху по песчаному берегу бежала сотня или более кашибос. Охваченные яростью, они неслись со всех ног. Они походили на стаю голодных песчаных мух. Обеспокоенные кайманы метались по реке, задерживая движение каннибалов. Некоторые, самые смелые из них, вошли в воду, за ними последовали другие, чуть ниже по течению.
Мануэль продирался сквозь заросли. Зеленая стена джунглей, высившаяся перед ним, казалась непроходимой: Нырнув в зелень, он двинулся, оставляя позади проход; ломая ветки, разрывая лианы, обрывая листья. В одних местах он бежал, хотя ползучие растения мешали ему, в других раздвигал руками густые заросли или высоко прыгал, чтобы одолеть их. Порой же он чуть не полз по тропе, вытоптанной дикими свиньями.
Несмотря на все преграды, он несся так стремительно, что даже насекомые джунглей не успевали настигнуть его; тех же, которым это удавалось, сметали ветки. Вскоре он выбрался из перевитых лианами зарослей тростника в рощу, где росли ситек, каучуковые деревья и пальмы. И хотя на каждом шагу ноги Мануэля погружались в раскисшую почву, он продолжал бежать. Он слышал, как впереди убегали спугнутые животные, видел пестрые пятна вспорхнувших птиц.
День, казалось, потемнел. Мануэль поднял голову: деревья на высоте двухсот футов; сплетя кроны, заслонили солнце и небо. Тут было сумеречно от тех громадных деревьев, что растут по берегам притоков Амазонки. Взяв правее, Мануэль бежал, пока ноги не увязли совсем в вязкой почве.
Лес тут напоминал огромный, тускло освещенный зал; где непрестанно звучала жизнь. Множество пронзительно кричавших обезьян качались на лианах, напоминавших веревки, что тянулись от земли наверх, до полога зелени. Райские птички, подобно золотому потоку, плыли сквозь густой, туманный воздух. Перед Мануэлем ползали питоны, пробегали свиньи, муравьеды, пятнистые кошки и звери, которых он видел впервые.
Мануэль направился туда, где на илистой почве подлесок поднимался не выше колен. Он брел вперед и вперед сквозь сырой лабиринт густых спутанных зарослей, между рядами красных капиронас, по вытоптанным тропам диких свиней, по полянам, где звездами раскинулись великолепные орхидеи. Тошнотворный аромат, напоминавший гниющий жасмин и туберозу, мешался со зловонием мокрой горячей земли, буйной, уже гниющей растительности. В этом лесу, окутанном паром, все было чрезмерно: и жара, и влажность, и высота деревьев.
Темень сгущалась. Где-то позади Мануэль услышал кашляющий рык ягуара. Мануэль ускорил усталый шаг и вскоре почувствовал, что идет вверх; он вышел из темного леса в ситековую рощу. День угасал. Мануэль поднялся на гребень, поднимавшийся за прогалинами, где белела спекшаяся глина. Твердая земля скроет его следы от каннибалов, но избежать встречи с ягуаром юн не надеялся. Он еще мог взобраться на дерево, спасаясь от него. Но самую большую угрозу его жизни составляли маленькие крылатые дьяволы, крошечные ползучие гады,
Мануэль шагал, пока густеющая тьма не возвестила о приближении ночи. Выбрав группу пальм, у которых переплелись верхушки, он взобрался на одну, из них и пристроился среди листвы. С трудом отламывая один стебель за другим, он сгибал их и, укладывал крест-накрест. Сев верхом еще на один стебель, свесив ноги, он откинулся на этот грубый настил, который удалось смастерить. Наконец, укутав голову и лицо курткой Сеньора и спрятав руки, он решился отдохнуть.
Насквозь мокрый, в жару, он дрожал, воспаленное тело его болело. Постепенно охватившее его безумное кипение крови стихло и унялось. Воцарилась ночь, и в джунглях проснулись для кровавой охоты кровожадные коренные обитатели. Москиты летали вокруг, непрерывно гудя, подобно низкой барабанной дроби. Огромные летучие мыши со свистом носились взад-вперед, задевая пальмовые листья. Легкие шаги по затвердевшей глиняной почве, шелест ветвей и треск сучьев говорили о близости диких свиней. Все эти звуки смолкли, когда послышалась мягкая поступь ягуара. Издали раздалось голодное рычание, боевой клин, зловещий кашель леопардов.
Уже ночью, спустя какое-то время, Мануэль уснул. Когда он открыл глаза, клубы тумана собирались, громоздились, множились, как грибы в поднявшемся вихре. Сквозь мутную завесу светило солнце подобно литому кругу серебра. Мануэль, все мышцы которого сводила судорога, неуклюже спустился вниз.
Он сообразил, что бегство увело его в глубь джунглей на много миль. Похоже, на некоторое время он ускользнул от кашибос. Но положение его оставалось трагическим, и он понимал, что не будет в безопасности, пока не доберется до Палькасу. От насекомых не было спасения. Он немедленно принял твердое решение: пробраться назад к реке, найти свое каноэ или украсть его у каннибалов, а если не удастся ни то, ни другое, связать несколько бревен и довериться течению.
Наступал сезон дождей; реки станут бурными от паводка, и он сбережет время. Мануэль не боялся ни голода, ни смертельной жары, ни росы, несущей смерть, ни лихорадки во время сезона дождей, ни даже самих кашибос. Чего он страшился — так это адских мух, клещей, муравьев и москитов, всю эту орду джунглей, что питается кровью. Слишком хорошо знал он, что от их укусов можно ослепнуть, что они могут отравить кровь, свести с ума, убить прежде, чем он выйдет из джунглей.
Он уже готов был двинуться в путь, как вдруг из кармана куртки Сеньора выпала маленькая кожаная записная книжка. Мануэль поднял ее. Вновь ему померещились широкие плечи, пронзенные стрелами с ярко окрашенным опереньем. У него перехватило дыхание. Ощупав книжицу, он в каком-то безотчетном побуждении открыл ее. Внутри лежала фотография. Он вгляделся в милое лицо молодой женщины, в ее темные, словно бросающие вызов глаза — то была его любимая жена…
Мануэль мечтательно улыбнулся. Как ярко он все видел! Но тут же он резко поднял голову, спрятал фотографию и недоверчиво огляделся, содрогаясь, пораженный своей догадкой. Он медленно вытащил фотографию. Вновь он увидел гордые темные глаза, прелестный рот, лицо, полное девичьего своенравия и мучительного женского обаяния, Мануэль перевел напряженный взгляд на куртку Сеньора.
— Сеньор! Так это был он — тот моряк из-за моря. которого она полюбила в Малаге! Что это все значит? Я почувствовал его тайну — я лгал — выдумывал историю с убийством, чтоб помочь ему. А он знал, что я не убил ее!
Мануэль, дрожа, вскинул руки, потрясенный открытием.
— Он узнал меня! Все время он знал, что это я! И он спас мне жизнь!
Мануэль упал навзничь и лежал, не двигаясь, закрыв руками лицо. Прошел час. Наконец он встал, ошеломленный, стараясь понять, что произошло.
Держа перед собой куртку Сеньора и фотографию, он старался проследить удивительную связь между ним и собой. Казалось, все случившееся было так же ясно, как запечатленное на фотографии лицо женщины, погубившей его, — и это потрясло его, но все же оставалось тайной — непостижимой тайной человеческой жизни.
Он освободил женщину, оставил ее, чтобы она была счастлива с человеком, которого полюбила. Неужели она предала его тоже? Некий особый смысл обретала теперь и эта выцветшая куртка, и кожаная книжица, и лицо женщины, ее улыбка; Мануэль понял, что Сеньор перенес такой же оглушающий удар, какой погубил его самого. Ведь Сеньор кричал по ночам: «О Боже, дай мне забыть!»
Повторилась та же история: человека охватило безумие… Лицо женщины излучало какой-то таинственный свет, и ему одному предназначался этот свет, эта улыбка — но все исчезло. Кровь кипела, пришло сводящее с ума желание забыть, уйти, искать покой и потерянные годы — как хорошо он знал все это!
Мануэль думал о Сеньоре, о его поразительной силе, когда тот, подобно льву, прыгнул навстречу кашибос; он вспоминал пестрые, словно бабочки, стрелы, вонзившиеся в тело товарища, и торжество его смерти! Какой могла бы стать его жизнь! В груди Мануэля словно лопнула натянутая струна, горькие слезы полились из глаз, он оплакивал Сеньора, себя самого, всех несчастных на земле. В этот миг ему вдруг приоткрылась вечность. Он увидел беспомощность человека, смутную обреченность случая, порыв, силу, обаяние, любовь — все, что составляло изменчивую жизнь.
Как мало значило теперь то, что составляло его существование: погоня за каучуком, бегство в джунгли, преследование каннибалов, мучительная жара, жажда, голод, хищники. Истинная его жизнь таилась далеко, в богато расцвеченных дворцах памяти; и он жил, лишь когда грезил, находясь в них. Он — охотник за каучуком, нечесаный и немытый, глупец, занятый азартными играми и чичей, — в другой, внутренней жизни, так и остался там, на холме, обдуваемом ветром, следя за белыми парусами в синеве моря, слушая голос женщины.
Но встреча с Сеньором, как нечто прекрасное, увенчала страшный период его существования. Их встреча и все, что произошло потом, смягчило его, ярко осветило темные глубины его души.
Теперь Мануэль чувствовал жалость к этой женщине, к Сеньору, к самому себе, ко всем, кто жил, любя и страдал. Свет этот дал ему различить сложную паутину чувств и инстинктов человека, — всего, что делало любовь преходящей для одного сердца, нерушимой — для другого; мимолетной, подобно налетевшему ветру; прекрасной, страшной и неугасимой, как солнце.
При этом свете он увидел женщину — прародительницу жизни, источник любви, основу радости, воплощение перемен — орудие природы, предназначенное для осуществления непостижимых планов… всегда пленять мужчину изяществом и красотой, чтоб завоевать его. сковать неисполнимыми, порабощающими навечно желаниями. При этом свете он увидел себя совсем другим человеком: много испытавшим, много ошибавшимся, но в конце концов преданным лучшему, что жило в нем.
Мануэль направился к реке, держась в тени, деревьев; он шел осторожно, тревожно оглядываясь. Он двигался весь день, покрыв расстояние в два раза большее, чем когда спасался бегством в глубь джунглей.
Настала ночь. Он продолжал путь при свете звезд, пока их не скрыл туман. Оставшуюся часть ночи он ходил вокруг дерева, подняв голову. Наутро солнце встало с той стороны, которую он считал западом. Мануэль заблудился.
Прежде в подобных случаях его охватывал ужас; на этот раз все казалось иным. Направившись в сторону, которую он считал верной, он быстро шел до тех пор, пока от полуденного солнца не закипела кровь. Сочные листья и сердцевина молодых пальм составляли его еду. Он освежал пересохший рот соком растений. Затем он лег, укрывшись курткой, грудой веток, и заснул. проснувшись, он с трудом пошел вперед, отмахиваясь от летающих насекомых. Он вошел в густой лес и попытался найти дорогу назад, но не мог отыскать ее. Болотная вода утоляла его жажду, а мясо змеи послужило пищей. Ягуары выгнали Мануэля из лесу. Оказалось, что он идет по кругу; и в ночь, и в последующий день, к которому прибавился еще один — все оказывалось повторением того, что произошло накануне.
Дожди не приходили. В затихшем воздухе слышался лишь стук пальмовых ветвей. Он казался Мануэлю похоронным звоном. Мануэль почти ослеп от укусов насекомых, они заживо сдирали с него кожу; сознание туманилось, и он наконец упал. Жужжащая туча насекомых, кружа, стала опускаться на него; армии муравьев расползлись по телу. Красная слизь, оставляемая клещами, каплями скатывалась на него, подобно ртути. Мануэль пополз вперед сквозь жаркий кустарник. Он поминутно терял сознание и в бреду видел адские костры. Острые языки пламени лизали его плоть, он вертелся в огне; раскаленные искры впивались в мозг. Вниз, вниз — под разгоряченную землю, сквозь горячие порывы огненного ветра! Казалось, горел подлесок джунглей, деревья вызывали образы огненных столбов, пронзительно кричавшие обезьяны напоминали чертенят, птицы походили на раскаленные угли; но над всем этим, под всем этим, и сквозь все это неслась туча бесчисленных жужжащих угольков, что кусались кроваво-красными зубами.
В то мгновенье, когда разум Мануэля уже угасал, разразился дождь; он охладил охотника, смыл с него всех насекомых, утолил жажду и облегчил боль в утративших зрение глазах. Затем тропический ливень умчался прочь, оставив джунгли насквозь пропитанными водой. Мануэль шел вдоль стремительного потока, который, как он полагал, выведет его к реке. В нем вновь возродилась сила и желание сопротивляться.
С наступлением ночи он подошел к краю зарослей; подобно угрю скользнул в траве, пробрался сквозь чащу тростника к воде. На противоположном берегу мерцали огоньки. Поначалу он принял их за огненных мух, но тени от тел, движущиеся против света, подсказали ему, что он наткнулся на стоянку кашибос.
Река была здесь неспокойной, бурной. Вода быстро поднималась. К рассвету она должна была затопить берег стремительным потоком. Вода мерцала под бледными звездами, у нависших же берегов она казалась темной, как сталь, а посередине отливала старым серебром; порой из нее выпрыгивала рыба, а крокодилы плыли, найдя попутное течение.
Мануэль без колебаний ступил в реку, погрузившись в воду по шею. Уши были вровень с водой, и охотник превратился в слух. Река, казалось, звенела, сюда долетали еще слабые звуки джунглей. Переплывать ее в эти мгновенья было безопаснее.
Мануэль доверился реке. Пройдя по мелководью, даже не всколыхнув его, он, осторожно гребя, поплыл.
1 2 3 4 5