«А. Валентинов «Ола»»: Эксмо; Москва; 2004
ISBN 5-699-06483-4
Аннотация
Ола – Всесожжение, жертва Господу. Только она может спасти страну от гибели, отогнать беду. Но что и кто станет этой жертвой?
Действие новой историко-философской фантазии Андрея Валентинова происходит в Испании XV века. Америка еще не открыта, Колумб только готовит свою экспедицию. А по пыльным дорогам Кастилии едет на нелепом коньке сухорукий идальго Дон Саладо – борец с великанами и колдунами, защитник прекрасных принцесс. Но что он может сделать, если впереди не ветряная мельница, а Сожженная Земля и Дракон Супремы, разжигающий своим пламенем костры инквизиции? Или все-таки может? Каравелла «Стяг Иисусов» поднимает паруса…
В книгу также вошли фрагменты из исторических источников, интервью с автором и отклики на книгу.
Андрей Валентинов
ОЛА
Если жертва его есть Всесожжение, пусть принесет ее без порока; пусть приведет ее к дверям скинии собрания, чтобы приобрести ему благоволение пред Господом; и возложит руку свою на голову жертвы Всесожжения – и приобретет он благоволение, во очищение грехов его; священники же принесут кровь и покропят кровью со всех сторон на жертвенник; и снимет кожу с жертвы Всесожжения и рассечет ее на части; священники же положат на жертвенник огонь и на огне разложат дрова; и сожжет священник все на жертвеннике.
Это Ола – Всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу.
Книга Левит, 1, 3-9.

Мигелю
де Сервантесу Сааведра
Дон Мигель!
С почтительностью, какую внушает мне Ваше величие, молю Вас принять мою книгу под милостивое свое покровительство, дабы, хоть и лишенная драгоценных украшений изящества и учености, обычно составляющих убранство произведений, выходящих из-под пера людей просвещенных, дерзнула она под сенью Вашей Милости бесстрашно предстать на суд тех, кто, выходя за пределы собственного невежества, имеет обыкновение выносить не столько справедливый, сколь суровый приговор. Вы и без клятвы можете поверить, как хотелось бы мне, чтобы эта книга, плод моего разумения, являла собою верх красоты, изящества и глубокомыслия. Но отменить закон природы, согласно которому всякое живое существо порождает себе подобное, не в моей власти. А когда так, то что же иное мог породить мой ум, если не эту повесть? Случается иной раз, что у кого-нибудь родится безобразный и нескладный сын, однако же любовь спешит наложить повязку на глаза отца, и он не только не замечает его недостатков, но, напротив того, в самих этих недостатках находит нечто остроумное и привлекательное. Вы же, Ваша Милость, вперив очи мудрости своей в мои благие намерения, надеюсь, не отвергнете столь слабого изъявления нижайшей моей преданности.
Надеюсь также, Дон Мигель, Вы простите меня за то, что все искренние слова, написанные выше, принадлежат не мне, а именно Вам и взяты из Вашей бессмертной Книги. Свет, зажженный Вами, Ваша Милость, четыре века назад, не погас и ныне возвращается к Вам же.
Автор
НА КНИГУ «ОЛА»

УРГАНДА НЕУЛОВИМАЯ
Эй, любители фанта (зий!)
Налетайте, книжка вы(шла!)
Про идальго с кабалье(ро,)
Про красоток, про чудо(вищ,)
Про ужасных людое(дов)
И, конечно, про драко(нов.)
Хватит мудрствовать лук(аво)
И сушить мозги без тол(ку,)
Философий начитав(шись!)
То ли дело, меч взяв слав(ный,)
Долбануть врага по шле(му, —)
Не на игрищах – взаправ(ду,)
Да чтоб звон пошел по ми(ру —)
Этим с вами и займем(ся!)
Мимо замков великан(ских,)
Через чары колдовски(е,)
Поплывем за Море Мра(ка,)
А что там – пока загад(ка,)
Прочитайте – ясно бу(дет.)
Если ты решила, кни (га,)
Путь направить к тем, кто зна(ет,)
Там тебе дурак не ска(жет,)
Что ты пальцы ставишь кри(во.)
Если же тебе приспи(чит)
Даться в руки остоло(пам,)
Так они тебе в два сче(та)
Разлетятся пальцем в не(бо,)
А меж тем все ногти б съе(ли,)
Чтоб явить свою уче(ность.)
Ты, не слушай, друг, эсте (тов —)
Все эстеты – мужелож(цы,)
Лишь себе подобных хва(лят,)
А за что – вполне понят(но.)
Ну, а кто не мужело(жец —)
Прочитай – жалеть не ста(нешь!)
Книжка эта – про пика(ро,) [1]
Про братка-контрабандис(та)
Да про рыцаря-геро(я,)
Да про юную деви(цу,)
Да про призраков ужас(ных,)
В общем, весь набор в нали(чьи,)
Ночью даже будет снить(ся.)
Ну, кто смелый? Все за мно(ю!)

НАЧО БЛАНКО по прозвищу БЕЛЫЙ ИДАЛЬГО

СОНЕТ
Ошибочка! Наш автор пошутил,
Прошу меня назвать совсем иначе.
Я не идальго, просто Белый Начо,
Вовеки в эскудеро [2] не ходил!
Мне ни к чему дворянской спеси пыл.
А риск смертельный ни к чему тем паче.
Щит на монетах я носить любил.
А если рыцарь был – то лишь Удачи.
Пикаро я, обычный вор морской.
Не рыцарский роман, а плутовской
Строчить про Начо Бланко было б впору.
Не по плечу мне белый плащ с крестом.
Не жить мне меж молитвой и постом.
Но делать нечего. Спешу я в бой, сеньоры!

ДОН САЛАДО

СОНЕТ
Кто здесь смешон, так это – только я.
Калека в мятом шлеме, в старых латах,
С рукой сухой (спасибо, не горбатый!),
О ком страна забыла и семья.
Пусть так, пускай нелепа жизнь моя.
Мне ни к чему гнить в каменных палатах,
Дороги камень – он ценнее злата.
И судьями мне Бог лишь – и друзья.
Я вижу то, что прочим не узреть,
Вершу я то, что трусам не посметь.
Пускай смеются, пусть кричат мне: «Враль!»
Всю мудрость, все богатства, все владенья
Не променяю на свои виденья.
И верю, что увижу я Грааль!

ЛИСЕНСИАТ [3] АЛЕССАНДРО МАРИЯ РОХАС

СОНЕТ
Ученый муж, что слова в простоте
Не молвит. И подобно попугаю
Твердит: «Не может быть!» – в ответ мечте
Неужто я таков? Ей-ей, не знаю.
Смешная роль – читать moralite.
Но автор строг ко мне – и я читаю,
Репейником болтаюсь на хвосте,
Хоть сам и ни черта не понимаю.
Таков удел, увы, печальный мой.
Я резонер, я вовсе не герой.
Толстяк в очках, почти дурак из сказки!
Но – лишь пока. И стану я иным,
Когда подступит Смерть к друзьям моим
И миг настанет всем нам скинуть маски.

АКАДЕМИКИ ЧЕРТОБЕС, ТИКИ-ТАК И ЛИЗОБЛЮД

СОНЕТ
Роман плохой, его читать не след.
Во-первых, автор путает все факты
Истории. Предмет не знает он —
Ни лошадей, ни лат и ни одежды.
А во-вторых, опять Добро и Зло!
Опять борьба меж ними, понимаешь!
Какая скука! Если б киберпанк!
Драконы в виртуалке – это круто.
А в-третьих – ну, не любим мы его!
А кто не люб нам, тот и не писатель.
А посему, кто дочитал доселе,
Захлопни книжку – и о ней забудь!
Когда б еще мы рифмовать умели,
Мы б вам похлеще песенку напели!

ОСЕЛ КУЛО

СОНЕТ
Назвали так, что стыдно повторить.
Ну чем я плох? Своей ослиной шкурой?
«Осел, – кричат, – осел!» Бреду понуро.
Ей-богу, впору только слезы лить!
А между тем повествованья нить
Не рвется, скреплена моей натурой
Ослиною, простой – но трубадурам
Лишь рыцарей положено хвалить.
Таков удел. Нагрузят, как верблюда,
И – по ушам! Как только выжил – чудо!
Легко героем слыть, осла кляня!
Но ты, Читатель, рассуди без лести.
Взгляни, чего я стою честь по чести.
Ведь все в романе началось с меня!

Часть первая. КАЛЕЧНЫЙ ИДАЛЬГО
ЛОА [4]
Чтоб гулялось веселее,
Чтобы скука не знобила,
Кинем краски вдоль дороги.
Желтый цвет – на Алькудийо,
Поле, мертвое от солнца,
Под бескрайним синим небом.
Красный цвет для гор оставим,
Для утесов Сьерра-Мадре.
И немного еще белый —
Для героя шевелюры
(Что диковинка в Кастилье,
Потому он Начо Бланко),
А чтоб в такт нам ехать было,
Заиграем самакуэку —
Страсть, что смешана с весельем:
Без заботы и без горя.
Что за горе у пикаро?
А забот и быть не может,
Ежли двор есть постоялый,
Где сиесту проведем мы
Под винцо (чуток с кислинкой,
Да другого не достанешь).
Желтый, синий, красный, белый.
Самакуэка!
ХОРНАДА [5] I. О том, как я стал богаче на два эскудо [6] и на одного рыцаря
Ну где, скажите на милость, слыхано, чтобы осла – осла! – звали Куло? Осел и без того – скотина из последних, хуже галисийца, честное слово. Ну а если его (осла, не галисийца) еще и кличут Задницей!…
Вот и влип. Не осел, конечно. Я влип. Влип, а точнее, застрял аккурат посреди Алькудийских, будь они трижды неладны, полей. Картинка что надо: жарынь, на небе – ни тучки, спрятались, поди, на горизонте – три дохлых ветряка, а вокруг – овцы, овцы, овцы, серые такие. И тоже полудохлые от жары. Ну и мы с ослом. Который Куло.
Знал я, знал, что обманет Одноглазый Пепе! Глаз-то один, а как глянет… Я ведь у него честно выиграл, у него «десять» выпало, у меня «одиннадцать». Так он, мерзавец, вначале отыграться хотел. В карты, в «королевство». Ну, я-то в карты не игрок, пусть в них французишки, которые их и выдумали, играют. Кости – другое дело, вот в кости я его и обставил. Честно – на пять серебряных реалов. Ну а он, Пепе-поганец, как с картами не обломилось, всучил мне осла, вот этого самого Куло. Вместо денег. А мне ехать было самое время, вот я сдуру и согласился, тем более осел вроде как ничего, серый, даже с колокольчиком. Подкованный притом, ровно не осел – мул какой-то.
Ну и влип.
Вначале эта скотина идти не хотела. Ну совсем никак. Ни с вьюком, ни без вьюка. Потом пошла, но не на юг, к Севилье, а на север, не иначе в мою родную Астурию собралась. А когда мы наконец как-то поладили – захромала. Подкова, оказывается, у этого Куло на одном гвозде висела.
И вот, пожалуйста: полдень, жара, Алькудийские поля, а впереди – харчевня Молинильо, последнее место во всей северной Андалузии, куда бы мне хотелось заглянуть. Во-первых, винишко там дрянь дрянью. Во-вторых, тамошней ольей [7] только крыс травить, в-третьих…
Ну, да что там! Деваться-то некуда. Только и осталось, что Пепе Одноглазого сердечно помянуть, Задницу этого до ворот дотащить, стреножить, чтобы не похромал куда не следует…
Уже на крыльце понял – бьют. Да не просто, а от всей души. Визг женский, крики, а в перерывах «бух-бух!», «бух-бух!». И громко так! Мне даже показалось, что по железу колотят. Вроде как в кузнице. Взялся я за ручку дверную…
– Сеньоры! Ради Господа, сеньоры! Не трогайте его! Бу-бух!
Ясно! Лупят, и славно лупят. И вроде как действительно по железу. Но не в кузнице, это уж точно. Душевное это местечко – заведение папаши Молинильо!
А как вошел, как огляделся…
– Не трогайте, не трогайте его!
Его – которого лупят, понятное дело. Длинный такой дядька, худой, поперек пола неметеного разлегся, встать пытается. Да где там! Рядом трое, чернобородые, в шароварах цветных, в платках пестрых…
Бу-бух!
Ах вот оно что! Дядька-то в латах. Вот почему я о кузнице подумал! Как они еще ноги себе не отбили? Башмаки, конечно, тяжелые, и подметки деревянные…
– Не трогайте его, сеньоры! Сеньор, сеньор, заступитесь!
Вот и дама! Да не простая, в дорожной маске [8], плащ не какой-нибудь, генуэзский, сразу видно. Неужели без слуг? Ага, и слуга имеется, вон он, к стеночке прижался, мешать не хочет…
Бу-бух!
Служаночка-козочка тоже подальше отошла, глазенками лупает, а папаша Молинильо, само собой, за стойкой, кружки протирает. И не видит ничего, и не слышит…
– Сеньор, сеньор, ради Девы Святой, вмешайтесь, они же его убьют!
Кажется, это мне. Я даже оглядываться не стал. Хватит с меня и Задницы. Мне бы кружку кислятины здешней пропустить да Куло подковать…
– Сеньор!!!
– Ладно! – вздохнул я. – Эй, парни, вы там прервитесь, мне пройти надо!
Прервались. Прервались – и плохо так на меня посмотрели.
Они – на меня. Я – на них.
Все ясно, гуртовщики из Месты [9]. И одеты сходно, и плащи-сайяли в углу грудой свалены. Это мне все ясно. А им?
– Тебе что, парень, тоже захотелось?
– Мне? – восхитился я.
Дагу, что у пряжки висит, даже поправлять не стал. Не слепые, заметят. И дагу, и белый платок на голове, и поясок-агухету с бляшками, и серьгу в левом ухе – серебряную.
– А-а, с Берега, что ли? Ну, проходи! Эй, ребята, пошли хлебнем по кружечке!
Заметили! Они, конечно, Места, ну, а мы – Коста [10]. Тоже не сушеные тараканы.
Звякнуло, грюкнуло. Этот дядька, который в латах, отползти пытался. Поглядел я на него…
– А ему нальем?
– Ему? – хором-басом. – Ему?!
Между тем наш латник умудрился перейти на четвереньки. Плохо это у него получалось. В латах оно не очень удобно, к тому же левая рука…
Всмотрелся я, присвистнул, головой покачал:
– Так он же калека! Вы чего, парни, калек бить начали?
– Видел бы ты этого калеку! – возмутился кто-то, но уже тоном пониже. Отходчивые они, здешние гуртовщики.
Пойло оказалось пойлом, олья – ольей, парни из Месты – парнями из Месты. Не лучше и не хуже. Зря о них всякое болтают, будто и разбойники, и грабители. Обычные гуртовщики, спокойные даже – если, конечно, ближе чем на лигу [11] к ним не подходить. Ну, мы-то, ребята с Берега, их не боимся. У нас с Местой вроде как перемирие.
В общем, выпили по пол-асумбре [12], кружками стукнулись ради знакомства.
– Начо Бланко к вашим услугам, сеньоры, – сообщил я. – А назовете Бланкито – в ухо дам! [13]
– Это который Бланко? – поинтересовался самый бородатый. – Который от Пабло Калабрийца?
Слышали! Тесен мир!
– Так ведь, Начо, или мы сами не видим? Калека он, понятное дело, мы калек и пальцем не трогаем. Так и сидел бы тихо! Мы, значит, зашли, винца спросили, я козе этой, служанке тутошней, леща дал, как водится, а он…
«Он» – тот самый латник. Меч выхватил, заорал…
– И ведь чего заорал-то? Уйдите, мол, людоеды, от прекрасной инфанты! Мы-то людоеды? Обидно даже! А инфанта… Тьфу, и сказать стыдно. Ну как такого не отделать?
Защитника прекрасных инфант мы усадили на лавку, вручив кружку все той же кислятины. Я почему-то ждал, что дама, которая в маске, к страдальцу тут же подбежит – платочек к синякам прикладывать. Ан нет, вина заказала (не здешнего – неаполитанского) и в сторону отвернулась. Вроде как неинтересно ей стало.
…Неаполитанского! Обидно даже. Сколько по Кастилии [14] нашей да по Арагону ездил, ни разу приличного винца не выпил. Местного то есть. А все мавры, будь они! Вот и приходится сеньорам важным, у кого золотишко в кошелях позвякивает, неаполитанское пить (нам с Калабрийцем забота!). Говорят, посадили виноградники в Малаге и в Хересе, но когда еще они вырастут! Да и вырастут ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9