Бабурина снизила темп. Она идёт уже с предельным напряжением, и её начинает настигать Скуратова. Судья сказал мне, что Алиса беспокойно оглядывается и то и дело смотрит себе под ноги. Я включил микрофон.
– Внимание! – сообщил я. – Со второго километра сообщили, что первой и здесь прошла Бабурина. Однако она начинает заметно снижать скорость. Видимо, темп оказался ей не под силу. Скуратова начинает дожимать чемпионку Союза.
Такой поднялся рёв на трибунах, что я даже сам не слышал своих слов. Дрыжик ликовал:
– Сейчас она эту москвичку дожмет!
А Тюлькин, слыша это, подмигнул сам себе: «Думает, секрета я его не знаю. У Алисы мазь-то какая, спрашивается?»
Между тем на дистанции гонки разыгрывалась драма. Наташа была уже за спиной Алисы. Она шла своим широким, размашистым шагом, непринуждённо, как бы без всяких усилий, и все настигала, настигала неумолимо, бесповоротно. Тем временем Бабурина почувствовала, что лыжи у неё как будто не идут. На них стал налипать снег. Какое-то странное оцепенение начало находить на неё.
– Лыжню!.. – потребовала Наташа. Алиса, судорожно оглядываясь, делала тщетные усилия, чтобы уйти вперёд.
– Лыжню!.. – властно раздавалось уже над самым ухом её, И Бабурина была вынуждена свернуть немного в сторону, уступая на ходу накатанную лыжню. Наташа обошла её, даже не посмотрев в ту сторону.
Контроль кричал мне по телефону:
– У Тридцать первого номера очень усталый вид. Показывает на лыжи, скольжения нет. Видно, мазь подвела в связи с похолоданием.
Я быстро выключил у себя микрофон, над которым загорелся зелёный сигнал. Затем, кое-что записав для себя, я снова нажал кнопку. Вспыхнул красный сигнал: «Включено», и я объявил по радио, что Скуратова настигла и обошла Бабурину.
Овации сотрясали трибуны.
– У Бабуриной, по-видимому, неполадки с мазью или креплением, – сообщил я.
Тут в радиорубку осторожно, бочком, вошёл Тюлькин. Я тотчас выключил микрофон и предупредил вошедшего
– Ты только тихо. Видишь сигнал? Следи! Если красный – ни звука. Понял?
Тюлькин торопливо закивал и даже зажмурился. Минуту-другую я прислушивался к тому, что мне сообщали через мои наушники с дистанции. Затем я сделал знак Тюлькину и снова включил микрофон.
– С дистанции сообщают, что чемпионка теряет ход. Её начинают обходить уже другие лыжницы… Слышал? – обратился я, выключив микрофон, к Тюлькину. – Алиса-то выходит из игры. Это ты ей лыжи мазал?
Тюлькин в сердцах стукнул кулаком по столу:
– Мне мазь эту сама Скуратова дала, видно, нарочно подсунула. Вот чалдоны, жулье, зимогоры проклятые! Обманули, выходит, а я-то думал, у них тут по-честному…
Он захлопнул рот, зажимая его обеими руками, и в ужасе показал мне глазами на микрофон. Над ним ярко горел красный сигнал «включено». Очевидно, от удара руки Тюлькина о стол микрофон сам включился. Я тотчас нажал на кнопку, вспыхнул зелёный свет, но было уже поздно. Нас слышали. Я увидел, что страшное волнение охватило трибуны. Люди вскакивали, потрясали кулаками в мою сторону. Старик Скуратов поднялся со своей скамьи.
– Не поверю!–донёсся до меня его голос, когда я, выпроваживая Тюлькина, приоткрыл дверь своей кабины. – Убей меня, однако, не поверю, чтобы Наташа такое допустила. Понапрасну наговаривают.
Как узнал я потом, нас слышали не только на трибунах. Разговор мой с Тюлькиным прозвучал и в радионаушниках, которые надел на себя Чудинов в кабине аэросаней. Он разом схватил за плечо водителя:
– Давай сворачивай. Жми на третий километр… Давай полный газ… Прошу, гони, браток!
Водитель резко увеличил обороты мотора. Взревевшие сани набрали скорость. Стрелка спидометра перед глазами Чудинова, дрожа, дошла до восьмидесяти, потом, поёрзав на месте, дотянулась до девяноста.
Водитель, перегнувшись к Чудинову, сквозь рёв мотора крикнул ему в ухо:
– Там к дистанции не пройдём – перелесок!
– Стой! – приказал Чудинов.
Сани остановились, почти завертевшись на месте. Чудинов спрыгнул, сорвал с борта лыжи. Перед ним простиралась зеркальная гладь замёрзшего озера. У берега парень в толстом стёганом комбинезоне возился возле буера.
– Эй, друг!–крикнул, подбегая к нему, Чудинов. – Как бы быстрее на ту сторону?
Через мгновение он лежал вместе с гонщиком-буеристом на стремглав несущейся ледовой яхте. Ветер, до предела напрягши паруса, рвал с мачты узкий вымпел; из-под огромных и широких, как меч, коньков, казалось, вылетали искры, звенящий шорох скольжения и гром ветра в ушах почти оглушали. И вот буер подлетел к берегу. Чудинов прыгнул на откос, помахал гонщику рукой, благодаря его за помощь, торопливо надел лыжи и пошёл узкой просекой. Он спустился, разгоняя ход, с крутого холма, промчался между деревьями. Буерист смотрел ему вслед, покачивая от восторга головой: да, это был высокий класс горнолыжного хода.
Выскочив из лесочка, Чудинов промчался по косогору. И тут перед ним оказался небольшой овраг. Лыжник сделал крутой разворот, пронёсся, как с трамплина, по воздуху, но, приземлившись, почувствовал острую боль в раненом колене. Он повалился в снег. Страшная ломота свела всю ногу. Всё же он заставил себя встать и двинулся к трассе. Путь ему преградило полотно узкоколейки, которое шло от каменоломен к руднику. Пришлось перебираться осторожно через рельсы. До третьего километра дистанции оставалось ещё порядочное расстояние. Боль в колене становилась почти невыносимой при каждом шаге.
Когда Чудинов, вскарабкавшись на полотно узкоколейки, уже собирался перешагнуть через рельсы, он услышал справа за леском пронзительный свисток. И прямо на него вылетел ярко раскрашенный красно-синий локомотивчик, быстро вытягивавший из-за перелеска хвост из четырёх так же ярко раскрашенных вагончиков. Поезд показался Чудинову неестественно маленьким. Крохотным был этот паровозик, старательно пыхтевший паром. Совсем игрушечными выглядели прытко катившие вагончики – зелёный, красный, жёлтый и голубой. Но казавшийся карликовым пёстрый поезд мчался туда, куда как можно скорее надо было добраться Чудинову. Он замахал руками навстречу, сорвал с себя шапку, стал делать ею знаки, прося остановиться. Паровозик сперва несколько раз коротко свистнул, а потом, как бы обиженно, затормозил. Чудинов, превозмогая боль, бежал навстречу, стуча лыжами по шпалам. Вдруг ему показалось, что он слышит очень знакомый мальчишеский хрипловатый басок. Из окна будки машиниста высовывался Сергунок.
Тут только вспомнил Чудинов, что летом, как он слышал, под Зимогорском открылась детская железная дорога. Зимой она не работала. Но ради праздника её, видно, пустили.
Подбежав к паровозику, он легко заглянул прямо в будку. Там хозяйничал паренёк лет шестнадцати в большой фуражке железнодорожника и подпрыгивая, весь чумазый от угольной пыли, видно выполнявший добровольно обязанности кочегара Сергунок. Чудинов торопливо попросил, чтобы его подвезли поближе к трассе, а там уж он доберётся сам на лыжах.
Юный машинист был суров, вынужденная остановка нарушала ему весь график. Он покачал головой, но тут все решило вмешательство Сергунка.
– Давай, Семён… Пускай садится, подвезём, – упрашивал он машиниста. – Это же знаешь кто?.. – Он что-то шепнул на ухо машинисту, ткнувшись ему носом в щёку и оставив на ней след угля.
Юный машинист с уважением поглядел на Чудинова.
– Ладно, – разрешил он наконец. – Только с лыжами в вагон нельзя: краску поцарапают. Нам не велят. Вы залазьте тут, я подвезу куда надо.
Чудинов шагнул прямо с земли в низенькую будку локомотива, почувствовав себя великовозрастным второгодником, который втиснулся в маленькую парту. Локомотивчик посопел, шаркнул по снегу паром, дёрнулся и покатил.
Сергунок о чём-то расспрашивал Чудинова, но сунувшисъ из будки, не слушая, смотрел в сторону приближавшейся трассы. Там, где полотно узкоколейки, сделав полукруг, уходило в сторону стадиона, Чудинов попросил притормозить, соскочил на ходу, поблагодарил машиниста, встал на лыжи и понёсся навстречу вылетевшим из-за группы деревьев лыжницам. Он ещё издали узнал среди них Наташу.
Она шла широким, свободным шагом. Чудинову хорошо был виден издали номер «32» на её груди. Уже не чувствуя в эту минуту боли, он помчался наперерез, сделал, поравнявшись с Наташей, мастерский поворот и пошёл рядом с ней. Девушка словно летела над лыжнёй, так широко и плавно уносил её вперёд каждый взмах руки, каждый толчок палки, сопровождавший широкий посыл лыжи. Она расцвела, заулыбалась, увидев тренера, ожидая ободряющих его слов, тронутая тем, что он встретил её даже раньше, чем обещал, на трассе. Но Чудинов на полном ходу зло бросил ей:
– Что за притирку вы дали вчера Бабуриной?
Продолжая быстро скользить, не сбавляя хода, Наташа крикнула:
– Не притирку, а мазь отцовскую, при вас же.
– А лыжи почему у неё не скользят?
– Это уже ваша забота, а не моя, – возмутилась Наташа, продолжая мчаться рядом.
Он должен был напрягать силы, чтобы не отстать от неё.
– Одной мазью мазали.
– Одной?.. А весь стадион кричит и по радио я слышал, что Скуратова нарочно подсунула Бабуриной…
Наташа яростно застопорила, врезаясь в снег ребром лыжи, разом повернувшись поперёк лыжни.
– Что-о? Подсунула?!

Обе принялись перемазывать очищенные от снега лыжи.
Чудинов тоже стал. Заговорил отрывисто:
– Если нет, я вам верю, перемажьте ей. Вот мой совет. – Он выхватил из кармана секундомер. – Что делать! К чёрту арифметику. Честь дороже. Наверстаете.
За ними всё ближе и ближе прозвучало:
– Лыжню!.. Лыжню!..
Наташу обошли одна за другой две лыжницы «Радуги». Приближалась и Алиса. Наташа и Чудинов, не выдержав,побежали изо всех сил навстречу ей. Алиса шла, с трудом волоча лыжи, на которых уже налипло немало снегу. У неё были слёзы на глазах, когда она увидела Наташу и Чудинова.
– Вот… Поверила Тюлькину, а мне нарочно… Наташа почти кинулась на неё, сердито и торопливо стаскивая Алису с лыж.
– Болтаете зря. Перемазывайте быстро! Алиса, уже ничего не понимая, испуганно и недоверчиво уставилась на неё.
– Где я буду перемазывать, чем?
– А вы не разговаривайте много, – распоряжалась Наташа. – У меня запасная с собой, по-нашему, по-охотничьему. Ну, быстро!
– Я уж и так из графика вышла, – чуть не всхлипывая, сказала Алиса.
– Сколько мы теряем? – спросила Наташа.
– Пятьдесят две, – сообщил, глядя на секундомер, Чудинов. – Не тратьте вы зря времени, управляйтесь живее.
– Ладно, – проговорила Наташа, уже выдернув из-под Алисы лыжи. – Берите ваши пятьдесят две, только живо. Вы не думайте, я вам уступать не собираюсь. О кубке забочусь, чтобы не проиграть из-за вас. Степан Михайлович, отойдите, прошу, а то скажут, правила нарушаем, вон контролёр смотрит. – Она быстро поскоблила ногтем лыжу Бабуриной, понюхала. – Да они кремом каким-то у вас намазаны. Поняла все… Это Дрыжика крем. Он мне всучил. Тюлькин ваш перепутал или нарочно – думал, хитрю.
Она уже давно вытащила из-за пазухи ладанку, мгновенно отрезала ножичком брусок, чтобы не остыл на ветру, согрела дыханием, сунула полбрусочка в руки Алисы, и обе они принялись, словно наперегонки, перемазывать очищенные от снега лыжи.
– По-охотничьи, – торопливо пояснила Наташа, – как отец учил. Наши так всегда носят, тёплую. Степан Михайлович, вы время-то засекли, время говорите. График весь полетел.
– Давайте, Наташенька, давайте! – торопил Чудинов. – Тридцать секунд… Тридцать пять… Алиса, торопись, кубок трещит… Сорок… Ну, быстрее, быстрее…
Их обходила одна из лыжниц «Маяка». Ничего не понимая, она оглядывалась и даже стала притормаживать.
– Не оглядывайся! – в один голос закричали Наташа и Чудинов.
Секундомер назойливо тикал, гоня мелкими толчками стрелку по кругу.
– Сорок пять… – считал Чудинов, – сорок семь… Копухи вы обе! Марш!
Смазка была закончена. Алиса ловким движением закрепила лыжи на ногах, попробовала скольжение и, словно птица, получившая волю, рванулась вперёд, будто и позабыв про Наташу. Наташа возмущённо обернулась к Чудинову.
– И правильно! – крикнул тренер, толкая её в плечо. – Каждая секунда на счету! Потеряли ведь в сумме свыше полутора минут… Опять засиделась на старте. Марш!
Наташа заскользила по лыжне.
– Вперёд! «Лёссе алле» – дайте хода, как на турнирах говорили.
– Не обойти мне её теперь, – через плечо бросила Наташа.
– Обойдёте! Уж теперь злости-то у вас хватит!
И Наташа унеслась вдогонку за Алисой. Чудинов сделал несколько шагов, чтобы взять разгон и последовать за ними, но вдруг боль, уже нестерпимая, такая, какой он несколько лет не испытывал, словно раскроила ему колено. Со стоном он ничком повалился в снег, вцепившись пальцами в сухожилие под коленом.
ГЛАВА XVIII
Финиш
Обнявшись крепче двух друзей…
М. Ю. Лермонтов
Контролёр с дистанции сообщил мне обо всём, что произошло на третьем километре. Он только ничего не сказал о Чудинове, так как тот упал уже за возвышенностью, скрывшей его от судьи. Я поспешил через микрофон известить всех зрителей, что Скуратова, самоотверженно задержавшись, помогла Бабуриной перемазать лыжи по местному охотничьему способу. Правда, это позволило Гвахарии и Валаевой из «Радуги» обойти обеих лыжниц «Маяка». Теперь у «Радуги» были все шансы отыграть почти уже потерянный кубок.
Трудно передать, что происходило на трибунах. Весь стадион кипел. Башлычки так и подпрыгивали над своими местами. Катюша, уткнувшись головой в колени Таисии Валерьяновны, колотилась о них клобучком, так что кисточка на нём отчаянно металась… Вскоре появился и запыхавшийся, весь в угле, Сергунок.
– Таисия Валерьяновна, тётя Тася, а зачем же она остановилась? Ведь её теперь все перегонят? – сокрушались малыши.
Таисия Валерьяновна старалась приподнять за кончик башлыка голову Катюши, нагнувшись к ней. Успокаивала ребят:
– Что делать, ребятки, нужно было. Дело по совести идёт. Вам этого ещё не понять.
– Нет, понять! – твердил Сергунок. – Это она по чести сделала. Нарочно так поступила, да? Ведь она ещё догонит, да?
Никита Евграфович тёр своей шапкой голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28