– Жалкие дилетанты – вот кто мы такие!
Как, и он тоже свихнулся? Я был ошеломлен. Участники конгресса утомленно кивали, словно речь шла об общеизвестных истинах, набивших оскомину.
– Мне не только стыдно за наш с вами город, но я холодею от ужаса при мысли, что это уродство увидят туристы…
Старик явно бредил.
– Какое там уродство!.. – не выдержал я.
– Что вы сказали? – спросил председатель, с которого сонливость как рукой сняло. – Если вы просите слова, пожалуйста, выступайте.
Я решительно встал, сразу же оказавшись в центре внимания.
– То, что я слышу здесь, не укладывается у меня в голове, – заявил я. – Архитектория прекрасный город! Я здесь в первый раз, и мое удивление…
– Милостивый государь, – отечески перебил меня председатель. – Пожалуйста, не обижайтесь, но я вынужден напомнить вам, что лишь невежды способны удивляться. Люди знающие не удивляются никогда. Мы же как раз очень хорошо знаем, что красота и Архитектория не имеют ничего общего между собой.
Что я мог ответить? Все смотрели на меня с явным состраданием. Я смущенно опустился в кресло.
– Продолжайте, пожалуйста, профессор Паллади, – вздохнул председатель. – Только постарайтесь избегать наскучивших всем истин: нам и без вас известно, что Архитектория построена в корне неправильно.
Смертельно обиженный упреком, профессор снова заговорил, упершись глазами в свои бумаги, словно стыдился смотреть на аудиторию:
– С первых классов начальной школы нас учили, что архитектура есть искусство проектирования и строительства зданий. Но разве кто-нибудь говорил нам, что возводимые здания должны быть неподвижными? Ни у одного из нас, и в первую очередь у меня, нет и крупицы воображения. Разве книги пригвождены к столам? Разве не бывает передвижных выставок, когда картины и скульптуры перевозят из города в город? Разве оркестры не кочуют без конца по всему свету? Так почему же тогда создания архитектуры должны оставаться неподвижными, в особенности сейчас, в эпоху невиданного технического прогресса?
– Интересно, какая еще глупость придет вам в голову, – проворчал сонный председатель. – Однако продолжайте, продолжайте, мы люди привычные.
На этот раз мне показалось, что он прав, поскольку из странной теории профессора Паллади я не понял ровным счетом ничего.
– Простите, что я досаждаю вам своими убогими соображениями, – продолжал оратор. – Чтобы вы не сомневались в поверхностности моих представлений об архитектуре, я приведу вам один пример. Мы проектируем здания с определенным расположением и определенной формой окон, дабы максимально использовать естественный свет. Это доказывает, что мы недалеко ушли от эпохи первых шалашей, построенных человеком.
Залившись краской, он еще ниже опустил голову, и его голос, казалось, взывал о снисхождении:
– Чуть менее примитивной представляется мне мысль о строительстве зданий на устойчивой оси, что позволило бы им поворачиваться окнами к солнцу. Разумеется, мои идейки могут быть слегка отшлифованы мной в ходе строительства. Спрашивается, почему здание и люди, находящиеся в нем, должны все время оставаться на одном месте? Ведь жилые дома, если поставить их на колеса, могли бы перемещаться по рельсам к морю или за город – в зависимости от времени года. Я признаю, что и это мое предложение банально, как и другое – о домах-амфибиях, жильцы которых совершали бы увлекательные морские путешествия, оставаясь в своих квартирах со всеми удобствами. Я уже и проекты разработал: одни – в форме кораблей, другие – рыб. Что касается летающих зданий, то над их проектом я все еще бьюсь…
Хорош сумасшедший! Теперь я смотрел на него иначе. Паллади предлагал одну из величайших революций, которые когда-либо знала архитектура. Он предлагал подвижный стиль.
– Есть у меня и еще одна мыслишка (да простят мне коллеги, что я не могу предложить им ничего лучшего): самоходная школа. Поскольку воображения у меня никакого, я ограничился проектом школы на гусеницах. Следующий урок ботаника? Школа переезжает в лес. Зоология? Школа едет в зоопарк. География? Прекрасно: школа путешествует по горам и по берегам рек и озер. Как вы, наверное, уже догадались (нет ничего проще!), классы в моей школе будут сделаны в виде трибун, чтобы ученикам удобнее было следить за объяснениями учителя.
Председатель приоткрыл один глаз.
– Да, вы действительно не отличаетесь изобретательностью, – вздохнул он. – Но я вижу, вы и дальше намерены злоупотреблять предоставленным вам словом, поэтому продолжайте, а мы, с вашего разрешения, поскучаем.
Меня трясло от возмущения. Как он смеет так разговаривать! И кто дал право остальным согласно кивать головами? Слушая профессора Паллади, я понял наконец, что передо мной гениальнейший архитектор в мире. Так почему же он говорил с робостью ученика, плохо подготовившегося к экзамену?
– Возьмем наш стадион, – продолжал профессор. Стадион я видел – удивительной красоты бетонная чаша не меньше чем на двести тысяч зрителей.
– Уродливое сооружение, да и рациональным и удобным его не назовешь. Каждый из вас, я думаю, знает по собственному опыту, как трудно на нашем стадионе следить за тем, что происходит на футбольном поле, особенно – на противоположной от вас стороне. Так вот, чтобы болельщики не сворачивали себе шеи, я предлагаю снести старый стадион и построить по моему проекту новый, хотя, не скрою от вас, проект мой пока еще непростительно слаб. Это будет обыкновенный стадион с подвижными трибунами, настроенными на мяч. Мяч переходит от одних ворот к другим? Очень хорошо: вслед за ним движется трибуна, и от внимания болельщика не ускользает ни одна из подробностей борьбы на футбольном поле. Чтобы больше вам не докучать, я не стану подробно останавливаться на прочих проектах, которые я имел нескромность подготовить: это здания, меняющие форму и цвет, это скатываемые в рулон дороги, дающие возможность использовать их в любом направлении…
Многие делегаты недовольно вздыхали, и никто не призывал их к порядку, тем более что сам председатель вот-вот, казалось, потеряет терпение. Я был возмущен до глубины души:
– Профессор Паллади, не обращайте на них внимания! Вы гений, вы самый великий архитектор на свете!
Профессор повернулся в мою сторону.
– За что вы меня обижаете? – с грустью спросил он. – Хоть вы и гость в нашем городе, прошу вас, будьте снисходительны к старику. Я ведь знаю, как я смешон, поэтому избавьте меня, пожалуйста, от ваших издевательских похвал.
Возможно ли, что даже он меня не понимает? Ведь он же умница, гений! Я и не думал над ним издеваться, я говорил совершенно серьезно.
Он еще ниже склонился над своими записями, как будто хотел зарыться в них с головой. Его робкий голосок был едва слышен:
– Я позволю себе сказать в заключение несколько слов о памятниках – поистине нашем больном месте. В Архитектории памятники стоят на каждом шагу: памятники матери, деятелям искусства, весне и т. д. Это возмутительное расточительство строительных материалов! Это наш позор, и мне совестно, что я могу предложить вам лишь убогий проект монопамятника-календаря. Вспомним часы на некоторых башнях: когда они бьют, на свет появляются фигурки, передвигающиеся по кругу. Так вот, я не нашел ничего лучшего, как воспользоваться этой давным-давно известной всем идеей. Я окончательно разучился думать, работая над проектом единого монумента. Представьте себе пьедестал, на котором каждое утро появляется новая статуя или архитектурная композиция в честь родившейся или умершей в этот день знаменитости либо в память о связанном с этим днем важном событии. Например, Восьмого марта пьедестал украшает фигура женщины, в день рождения Леонардо да Винчи – бюст великого художника, а в последний день учебы – скульптурная группа «Каникулы». – Собирая свои листочки, профессор обратился к председателю и ко всем присутствующим: – Господин председатель, уважаемые коллеги, прошу простить меня за то, что я утомил вас своими глупыми соображениями.
Уму непостижимо: гениальнейший зодчий извинялся за высказанные вслух гениальные мысли, и никто ему не хлопал!
– За неимением лучшего, – промямлил председатель через силу, – предложения профессора Паллади принимаются. Но мы призываем его и всех присутствующих подготовить что-нибудь поновее к следующему нашему конгрессу.
В подавленном настроении, с низко опущенной головой, профессор покинул зал заседаний.
Какой это было несправедливостью – так унижать его! Я поспешил вслед за ним.
– Профессор, не слушайте их. Ваши проекты не глупости, вы гений, я серьезно говорю. – Мне хотелось утешить его, показать ему, что хоть один человек оценил его по достоинству. – Я восхищен вами, вы самый…
– Милостивый государь, – сказал он, – в Архитектории не существует ничего самого. Я очень хорошо знаю предел своих возможностей, и председатель правильно поступил, напомнив мне о нем. В нашем деле нельзя останавливаться на достигнутом: мы, архитекторы, работаем для блага человека. Мы хотим, чтобы люди жили лучше и чтобы их окружало все красивое. А посему ничто не может быть окончательно хорошо и удобно.
– Но ведь вы уже построили чудесный город!
– Пустяки, – сказал он, качая головой. – А вы откуда приехали?
– Из Рима.
– Ну вот, теперь я понимаю, почему вы так странно рассуждаете. Значит, вы из Рима, из такого же бесцветного городишка, как Париж, Флоренция. Лондон, Венеция… Если у вас будет время, милости прошу, заходите как-нибудь ко мне, я мы спокойно поговорим, а сейчас меня ждет работа.
Он убежал.
Близился вечер, и, повторяя мысленно слова профессора Паллади, я направился в гостиницу. Лифта в ней не было: когда клиенты входили в холл, их номер подавался на первый этаж. Переступив порог, вы нажимали на кнопку, и ваш номер поднимался на тот этаж, на котором вам хотелось жить. Нажав на верхнюю кнопку, я очутился на последнем этаже небоскреба. Я повернул ручку рядом с дверью – окном, и передо мной открылась не какая-нибудь крошечная лоджия, а огромная терраса. Далеко внизу мерцали огоньки Архитектории. Это был не город, а восьмое чудо света.
«По-моему, так себе городишко», – сказал мне прохожий.
«Идейка», – говорил председатель.
«Не существует ничего самого… Ничто не может быть окончательно хорошо и удобно».
В голове у меня была полная мешанина. Кем считать профессора Паллади – сумасшедшим или мудрецом из мудрецов?
«В нашем деле нельзя останавливаться на достигнутом». Кто прав – люди вроде меня, готовые расхваливать все, что кажется им мало-мальски приличным, или те, кто все ругает, веря, что можно жить лучше и в более красивом мире?
Теперь мне было ясно: прав профессор Паллади. Его слова в моем сознании постепенно становились ярче огней Архитектории.
Я разорвал все свои наброски и в один присест написал совсем не ту статью, какую собирался написать: Архитектория, май
Итак, я в Архитектории – неплохом городе, который всего лишь раз в сто красивее Рима, Флоренции, Венеции и Ленинграда, вместе взятых. Город состоит из ряда довольно удачных построек. Разумеется, очень многое в нем оставляет желать лучшего.
Описав основные здания Архитектории, я продолжал:
Считаю своим долгом предупредить читателей, что это описание способно ввести их в заблуждение и они могут подумать, будто Архитектория не город, а чудо. В действительности, это далеко не так, хотя местные архитекторы и стараются, в меру своих скромных возможностей, сделать что-нибудь хорошее для своих земляков. Тем не менее, несмотря на благие намерения, с высокой трибуны конгресса прозвучало немало глупостей. За неимением лучшего, утверждены весьма посредственные проекты профессора Паллади…
Перечислив предложения профессора, основанные на его теории подвижной архитектуры, я написал в заключение:
Конечно, у человека, приезжающего сюда из Рима, Парижа или Нью – Йорка, возникает чувство, будто он попал из пещеры в добротной постройки дом; однако, чтобы в Архитектории можно было жить, нужно перестроить весь город.
Поставив точку, я тут же позвонил в редакцию и продиктовал по телефону статью, из которой мой главный редактор, коллеги-журналисты и читатели должны были узнать мое мнение о том, что такое настоящая архитектура.
Мнение главного редактора я узнал на следующее утро из полученной мной телеграммы: НЕ ЗНАЮ зпт ПОГЛУПЕЛ ТЫ ИЛИ ПОМЕШАЛСЯ тчк ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ТЫ УВОЛЕН тчк Г Л А В Р Е Д тчк
Подумаешь, испугал! Я был возбужден, голова у меня пылала, мысль судорожно работала. Я носился по городу, жадно изучая его архитектуру, восхищаясь каждой стеной. Слова профессора Паллади становились для меня все большим озарением, в особенности – его теория подвижной архитектуры.
Я вспомнил о его приглашении и зашел к нему. Он принял меня в мастерской, напоминающей вопросительный знак, и пояснил, что мастерская в форме вопросительного знака стимулирует полет фантазии и рождает полезные в любом деле сомнения.
Профессор спросил, что я написал о конгрессе, и я признался, что меня уволили.
– Весьма сожалею, – посочувствовал он.
– А я даже рад этому. За то время, что я в Архитектории, я многое понял. И решил остаться здесь и стать архитектором. На меня произвела огромное впечатление ваша теория подвижной архитектуры, ваши проекты перемещающихся в пространстве зданий, самоходных школ, единого памятника. Мне кажется, вашу идею не только можно, но и нужно значительно расширить и углубить. Если здания должны двигаться, то почему бы не двигаться и ансамблю в целом, то есть всему городу?
Профессор Паллади без всякого интереса смотрел на меня своими печальными глазами.
– Неужели вы не понимаете, профессор? Да ведь это величайшее открытие – движущийся город, который переезжает на зиму в теплые края, а летом – к морю! Вы не находите?
– Не вижу в этом ничего особенного, – услышал я в ответ. Возможно ли? Я предлагал ему построить первый в мире подвижный город, а он и бровью не повел!
– Впрочем, такой проектик можно было бы обмозговать, – продолжал он равнодушно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12