Какая у Лизы, однако, пестрая обобратия!
– Да это же Гай Лит, – сказал Годфри, тут же узнав его, потому что Гай всегда говорил вместо «сестры и братья» «пестрая обобратия». – Этот поганец, – продолжал он – помню, хвостом волочился за Чармиан. Лет тридцать с лишним я его не видел. Ему никак не больше семидесяти пяти, а ты посмотри, во что он превратился.

* * *

В кафе близ Голдерз-Грин были заказаны столики для поминального чаепития. Годфри вообще-то не собирался чаевничать в этой компании, но, поглядев на Гая Лита, раздумал уезжать. Его заворожил вид умненького, человечка на клюках, и он все глядел и глядел, как тот, вдвое согнувшись, пробирается между погребальными букетами.
– Мы, пожалуй, выпьем с ними чаю, – сказал он Летти, – ты как думаешь?
– Чего это ради? – спросила Летти, оглядевшись. – Мы и дома можем чаю попить. Поедем ко мне и попьем чаю.
– А по-моему, надо все-таки с ними, – возразил Годфри. – Может быть, выпадет случай перемолвиться с миссис Петтигру насчет ухода за Чармиан.
Летти заметила, что Годфри провожает взглядом ссутуленную фигурку Гая Лита, который, ловко перебирая клюками, приковылял обратно к дверце своего такси. Гаю помогли усесться, кто-то сел с ним, и, когда машина отъехала, Годфри сказал:
– Вот поганец, а считалось – критик. И лез в любовники ну буквально ко всем писательницам. Потом он стал театральным критиком, – и актрисам покою не давал. Да ты его, наверное, помнишь не хуже меня.
– Нет, смутно, – отозвалась Летти. – У меня он успеха не имел.
– А он за тобой никогда и не волочился, – сказал Годфри.

* * *

Когда дама Летти и Годфри прибыли в кафе, оказалось, что гостей распределяет и рассаживает Цунами Джопабоком, объемистая, плотно упакованная и заряженная, на своем семьдесят шестом году, той благонакопленной энергией, которая вселяет отчаяние в сердца потасканной молодежи и которая нынче вконец запугала двух представителей сравнительно юного поколения, племянника Лизы и его жену, почти совсем недавно перешагнувших за шестой десяток.
– Рональд, сиди здесь и будь начеку, – сказала Цунами своему мужу, который надел очки и сел как вкопанный. Годфри пробирался к Гаю Литу, но его отвлекли столы и серебряные бутербродницы с тонкими ломтиками намасленного хлеба в нижнем ярусе, фруктовым тортом – в следующем, и поверх всего – грудой охлажденных пирожных в целлофане. Годфри очень и очень захотелось чаю, и он протолкался мимо дамы Летти поближе, явственно поближе к организатору, к Цунами. Она его тут же заметила и устроила за столом.
– Летти, – позвал он, – иди сюда. Мы тут сидим.
– Дама Летти, – сказала Цунами над его головой, – переберитесь, пожалуйста, сюда и садитесь с нами, дорогая. Вот здесь, рядом с Рональдом.
«Снобы чертовы, – подумал Годфри. – Решила, небось, что Летти – важная особа».
Кто-то, подавшись к нему, предложил подщелкнутую из пачки сигарету с фильтром. Он таких не курил, но все же сказал: «Спасибо, я приберегу ее на потом». И, подняв глаза, увидел волчий оскал вечной ухмылки на лице соседа, который протягивал ему пачку трясущейся рукой. Годфри извлек сигарету и положил ее у своей тарелки. Он был недоволен, что его усадили рядом с Перси Мэннерингом – нахлебник Лизы, во-первых, а во-вторых, дряхл до безобразия, одни эти осклабленные гнилые зубы чего стоят, да он и чашку-то в руке не удержит.
Действительно, поэт пролил на себя почти весь свой чай. «Самое место ему в богадельне», – думал Годфри. Цунами то и дело поглядывала в их сторону и прицокивала языком, но она хлопотала таким образом обо всех и вся, словно воспитательница на детском празднике. Перси же все было нипочем: и собственное неряшество, и чужое неодобрение. Еще за их столом сидели Джанет Джопабоком и миссис Петтигру. Поэт, естественно, счел, что из них он самый почетный гость и поэтому призван быть душой общества.
– Однажды я с Лизой крупно поссорился, – прорычал он. – Это когда она взяла в любимчики Дуйлана Тхомуса. – Так ему было благоугодно называть Дилана Томаса. – Да, да, Дуйлана Тхомуса, – сказал он, – Лиза в нем души не чаяла. Знаете, если меня отправят на небо, а там окажется Дуйлан Тхомус, то спасибо, я лучше отправлюсь в самое пекло. Зато же не удивлюсь, если Лизу отправили в самое пекло за паскудное пособничество Дуйлану в его стихоплетстве.
Джанет Джопабоком преклонила слух к речам Перси.
– Простите, что вы сказали о бедной Лизе? Я не расслышала.
– Я говорю, – был ответ, – что не удивлюсь, если Лизу отправили в пекло за поганое пособничество...
– Из уважения к моей незабвенной сестре, – сказала Джанет с дрожью во взгляде, – я попросила бы не обсуждать...
– Дуйлан Тхомус сдох от делириум тременса, – заявил, вдруг злобно возликовав престарелый поэт. – Улавливаете, а? Д – делириум, Т – тременс. Инициалы-то не зря даются!
– Во имя уважения к моей покойной сестре...
– Стихотворец называется! – фыркнул Перси. – Да Дуйлан Тхомус и знать-то не знал, что такое стих. Я однажды Лизе как сказал, так и сказал: « Ты, говорю, чертова дура, что содержишь этого шарлатана! Это же не стихи, это же хрен знает что!» Она не понимала, да и все вы хороши, но я говорю вам, что это не стихи, а МОШЕННИЧЕСТВО от первой до последней строчки!
Цунами повернулась вместе со стулом.
– Потише, потише, мистер Мэннеринг, – велела она, похлопав его по плечу.
Перси глянул на нее и прорычал:
– Ха! Да если у вас сатана спросит, вы знаете, что ему отвечать про дуйлан-тхомусовскую пфуэзию? – Он уселся прямо и осклабил зеленые клыки – поглядеть, как принят его вопрос, на который он тут же сам и ответил в непечатных выражениях, и миссис Петтигру воскликнула: «О боже мой!» – и отерла сложенным платочком углы губ. За соседними столами зашумели, подошла старшая официантка и заметила:
– Здесь такого нельзя, сэр!
Годфри все это было более чем отвратительно, однако, он подумал: а вдруг сейчас конец чаепитию? Пока все взирали на Перси, он украдкой прихватил два целлофановых пирожных сверху бутербродницы и запихал их в карман. Потом оглянулся и удостоверился, что никто ничего не заметил.
Джанет Джопабоком склонилась в миссис Петтигру.
– Что он сказал? – спросила она.
– Видите ли, мисс Джопабоком, – сказала миссис Петтигру, искоса поглядывая в зеркало на стене, – сколько я могу понимать, он едва ли не грубо отозвался о некоем джентльмене.
– Бедная Лиза, – сказала Джанет, и слезы выступили у нее на глазах. Она расцеловалась с родственниками и удалилась. Племянник Лизы с женою попятились к двери, но, не дойдя до нее, были отозваны Цунами обратно, потому что племянник забыл шарф. Потом, впрочем, им было позволено уйти. А Перси Мэннеринг остался сидеть, широко ухмыляясь.
К великому облегчению Годфри, миссис Петтигру заново нацедила ему чаю. Она и себе налила, но протянутую трясущейся рукой чашку Перси попросту не заметила.
– Х-ха! – сказал Перси. – Что, леди у нас обижены, не для их ушей, а? – Он потянулся к чайнику.
– Надеюсь, я не довел до слез Лизину сестру, – торжественно сказал он. – Мне это было бы крайне печально – зачем ее до слез доводить?
Чайник был тяжеловат для его нетвердых пальцев и опрокинулся, откинув крышку и устроив на скатерти бурный разлив с чайными листочками, окативший брюки Годфри.
Цунами поднялась, решительнейшим образом отодвинув стул. За нею к месту происшествия последовали дама Летти и официантка. Годфри обтирали губками, а Летти взяла поэта под руку и сказала ему: «Уходите, пожалуйста». Цунами, занятая брюками Годфри, крикнула через плечо мужу:
– Рональд, ты же мужчина! Помоги даме Летти.
– Чего? Кого? – всполошился Рональд.
– Очнись, Рональд. Ты что, не видишь? Помоги даме Летти вывести мистера Мэннеринга.
– Ой, – сказал Рональд, – кто-то, оказывается, чай пролил!
Он с ужасом уставился на залитую скатерть.
Перси стряхнул руку дамы Летти и, осклабляясь направо и налево, застегивая свой пыльник, удалился.
Для Годфри и миссис Петтигру освободили место за главным столом, рядом с Джопабокомами.
– Атеперь мы попросим свеженького чаю, – сказала Цунами. Все облегченно вздохнули. Официантки прибрали запакощенный стол. Зал благоустроился.
Дама Летти стала расспрашивать миссис Петтигру о ее планах на будущее. Годфри тревожно вслушивался в их беседу. Он отнюдь не был уверен, что бывшая экономка Лизы Брук годится для ухода за Чармиан.
Может, она старовата, а может, дорого запросит. Вон она какая вся эдакая, и в голове небось то же самое. И совсем ему не казалось, что Чармиан ее хорошо примет.
– То есть ничего определенного, сами понимаете, – вмешался он.
– Видите ли, мистер Колстон, я как раз говорила... – сказала миссис Петтигру. – Я говорю, что не могу так уж планировать, пока все не прояснится.
– Что прояснится? – спросил Годфри.
– Годфри, пожалуйста, не мешай, – сказала Летти. – У нас тут с миссис Петтигру свой разговор.
Она шлепнула локтем по столу и повернулась к миссис Петтигру, загораживая брата.
– А служба как, на ваш взгляд? – спросила его Цунами.
Годфри обернулся и поглядел на официанток.
– Что, все в полном порядке, – сказал он. – Та вот постарше, прекрасно, по-моему, обошлась с этим, как его, Мэннерингом.
Цунами закатила глаза, как бы взывая его о благодати.
– Я имею в виду, – сказала она, – обряд прощания с бедной Лизой в крематории.
– А, – сказал Годфри, – так бы и сказали «похоронная служба». А то вы просто сказали «служба», и я, естественно, подумал...
– И как же вам показалась похоронная служба?
– Да, вполне, – сказал Годфри. – Я даже и сам решил – пусть меня в свое время кремируют. Очень опрятно. А то мертвые тела в земле лишь загрязняют нам питьевую воду. Вы бы сразу так и сказали: похоронная, дескать, служба.
– А по-моему, она прошла как-то холодно, – сказала Цунами. – Мне вот, например, хотелось бы, чтобы священник прочел некролог бедной Лизы. Помнится, на прошлой недели, где я была, кремации – у бедняжки Рональда умер брат Генри – там читался некролог из «Нотингем гардиан», про его боевые заслуги и про его деятельность в АССМИЛ АССМИЛ (англ. SSFA – Soldiers. Sailors and Airmen's Families Association) – Ассоциация семей солдат, моряков и летчиков.

и заботу о безопасности на дорогах. И как это все трогало. Ну а в чем дело, почему нельзя было прочесть некролог Лизы? Сколько писали в газетах про ее заслуги перед искусством – вот и надо было нам все это зачитать.
– Совершенно с вами согласен, – сказал Годфри. – Это самое меньшее, что они могли сделать. А вы оформили заказом?
– Увы, нет, – вздохнула она. – Я предоставила распоряжаться Рональду. Словом, если сама не позаботишься...
– Поэты, они друг про друга всегда ужасно горячатся, – сказал Рональд. – У них, видите ли, очень личное отношение к поэзии.
– О чем это он там у нас говорит? – сказала Цунами. – Ах, он про мистера Мэннеринга, вот он о чем. Нет, Рональд, мы не про мистера Мэннеринга разговариваем. Мистер Мэннеринг ушел, с ним дело прошлое. Мы перешли на другие темы.
Когда они поднялись уходить, Годфри почувствовал, что сзади его толкнули под руку. Обернувшись, он увидел перед собой Гая Лита, скрюченного над клюками; его кругленькое детское личико было снизу искоса обращено к нему.
– Сняли пенки с похорон? – спросил Гай.
– Как то есть? – сказал Годфри.
Гай кивнул на оттопыренный карман Годфри с пирожными.
– Угощение для Чармиан?
– Да, – сказал Годфри.
– А Чармиан как вообще себя чувствует?
Годфри успел немного оправиться.
– Она в отличной форме, – сказал он. – Очень печально, – добавил он, – видеть такое человеческое несчастье. Ужасно, должно быть, когда не можешь передвигаться на своих двоих.
Гай хохотнул. Он продвинулся поближе к Годфри и чуть не ткнулся носом в его жилет.
– Ничего, любезный друг, – сказал он, – я в свое время напередвигался. И был не в пример прытче прочих.
По пути домой Годфри выкинул пирожные из окна машины. Ну вот зачем человеку эти чертовы лакомства? – подумал он. Они человеку совершенно не нужны, ему почти что нипочем скупить всю сегодняшнюю лондонскую выпечку – чего другого, а денег хватает. Зачем же человек их пихает в карман? Нет, не понять.
– Я был на похоронах Лизы Брук, – сказал он Чармиан, оказавшись дома, – то есть, точнее говоря, не на похоронах, а на кремации.
Чармиан помнила Лизу Брук, и недаром.
– Боюсь, что ко мне лично, – сказала Чармиан, – Лиза бывала не слишком доброжелательна, но это она себя показывала не с лучшей стороны. Есть такие натуры, у которых благородство души проявляется лишь с близкими по духу, однако...
– Гай Лит тоже был там, – сказал Годфри. – Почти что конченный человек, на двух клюках.
– Ой, какая он был умница, – сказала Чармиан.
– Умница? – переспросил Годфри.
Глядя на физиономию Годфри, Чармиан по-старушечьи скрипуче хихикнула в нос.
– Я как раз совершенно решил в свое время кремироваться, – сказал Годфри. – Так опрятней всего. Кладбища, они загрязняют водопроводную воду. Самое лучшее – кремация.
– Ох, я так с тобой согласна, – сонно сказала Чармиан.
– Нет, ты со мной не можешь быть согласна, – сказал он. – Католикам не полагается кремироваться.
– Ну, я в том смысле, что ты вообще-то прав, дорогой Эрик.
– Я тебе не Эрик, – сказал Годфри. – И никак ты не можешь думать, что я вообще-то прав. Спроси у миссис Энтони, она тебе скажет, что кремация не для католиков.
Он притворил дверь и настоятельно позвал миссис Энтони. Та со вздохом явилась.
– Миссис Энтони, вы католичка или как? – спросил Годфри.
– Да, католичка. Только у меня там на огне стоит.
– Вы в кремацию веруете?
– Ну как, – сказала она. – Особенно-то не хочется, чтобы тебя вот так – раз-два – и запихнули в печь. Я как-то считаю, что это в общем...
– Не важно, как вы это в общем считаете. Ваша церковь говорит вам прямо, что это не полагается. Церковь ваша не велит вам кремироваться, в чем все и дело.
– Да я же и говорю, мистер Колстон, чего тут приятного, ежели...
– Приятного, ежели... Да не в том речь, что вам ежели приятно. У вас выбора попросту нет, вы хоть это понимаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26