Больше тут обсуждать было нечего; оба мы знали, что нам предстояло провести вдвоем чисто светский вечер. В тот вечер Дейл на самом деле была ослепительна; она одела зеленую юбку с запахом, что-то типа саронга, которая как нельзя лучше подходила к блузке, отделанной красным кантом, пущенному по краю рукавов; талию ее вместо пояса обвивал скатанный аллый шарф. Огненные волосы были аккуратно уложены в прическу, а зеленый цвет глаз перекликался с зеленым цветом ее всего туалета. Еще на ней были серьги с бриллиантами и такое же колечко было надето ею на средний палец левой руки.
При виде этого кольца меня на какое-то время охватила паника, пока сама Дейл наконец не объяснила, что это колечко было подарено при помолвке еще ее матери, и что она не усматривает ничего предосудительного в том, чтобы и самой время от времени носить его. Я сначала выдвинул предположение, что более выигрышно данное украшение могло бы глядеться на правой руке, хотя если хорошенько поразмыслить – с точки зрения нашей культуры примитивных символов – то тогда это могло бы означать или расстроенную помолвку или же стать признаком временной паузы во взаимоотношениях. Дейл призналась мне также в том, что зачастую она умышленно носит это кольцо именно на левой руке. И вообще, будь она чуть посмелее, она бы носила еще и обручальное кольцо матери – а уж сочетание всего двух этих колечек могло бы стать куда более надежной защитой от всякого рода происков. Очень подробно и со всей той откровенностью, на которую я даже и не рассчитывал, она рассказала мне историю о том, как официантки, носившие обручальные кольца вдруг выяснили, что чаевых им дают гораздо меньше, чем те, у кого на пальцах отсутствовало подобное украшение. Аналогично этому, за шесть лет своей юридической практики, сначала в Калифорнии, а затем во Флориде, она пришла к выводу, что надетое на руку колечко из тех, что обычно жених дарит невесте при помолвке – хотя бы даже и чужое – тут же дает знать любому клиенту мужского пола, что обладательница его уже „сосватана“, и в результате все отношения тут же ставятся на чисто деловую основу.
– А как же быть с мужчинами – не клиентами?
– В таких случаях это кольцо снимается? – искренне ответила она.
– Но ведь сегодня-то ты его надела, – не сдавался я.
– И то только потому, что оно подходит к серьгам, – проговорила Дейл и улыбнулась, как мне показалось, довольно обнадеживающе.
С тех пор, как я развелся с женой, мне удалось открыть для себя, что многие женщины – стараясь произвести впечатление или пытаясь войти в доверие, или же просто так, для того чтобы просто хоть как-то поддержать разговор – начинают без умолку рассказывать о какой-то своей сугубо личной ерунде, типа того, что им нравится, а что нет. Мне уже приходилось выслушивать подобных собеседниц, подробно излагавших мне, какие цвета им нравятся больше всего, какими фильмами они восхищаются, а какие – просто терпеть не могут, какие телешоу они регулярно смотрят, какими духами душатся, а также и то, покрывают ли они лаком ногти на ногах, или же предпочитают оставлять все, как есть, так сказать au naturel, и так до бесконечности. Но Дейл О'Брайен была совсем не такой.
Как мне показалось, она была довольно скрытной по натуре, предпочитая больше рассказывать о том колледже, где она училась (Калифорнийский университет в Санта-Круз, это я узнал еще в офисе из одного ее диплома, висевшего в рамке на стене), а потом еще и о юридическом факультете (Гарвард, это тоже мне было уже известно из другого диплома в рамке), а также и о том, где и когда она начала заниматься юридической практикой (в 1974 году в Сан-Франциско, с начальным заработком в 22.000 долларов), и о том, как долго уже она работает здесь, во Флориде (в июне будет четыре года), и ей очень не хотелось открыть передо мной свое человеческое „я“, противопоставив его своему „я“ профессиональному. Ну да, ведь наверное я был для нее всего лишь клиентом, обратившимся за юридической консультацией. Хотя… стоп! Ведь она все-таки сказала мне, что ей тридцать один год; так что ошибался я, когда решил, что тридцати ей еще не было. В разговоре Дейл также упомянула и о том, что ей принадлежит дом, тот самый, куда я заезжал за ней. Так получилось – чисто случайное совпадение – что автором проекта этого дома тоже был наш клиент Чарли Хоггс, и это его творение можно было с уверенностью назвать настоящей средиземноморской жемчужиной рифа Виспер. Но чем дальше продолжалось наше знакомство, тем все больше я начинал подозревать, что Дейл О'Брайен относилась именно к тому типу женщин, что стараются приберечь все откровения до того момента, как ей удастся надежно обосноваться в постели рядом с мужчиной, и только после того, как они отзанимаются любовью (желательно, чтобы оба при этом остались довольны друг другом), вот тут-то и выплеснется весь поток самых интимных подробностей.
Я все еще ждал, что мне все же удастся поглубже прозондировать почву нашего разговора. Это все как-то не получалось, пока она вскользь не заметила, что в доме вместе с ней живет еще и кот, которого зовут Сассафрас, и он…
– А у меня раньше жил кот, который очень любил слушать музыку, – тут же отреагировал на это я.
– Неужели? И что же это была за музыка?
– В основном джаз. Майлз Дэвис. Оскар Петерсон. Обычно он растягивался на полу в гостиной, точно посередине, между двумя колонками. Он даже двигал ушами в такт музыки. „Квартет современного джаза“, ему ужасно нравилось слушать именно „Квартет современного джаза“.
– А что с ним случилось?
– Он умер. Его смерть по времени совпала с гибелью моего брака. Я думаю, что он словно являет собой как бы воплощение самой сути развода.
Дейл замолчала в нерешительности, и выглядело это так, как будто в душе ей пришлось взвешивать все „за“ и „против“, решая, а хочется ли ей или нет переводить разговор на этот более интимный уровень. Наши взгляды встретились.
– Для тебя это было очень болезненно? – спросила она.
– Знаешь, кто-то однажды мне сказал, что развод является по сути своей некой разновидностью убийства. Я думаю, что это на самом деле так, – я покачал головой. – Иногда я чувствую, что, разведясь с женой, я оказал тем самым своей дочери очень плохую услугу. Возможно было бы проще не разрушать брак, сохранив при этом семью любой ценой.
– Нет, – Дейл была не согласна со мной.
– Но ведь другие-то люди каким-то образом все-таки договариваются.
– В этом деле оказался замешан еще кто-то?
– Да.
– А с чьей стороны? Со стороны твоей жены или с твоей?
– С моей.
– И что было дальше?
– Она тоже теперь развелась.
– А ты хоть видишься с ней?
– Нет. Она живет в Тампе.
– Это не так уж и далеко.
– Я не думаю, что что-то сейчас было бы иначе, даже если ее дом был всего в двух шагах от моего. Какое-то время мы оба молчали. Мне показалось, что она снова взвешивает все „за“ и „против“, раздумывая, а не стоит ли снова перевести разговор на более безопасную почву. Наконец она вновь обратилась ко мне с вопросом:
– Ты считаешь, что так или иначе твой брак все равно бы распался?
– Если, женившись или выйдя замуж, человек продолжает заглядываться еще на кого-нибудь, то можно быть уверенным, что подобный брак обречен. Да, это так.
– О'кей, – сказала в ответ Дейл, улыбнувшись. – Перекрестный допрос окончен.
Она опустила к себе в чашку ложечку сахара, и казалось, она была целиком поглощена процессом тщательного размешивания этого сахара в кофе. Дейл сидела, склонив голову. Наконец она сказала:
– Когда-то я и сама чуть было не вышла замуж.
– И когда это было?
– Я тогда еще только-только начала практиковать. В Сан-Франциско. Я жила там вместе с одним художником, – она подняла голову, и ее глаза снова встретились с моими. – Он малевал красками разные дебильные картинки, и на всех на них были такие пошлые глазастые зверушки с маленькими высунутыми язычками. Мне они сперва казались просто изумительными. И я ушло от него, как только осознала, что все это было просто-напросто несусветной чушью.
– Когда же?
– Четыре года назад, пятнадцатого мая. В тот день я ушла. А через месяц я перебралась во Флориду.
– И все же ты до сих пор помнишь тот день, а?
– О да, разумеется. Это было самым наиответственнейшим решением из тех, что мне когда-либо приходилось принимать в жизни. Я имею в виду то, что мы прожили вместе целых два года, а ведь это достаточно большой срок. И знаешь, я любила его. Во всяком случае, мне казалось, что я его любила. Пока…
Она поежилась.
– Пока ты не выяснила для себя, что тебе вовсе не нравятся его картины.
– Нет. Это случилось после того, как я осознала, что я его не люблю. Я даже прекрасно помню тот момент, когда это произошло, ну разве это не удивительно? Как-то раз мы с ним оказались в Лос-Анджелесе, гуляли в Парке МакАртура, и было это в воскресенье. Я еще тогда заметила вслух, что мне ужасно нравятся слова из песни, в которой поется об этом самом парке, ты наверняка знаешь, что это за стихи. А он мне на это сказал, что ему никогда вообще не было понятно, о чем, собственно говоря, там идет речь. Я посмотрела на него. Он шел рядом со мной, глубоко засунув руки в карманы, такой неуклюжий и в чем-то даже похожий на медведя бородатый мужик, на носу у него сидели такие маленькие очки а-ля Бенджамин Франклин, и пока мы с ним шли по дорожкам парка, он постоянно глядел на землю, себе под ноги – кстати, это был один из тех, когда над в воздухе над Лос-Анджелесом висит густое облако смога – и он только что сказал мне, что до него вообще никогда не доходил смысл той песни, которая для меня были олицетворением целого поколения! Я на это ничего не ответила. Мы все так же шли через парк. А по возвращении домой и после того, как он покурил „травки“, ему вдруг захотелось заняться любовью, и вот тогда я впервые в жизни сослалась на головную боль. Я сказала человеку, с которым к тому времени я прожила уже два года, что у меня просто жутко разболелась голова, и попросила его повременить с этим. Через две недели после того вечера я уехала оттуда.
– И ты не…
– Нет-нет. Я не стала сочинять прощальной записки и прикалывать ее кнопкой на дверь ванной или лепить скотчем к холодильнику, ничего такого не было. Уже через неделю после той прогулки по парку мы говорили с ним об этом. Мы спокойно разговаривали тогда, как взрослые и вполне благоразумные люди, но в то же время сердце у меня в груди разрывалось от горя, потому что больше я его не любила. Я думаю, что он не так сильно как я страдал по этому поводу. Мы проговорили всю ночь напролет, напоследок все-таки занялись любовью, в первый и последний раз после той нашей прогулки в Парке Мак-Артура, но даже любовь в одной постели с ним больше не радовала. Когда я уходила, он подарил мне одну из своих картин. Она до сих пор валяется у меня где-то дома. Я никогда не смотрю на нее.
– Итак, – проговорил я, – и вот мы здесь.
– И наконец-то одни, – улыбнувшись, отозвалась она.
Мы еще долго сидели и пили кофе с какой-то бесстыдно-приторной стряпней под названием „Кокосовый шоколад“; в начале одиннадцатого я оплатил счет, и препроводил Дейл туда, где была припаркована моя „Гиа“. Дождь перестал, но небо было по-прежнему затянуто низкими тучами, и вообще заметно похолодало. Здесь, в Калусе, когда бы вы ни упомянули о том, какой холод стоит на улице, или о том, что снова льет дождь, или что опять все пронизано удушающим зноем, короче говоря, стоит только упомянуть о том, что временами здесь выдается совершенно дрянная погода, местные жители (включая переселенцев, перебравшихся сюда с Севера) обязательно скажут вам на это: „О да, но ведь вы только подумайте о том, что в других местах дела с погодой обстоят еще хуже.“ Понятие „другие места“, очевидно, включает в себя наравне со всем прочим также и такие идиллические местечки как Барбадос или Виргинские Острова, или Антигуа, или Акапулько. А уж то, для чего перелетные птицы вообще утруждают себя дальней дорогой и слетаются в Калусу, всегда было для меня чем-то абсолютно недоступным пониманию. Ведь когда в краях с теплым климатом начинается похолодание (и пожалуйста, постарайтесь запомнить на будущее, что Калуса находится на самом севере субтропиков), то может показаться, что здесь у нас даже холоднее, чем это бывает при температуре минус четыре градуса по Фаренгейту в Утике, штат Нью-Йорк. И в ту минуту мне действительно было до такой степени холодно.
Дейл взяла меня под руку и придвинулась еще ближе. Мы уверенно шли по автостоянке, опустив головы под порывами холодного ветра. Оказавшись в машине, я включил обогреватель – кстати, впервые за все время с февраля прошлого года. Заодно я включил и радио, и покрутив ручку настройки, я наконец поймал сигнал нужную станцию. Именно ее я и искал: в эфире была программа из Манакавы под названием „Музыка для Нас“.
По крайней мере одному из нас было абсолютно не до музыки.
У двери своего дома Дейл поблагодарила меня за прекрасный вечер и протянула мне на прощание руку. Я сказал, что скоро я ей снова позвоню, если, конечно, это будет удобно (Да, пожалуйста, Мэттью, позвони мне»), и затем, противостоя беснующему ветру, я пошел к машине. В то время, как я переезжал через мост, направляясь на материк, салон моей машины наполнили звуки «Звездной пыли» Арти Шоу.
Но для меня это было очень слабым утешением.

Глава 5

Уже утром в среду стало ясно, что день обещает быть серым, унылым и холодным. Столбик уличного термометра на окне моей кухни застыл на отметке тридцати одного градуса, значит, на улице мороз – по шкале Цельсия это примерно 0.5 градуса ниже нуля. В прогнозе Национальной метеорологической службе из Раскина, штат Флорида, сообщалось о порывах юго-западного ветра – до 14 метров в секунду, волнение на море до 20 футов, осадки маловероятны. По прогнозам синоптиков температура в районе Трисити (сюда входили три города – Тампа, Сарасота и Калуса) могла подняться немногим выше сорока – сорока пяти градусов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39