Невий с его архаикой, которую сейчас смешно читать, Гай Луцилий — и все. Поэтому мы с другом моим Титом Лукрецием Каром...

Антифон
Его голос слышу до сих пор — красивый, мягкий. Лукреций Кар и Марк Туллий, друзья Гая, очень любили его стихи. Марк Туллий все повторял: «Слова, слова! Откуда Гай берет слова?»
С Марком Туллием Цицероном мы враги. Навечно! Я не простила, даже узнав, как страшно убивали его озверевшие легионеры Антония.
— Учитель! — спросила я однажды. — Сколько раз прощать врагу моему, согрешающему против меня? Не до семи ли раз?
— Не говорю тебе: до семи раз, — покачал головой Он, — но до седмижды семидесяти.
— Четыре девяносто раз? — поразилась я.
— Да! Но на четыреста девяносто первый — сокруши кости его, разметай прах по ветру — и перебей его род до седьмого колена!

* * *
Жабу уберите, жабу!!!
Умереть бы. Или уже умерла? Если умерла, зачем жабу в живот засунули? Больно!
— Папия, Папия, что с тобой?
— Госпожа Папия, да простит мне твой гений, встать бы тебе.
Жабу, жабу зачем, ненавижу жаб! В животе жаба, в горле жаба, булькает... Или это я булькаю?
— Папия, сейчас я лекаря...
— Остынь, господин Фламиний. Лекаря! Еще скажи, фармакопола драного! Эх, отпустили девчонку одну!..
Гай с Аяксом рядом, но я их не вижу, все из-за жабы, из-за трех жаб, дюжины, двух дюжин...
— Ты вот чего, мой господин! Беги-ка в лавку соседнюю да вели «утреннего нектара» горшок принести. Полный! Видал, как наразбавлялась!.. Ей пора завтрак сюда волочь, того и гляди удивятся, чего о хозяйке позабыла.
Ничего, Аякс, ничего, сейчас открою глаза, встану, сойду вниз, потребую горячей воды и завтрак для сиятельной, пропади она пропадом, Фабии Фистулы. Со мной все в порядке, все помню, только не понимаю, откуда жабы, я не глотала никаких жаб...
Не глотала. Но лучше бы проглотила.

* * *
В школу Батиата одной идти было нельзя, не поймут — и не оценят. На свободную трапезу перед завтрашним боем пожаловать изволит не кто-нибудь — сама светлейшая Фабия, гость Капуи! Первый мой (и ее!) выход в люди. К гладиаторам — потому что там римских глаз меньше, если ошибусь в чем, не беда. Нравы простые, извинят.
И еще одна причина имелась.
Одной идти было нельзя, но ни Аякса, ни Гая я решила не брать. Аякс на виду слишком, знают его все, значит, И мною не в меру заинтересуются. А вот поэта взять стоило, но удержало что-то. Шла я туда не для бесед о Невии и Луцилии.
— Простые там порядки, госпожа Папия, верно. Простые, но твердые. Кто поит-кормит, тот и хозяин. Угощает конечно, устроитель игр, но и гости стараться должны.
Решилось все быстро. Вино и снедь Аякса купить попросила, все равно ему лучше знать, что и как. В помощь себе парня наняла, крепкого и с дубиной. Не из гладиаторов, чтобы вопросов меньше. А слушок по школе заранее пущен был: мол, есть такая сиятельная из Рима, гладиаторов любит и в гости придет. И здесь без одноглазого не обошлось.
— И еще, госпожа Папия. За столом — ничего лишнего, только словами можно. И пересаживаться не принято, уж не знаю почему. Чашу вина послать или там здоровье выпить — сколько угодно. А как все из-за стола встанут, светильники гасить начнут, вот тогда уж в полную волю можно. Гладиатор гостью без приглашения и пальцем не тронет. Кому на крест охота? Так что сама она должна подойти и сказать: проводи меня, мой гладиатор! Или даже попроще чего... Госпожа Папия, я же так, на всякий случай! Ничего в виду не имею, Геркулесом клянусь!..
То, что школу Батиата Аякс мне не только словами описал, но и на табличке нарисовал, и так понятно. Гай тоже не подвел — припомнил несколько стишат про гладиаторскую доблесть да храбрость. Вдруг пригодятся?
Помогали мне, старались, под руки, можно сказать, вели. И что в итоге? Лежу пластом на подстилке, грязная, полудохлая, с жабами во всех местах сразу. Навоевалась! Наразбавлялась, как Аякс выразился. Полный разгром, словно при Каннах. Или все-таки не совсем?
Не кое-что даже, больше. Если бы не жабы!

* * *

Каст — Марсова племени утеха.
Эномай может по-всякому сражаться.
Ганник — школы нашей страх и ужас.
Крикс — и гладиатор, и учитель.
Вибий смерть собою замещает.
Сир с любым оружьем побеждает...
Двор квадратом — огромный, камнем неровным мощенный, колонны дорические, ворота в железе. Посредине стол тем же квадратом и ложа, шерстяными покрывалами устланные. Все как Аякс рассказывал.
Гай Фламиний зря старался — Невии и Луцилии и без него в здешних местах водились. Бесконечная поэма (воску б в уши!), в которой перечислялись чуть ли не все ученики школы Батиата, читалась уже третью клепсидру.
За столом было скучно — по крайней мере, мне. Матроне на таких пиршествах полагалось не сидеть, а восседать, не пить, а испивать, не веселиться — вид принимать.
Пока горят светильники, если все тому же одноглазому верить.
Вид я приняла, покрывало на голове поправила (белила — белилами, а опаска есть), локтем на край стола оперлась.
Восседаю.
Чаша с вином под носом, справа омар клешней грозит, слева рыбы хвост кажут. Но — не естся и не пьется. Бахус его знает почему! То ли восседать да испивать не привыкла, то ли из-за того, что пирую с покойниками. Как там Аякс говорил? Завтра половина свободными станет...
А так, ничего особенного. Видела я, как гуртовщики гуляют, как сукновалы, как грузчики. Любят италийцы У стола собраться, был вы повод! Потому-то у всех на такой случай казна заведена. По закону — для поминок и похорон, а на деле именно для этого. У Плутона не погуляешь.
И соседи попались скучные. Справа от меня (ближе к омару) — некто пожилой, виду явно не гладиаторского, с брюшком изрядным. Но и не чужак, наверняка из школы, дабы гостье знатной все вокруг пояснять и разъяснять. Слева даже не сосед — соседка, тоже гостья, но ее я и рассматривать не стала. Не из сиятельных, точно. И даже не из совершеннейших. А до остальных госпоже Фабии дела нет.
Едят, пьют, возглашают, поэма, кажется, кончилась. А много бойцов у Батиата! Сколько именно, спрашивать не стала, успеется. Лишь поинтересовалась у соседа с брюхом, кто таков «и гладиатор, и учитель Крикс»? Имя уж больно приметное. «Носящий Браслет» — наше, оскское.
Оказалось — ничего особенного. Гладиатор. «Галл», опытный, двадцать побед, пять ранений, дважды отпущен с арены «стоящим». Иногда заменяет рудиария, потому и учитель.
Запомнила.
Амфоры и кожаные мехи пустели, чаши пустели, разговор криками сменяться стал, песню затянули, кто-то с ложа скатился и в сторонку — облегчаться. Кажется, пора. Шепнула соседу, тот кивнул, кого-то подманил...
— Сиятельная Фабия Фистула отсылает победную чашу славному бойцу и победителю Эномаю!
Вот! За тем и шла — себя проверить. И не только себя.
Моя победная чаша — не первая за вечер, негоже сиятельной спешить. Но — услышали, закричали, какой-то парень слева встал. И я встала — победителю, что мне пятьсот сестерциев принес, улыбнуться. Глазами поискала, нашла.
Охнула. Не хуже моего Гая охнула! Ахнула даже. Видела я парней всяких, видела красивых, видела таких, за которыми девицы табунами бегали...
Бог стоял у стола.
И не в том дело, что белокурый, что плечи тунику рвут, что лицо — как у Аполлона в храме на Палатине...
Холодно мне стало, жарко стало, в животе жаба зашевелилась (первая жаба!), под животом тоже.
Легенду слыхала, глупую очень. Будто люди когда-то на женщин и мужчин не делились, у каждого все разом имелось. А потом боги людей пополам развели. И вот ищет одна половинка другую, найти не может. А если уж найдет… Глупо, конечно. Только в тот миг мне это глупым не показалось.
Стоит бог, мне кивает, улыбается, отвечает что-то, чашу берет. Делать нечего — улыбнулась в ответ и на ложе бухнулась. Подумала... Потом на светильники поглядела. Как там Аякс советовал? «Проводи меня, мой гладиатор»?
И тут еще одна жаба квакнула. Слово себе я дала, давно уже, парням не навязываться. И вообще, не навязываться ни в чем и никому. Последнее, что у меня осталось — гордость. Что б со мною ни делали, в какой грязи ни купали, но гордость осталась. Я — это я, моя воля — моя!
Приподнялась с ложа, глазами бога белокурого отыскала. Да гори огнем она, огнем, гордость!
А тут и светильники потушили.

* * *
Понятно, опоздала — в моего бога целых две «волчицы» вцепились. И у них, видать, в животах и ниже жабы квакали. Вцепились, руками оплели, губами тянутся.
И что делать сиятельной Фабии Фистуле? Стоит римлянка знатная в палле и покрывале, как последняя дура...
Недолго стояла, конечно. Вперед шагнула, «волчицы» в стороны прыснули. Я руку к его лицу протянула, комок в горле проглотила.
— Проводи меня, мой гладиатор!
Даже не поглядел. Лицо мраморным стало, точно у статуи на Палатине. Чуть подбородком двинул. Поняла я - терять нечего. Обхватила его руками, ладонями по тунике скользнула. Гори, моя гордость, огнем пылай!
— Катись отсюда, волчица римская!
Еле слышно сказал, одними губами, только я-то услышала.
— Катись к Харону, у меня подстилок хватает! Да не просто катись!..
Прилипли ладони мои к его тунике, отлипнуть не могут, а бог мой знай себе объясняет сиятельной подстилке, куда и как ей катиться надлежит. Подробно очень.
А вокруг — смех. Негромкий, конечно.

* * *
За воротами школы скинула я паллу, украшения сняла, все это вместе с сандалиями парню с дубиной кинула, велев в «Красный слон» отнести. Хорошо еще, туника на мне обычная, не стала коийскую надевать.
Парня отослала, одна осталась.
Видели, все видели! Двор, хоть и большой, только народу много, разойтись никто не успел. Красиво со стороны — разряженная матрона мелкой рысью к гладиатору спешит, ручками белыми его обнимает...
Не меня оплевали — Фабию Фистулу, конечно. Но получается, что меня тоже. И надо же такому статься! Чуть ли не впервые парень приглянулся. И не приглянулся даже, слова нужного не знаю, разве что у Гая Фламиния спросить.
Побрела я по улице темной. Босая. Оплеванная. Хорошо еще, догадалась «гелиополу» на голове распустить, а заколки за пояс сунуть.

* * *
— Эй, девочка, куда спешишь?
Еще и это! Ночь, темень, пустая улица... Не совсем пустая, конечно. Рядом таберна огнями светит, парни прямо у входа на табуретах восседают. Один не восседает — дорогу заступил. Вид знакомый: плащ из шкур козьих, борода, босой, как и я. Не из Капуи, понятное дело, пришлый.
— Повеселимся? Десять ассов дам.
Пригляделась. Не душегуб, и то хорошо, просто повеселиться хочет. Ну что, сиятельная Фабия? Десять ассов — деньги, «волчицы» по пять идут.
— Десять всего?
Ближе шагнул, присмотрелся.
— Ну... Гулять так гулять! Два сестерция! Только, чтобы до утра — и на все соглашаться. Идет?
Заквакали жабы, дюжина целая, по всему телу лапами погаными задвигали. Вот тебе и цена, девочка. И то до утра. За заколку взяться?
Взялась за кошель.
— Ауреус, золотой. Настоящий, зубами куснуть можешь. Только чтоб до утра — и на все соглашаться. Захочу — уд твой веревкой перевяжу, захочу — ногами бить стану. Или в рот тебе нужду справлю. Ну как?
— Да ты чего, девочка?
Отступил на шаг — а я прямо на него. Золотой круглящ на ладони.
— Струсил, бородатый, ремень свой мокрый бережешь? Все вы такие, катились бы вы, мужики, к Харону, да не просто катились...
Громко получилось. Услыхали парни с табуретов, встали, ближе подошли. Долго, долго слушали. Затем переглянулись, поглядели серьезно.
— Знатно дорогу поясняешь, красавица, знатно, без дорожника обойтись можно. Завидно даже! Да что с тобой, хорошая? Или с парнем своим повздорила?
Золотой в кулаке сжала, плечами дернула. Или не видно? Вновь друг на друга поглядели. Подумали.
— А пошли-ка выпьем! По-нашему, как в горах пьют. Это у вас в городе воду водой разбавляют, а у нас... Только скажи, куда тебя после отнести.
Выпить? Не разбавляя? Ночью? С полудюжиной парней? Да с удовольствием!

* * *
— Гуртовщики мы, Папия, стадо с рук сбыли, завтра уходим.
— Из Апулии я, Публипор. Раб, конечно, или по имени не видно?
— А парню своему ты тоже дорогу разъясни, поосновательнее только.
— Я тебе, дочка, вот что скажу. Ты, по всему видать, девка боевая, значит, тебе такой и нужен — боевой. А он, парень твой, не иначе, медуза синяя.
— Оно и не жалуемся мы, доход имеем. С хозяевами делимся по уговору, как заведено. Только римляне проклятые совсем житья не дают. На равнинах стада пасти нельзя, виллы там с виноградниками. И в предгорьях нельзя — хозяева римские свои стада нагнали. И пастухов прислали, с севера, из Этрурии и Пицена.
— Говори при ней, она же не римлянка, или не видишь?
— А еще колонисты, от Суллы которые. Ну, я тебе скажу, Папия, хуже нет народу! Передушил бы, а после руки уксусом винным вымыл.
— Нет, нам что Рим, что Государство Италия — едино. Ты, дочка, те времена не помнишь, а я чуток застал. Ну провозгласили Беневент столицей, ну консулов выбрали и что? Был я рабом, рабом и остался.
— А хорошо бы римлян — да к ногтю!
— Ноготь у тебя больно короткий!
— Найти меня просто, Папия. Стадо какое увидишь, так и передай старшему гуртовщику, что мне весточку шлешь. Публипора все знают, по всему югу. Ты не думай, стада медленно идут, а вести птицами летят.
— Эй, парни, девку волочь пора. Куда она сказала? К какому такому слону?

* * *
Открыла глаза, смахнула ладонью ближайшую жабу, в белый потолок поглядела.
— Воды...
— Ты не спеши, госпожа Папия. — Аяксов голос слева. — Сейчас господин Гай «утренний нектар» принесет. Полезное, скажу тебе, питье, сразу на ноги ставит. А воду, знаешь, после такого лучше не потреблять.
Настолько разозлилась, что вскочить смогла. Метнулись жабы во все стороны, словно не жабы — саранча. Да что такого случилось, дуреха? Ну отправил храбрый парень Эномай римскую подстилку в нужном направлении, ну оценили красивую девку в два сестерция, ну напилась, как гуртовщик...
— Не для питья воды! Мыться! И побыстрее. Скинула тунику, рукой по волосам провела. И мыться, и голову мыть, каждый волосок тереть.
А еще узнать у одноглазого про Крикса, сходить в лавку, где козьими шкурами пахнет, о Публипоре-апулийце рассказать. А еще...
— Аякс, помнишь Эномая, который нам пятьсот сестерций принес?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8