Новая, советская гвардия! Ее отличали особое упорство, боеспособность, отвага и, если хотите, лихость солдат и офицеров. И пополнения, регулярно вливавшиеся в гвардейские дивизии и полки, тоже становились гвардейскими и быстро приобретали все эти качества: звание обязывало.
Мне выпало счастье служить в гвардейской части. На всю жизнь запомнил я, как принимала наша часть гвардейское знамя, как, опустившись на колено, поцеловал край полотнища командир, как, тоже коленопреклоненно, произносили мы вслед за ним железные слова гвардейской клятвы.
А потом вдоль строя старшина нес в вытянутых руках раскрытый вещевой мешок с гвардейскими значками, и ротный вручал их каждому. На значке – по темно-красному знамени золотом было написано это прекрасное слово: «Гвардия».
«Товарищ гвардии полковник!», «Товарищ гвардии рядовой!» Как звучит! И мы испытывали волнение, гордость, потребность напомнить всем и всем доказать, что мы – гвардия!
Ты уже отбивал у врага линии обороны, окопы и траншеи, господствующие высоты и высотки.
Но ничто не может сравниться с чувством, которое ты испытал, врываясь в некий наш населенный пункт, что называется, на «плечах» противника, преследуя его, освобождая город, поселок или деревушку, освобождая людей.
Без этого нет солдата.
А названия эти ты запомнишь до конца и, если доведется дожить, всегда будешь упоминать их, рассказывая о былом своим близким, детям и внукам.

…Пусть даже ты героем был,
Но не гордись, – ты в день вступленья
Не благодарность заслужил
От них, а только лишь прощенье.
Ты только отдал страшный долг,
Который сделал в ту годину,
Когда твой отступивший полк
Их на год отдал на чужбину.

Ощущение, точно подмеченное и переданное Симоновым в одном из его малоизвестных стихотворений той поры.
Партбилет, пробитый в бою, залитый кровью… Нет, не музейный экспонат под стеклом. Человеческая судьба. Никулин Андрей Андреевич. 1911. В сорок первом ему было тридцать лет. Время вступления в партию – апрель… Но какого года? Именно сюда ударила пуля или впился осколок. Но, видимо, до войны… Да, вот внизу подтверждение – 1939. Партбилет выдан не райкомом, а политотделом дивизии. Значит, владелец его – кадровый военный. Он серьезно смотрит на нас, молодой еще человек с двумя «кубарями» на петлицах. Лейтенант. Военный человек с довоенного снимка.
Он смотрит сурово, пронзительным взглядом. Он словно что-то видит впереди. Что это: дым пожара, поднятая снарядом земля, собственная судьба или гибель товарищей?
Он непреклонно смотрит вперед, наш современник, сраженный в жестоком бою. Да, сраженный, потому что партийные и комсомольские билеты носили обычно в левом нагрудном кармане гимнастерки.
Партбилет, залитый кровью, пробитый в бою…
Реликвия, святыня Великой войны.
На него навечно лег отсвет Времени.

Блокада Ленинграда

Не забудем переживших блокаду Ленинграда. Снимем шапки перед памятью погибших. Слава живым!…
Говоря о подвиге Ленинграда в блокаде, вспомним прежде всего армию и флот, заслонивших собой город, не впустивших врага на его площади и проспекты.
На всех фронтах и направлениях, в открытой степи, в лесах и болотах беззаветно дрались наши части и соединения.
Вступали в бой с превосходящими силами противника, защищая до последнего или многократно пытаясь отбить назад никому не известную деревушку. Выказывали доблесть, не столь замечаемую тогда, как впоследствии, – в дни и годы нашего наступления. Но чудеса и образцы отваги проявлялись каждый день, повсюду, во множестве.
И все-таки усилия наших войск, их железное упорство еще удваивались, когда речь шла о таких святынях, как Москва и Ленинград.
С чувством величайшей ответственности, готовности выполнить свой долг до конца обороняли город Ленина, Пушкина и Петра наши Красная Армия и Краснознаменный Балтийский флот.
И снова стихи А. Ахматовой:

Щели в саду вырыты,
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!
Под землей не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок.

Это ленинградские дети – жертвы бомбежки и артиллерийского обстрела.
Дети Ленинграда… Те, кого не успели вывезти на Большую землю, те, кого еще не успели вывезти.
Те, искалеченные осколками бомб и снарядов, в бинтах, на костылях. И те, возле разбитой прямым попаданием школы, сгрудившиеся вокруг своей учительницы, с портфелишками в руках. И эти, на оборонном заводе, тоже – до слез – совершенные дети.
Дети Ленинграда… Граждане Ленинграда. Их глаза предельно серьезны. Они все видели смерть.
Продолжает занятия народное ополчение. На всякий случай. Если дойдет до штыкового боя, до рукопашной.
Этот прием называется: «Коротким коли, на выпаде останься!…»
Еще стихи. Их автор – пронзительный бытописатель блокады – Ольга Берггольц. Ее взволнованный голос знали все ленинградцы – он каждый день звучал по городскому радио. И хотя она сама утверждает, что «слезы вымерзли у ленинградцев», ее стихи – это «плачи», с присущей им болью, своей понятной наивностью, но и с призывом к стойкости, с верой в победу. Вот отрывок из «Февральского дневника»:

А город был в дремучий убран иней.
Уездные сугробы, тишина…
Не отыскать в снегах трамвайных линий,
одних полозьев жалоба слышна.


Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
в кастрюльках воду голубую возят,
дрова и скарб, умерших и больных…


Так с декабря кочуют горожане
за много верст, в густой туманной мгле,
в глуши слепых, обледенелых зданий
отыскивая угол потеплей.


Вот женщина ведет куда-то мужа.
Седая полумаска на лице,
в руках бидончик – это суп на ужин, –
товарищи, мы в огненном кольце…


А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завернутое в одеяло тело
на Охтенское кладбище везет.


Везет, качаясь, – к вечеру добраться б…
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин!
Провозят ленинградца,
погибшего на боевом посту.


Скрипят полозья в городе, скрипят…
Как многих нам уже недосчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
что слезы вымерзли у ленинградцев.


Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало.
Нам ненависть заплакать не дает.
Нам ненависть залогом жизни стала:
объединяет, греет и ведет.


О том, чтоб не прощала, не щадила,
чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,
ко мне взывает братская могила
на охтевском, на правом берегу.

Главной бедой Ленинграда были не бомбежки и артналеты, пускай самые жестокие, не отсутствие электричества и тепла. Главной бедой его был страшнейший гость всех блокированных городов – голод. Не просто длительные перерывы между приемами пищи, когда потом вы можете легко это наверстать, не просто недоедание, нет, – постоянный, ежедневный, ежеминутный, мучительный, неутолимый голод, ощущаемый и сквозь сон. От голода человек слабеет, теряет силы и возможность двигаться. От голода распухают руки и ноги, кровоточат десны, выпадают зубы.
Вам, не испытавшим его, трудно представить себе, что это такое – голод. Особенно это относится к нашим детям – первому вполне сытому поколению двадцатого века.
В Ленинграде голод унес многие жизни.
Ленинградцы прошли сквозь это испытание с исключительной выдержкой и самообладанием.
Воздадим должное военным фотокорреспондентам, скромным и смелым людям, отснявшим, по сути, всю Великую войну. Им случалось летать на далекую бомбежку, прыгать с парашютом в тыл врага, чтобы запечатлеть боевую жизнь партизан. Они умудрялись крупно снять и наш передний край, и самую атаку, и самый миг солдатской гибели, и приближающегося противника, и зажженный снарядом танк, и разваливающийся в воздухе самолет. Они оставили нам великое множество достовернейших сцен, психологических портретов людей войны. Спасибо им.
Я умышленно говорю о них именно сейчас, именно здесь. Всмотритесь в эти два объявления. В них наивная, неосуществимая мечта выменять на продукты довоенные, столь близкие и дорогие сердцу вещи. Ведь в тяготах блокадной жизни нужно было заметить два клочка бумаги на стене, нужно было не пожалеть драгоценной пленки, нужно было, наконец, попросту догадаться сфотографировать эти человеческие документы, сохранить их для потомков, для истории.
Вот она, Ладога. Единственная дорога, связывающая Ленинград со страной. По воде, а зимой по льду, под огнем, в темноте, с распахнутой дверцей кабинки, чтобы попытаться выскочить, если попадут или машина пойдет под лед. А весной – воды по ось, лед прогибается, вот-вот уйдешь с головой. Но впереди – Ленинград, и этим все сказано!
Ладога… Дорога жизни… Ленинград и вся страна низко кланяются тебе, твоим постам, твоим шоферам!
Сейчас на 103-м километре дороги Ленинград – Петрозаводск стоит памятник. На гранитном валуне высечено: «Неизвестному шоферу, отдавшему жизнь за Родину в Великой Отечественной войне».
И самый памятник – каменная полуторка над краем прервавшейся дороги. Остановится она или упадет? Светлые бетонные плиты дороги смонтированы на разных уровнях, под разным наклоном – не понять, шоссе ли это или ломающийся лед Ладоги.
Памятник сооружен на средства трудящихся Волховского района Ленинградской области.

Оборона Севастополя

Традиционно героический город, уже показывавший врагу свой характер, свою лихость в бою.
По сути, отрезанный от своих, двести пятьдесят дней и ночей он держался в жесточайшей осаде.
Вот они, его защитники. Знаменитый снайпер, сощурясь, смотрит в оптический прицел, и два безвестных морячка в стеганых фуфайках, но в обязательных бескозырках – у старого станкового пулемета системы «максим». Они готовы встретить врага, они, собственно, его уже встречают. Защитники Севастополя, одни из многих, частица его силы и духа. Вы видите их и на других снимках – на бронепоезде, у корабельных орудий, на пустынном морском берегу. Их отвага не удивляет, от них иного и не ждешь.
Тогда, в сорок втором, у меня было ощущение: если оставили Севастополь – значит, удержать его было просто невозможно.
…А знаете, что это был последний город, который мы сдали после долгой осады?

Возложение венков

Повеет войною
От мирно сверкающих вод.
И над глубиною
Машины застопорят ход.


У Крыма под боком
Здесь гибли в волнах моряки…
В молчанье глубоком
За борт опускают венки.


В лучах этих летних
Венки принимает волна.
Мерцают на лентах
Былых кораблей имена.


Вот так же крепчала
Волна четверть века назад.
Вот так же качала
Она бескозырки ребят.

Севастополь – не просто морской город. Здесь была база Черноморского флота. И это бросало отсвет на весь город, на все его население – на женщин и на детей, – и не только на членов семей командиров и краснофлотцев. Отсвет сдержанности, серьезности, силы. Город всегда ощущал свою близость к военно-морскому флоту, свою кровную связь с ним. Он проявил это наиболее явственно в грозную годину.
Одно из самых тяжелых испытаний на войне – увидеть, как падает наш подбитый самолет, как взрывается от прямого попадания наша самоходка, как горит и не может потушить пожар наш крейсер или катер. И не просто корабли горят, а свои родные корабли, соседи, с которыми рядом не раз участвовали в учениях, на которых, может быть, служит не один дружок.
Горят наши боевые корабли после массированного воздушного налета, а ты бессилен им помочь.
Эвакуация… Это горькое слово вошло в нашу жизнь с самого начала войны. Эвакуировали фабрики и заводы, ценное оборудование, музейные экспонаты. Наспех, впопыхах, под бомбежкой… Эвакуировали мирное население – по возможности, организованно, – в первую очередь детей, детские учреждения, больницы. Люди уезжали и сами – кто как сумеет, кто когда успеет, они тоже назывались – эвакуированные. Там, на востоке, за Уралом, в Сибири, где не было даже затемнения.
Уходили пешком, весь скарб в заплечном мешке, с маленькими детьми на руках, иные ехали на телегах, подводах – беженцы, погорельцы. Не всем им удалось уйти, избежать неволи, смерти.
Транспорта не хватало нигде. При эвакуации людей из Москвы в Сибирь холодной уже осенью сорок первого использовались и вагоны столичного метрополитена.
Но вот вы видите эвакуацию. Эвакуация Севастополя. Люди грузятся на корабли. Это придает особую тревожность. Торчат на палубах стволы орудий. Враг может налететь в любую минуту, потопить, зажечь корабли еще у причала, уничтожить людей. А что их ожидает в открытом море, кто может поручиться за сохранность и благополучие этих судов? Сколько народу, как велика и пестра эта напряженная до предела толпа. Но как все четко, как отлажено! Ведут и несут детишек. Тащат чемоданы и узлы. Погрузка идет сразу по нескольким трапам. А вот моряки грузят раненых и больных. Скорее! С наступлением темноты нужно отваливать. Только это может обещать удачу.
Когда я смотрю на эти снимки, мне кажется, что над причалами нет шума, а стоит сдержанная, зловещая тишина. Эта сцена наполняет мое сердце горечью и гордостью.

Лето сорок второго

Беда заключалась и в том, что все это уже было.
А ведь мы уже стали привыкать к собственным победам, уже видели впереди освобождение родной земли. И вдруг – снова – танковые лавины, мощно катящиеся на восток, прорывы, охваты, наше отчаянное сопротивление и отходы, отходы. Беженцы на полевых пыльных дорогах, горящие деревни, расправы, расстрелы. Отступление по открытым пространствам Украины и юга России, где нет глухих, порою спасительных лесов.
Враг рвался на восток. Мы не успевали закрывать бреши. Все словно повторялось с самого начала.

Бои на Кавказе

Война шла второй год, а конца ей опять не было видно. Враг проник в глубину нашей страны столь далеко, что в это, казалось, невозможно было поверить. Но это было так. Он вышел к Волге и к подножию кавказских вершин, и напор его все не слабел. Он был очень силен, но все-таки в его броне было уязвимое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9