Когда надо было подправить гавань, а архиепископ не желал уступить ничтожного клочка на территории собора – в этом была виновата Ипатия. Если не могло состояться соглашение между двумя родственными христианскими сектами, то этому мешала Ипатия. И, наконец, то там, то здесь начинали думать, что приказ запирать все трактиры в десять часов вечера, приказ, который был выхлопотан архиепископом прямо из Константинополя, происходил из-за недовольства языческими лекциями Ипатии. В городе не переставали считать прекрасную Ипатию одной из александрийских достопримечательностей, но никто не имел бы ничего против, если бы прекрасный профессор принял приглашение проехаться в Константинополь.
В донесениях и в частных письмах Орест с невероятной энергией принялся защищать ученую женщину, полностью перешел на ее сторону. В результате всего, оттого ли, что при дворе хотели хоть в этом единственном случае уступить заслуженному сановнику, или благоговейно сохранить полутысячелетнее великое прошлое Академии в лице ее последнего философа, оттого ли, наконец, что настояла на своем греческая придворная партия, или правительница захотела дать женщине восторжествовать над всемогущим архиепископом – так или иначе, Орест получил благосклонный приказ непреклонно охранять древний дух Академии против поползновений церкви, а особенно защищать от всяких случайностей ученую Ипатию, крестницу императора из рода Константина Великого.
Никакой другой приказ не мог бы быть приятнее для наместника. Из всех посетителей его роскошных собраний больше всего он любил прекрасную женщину-философа. Он ввел ее в свой дом задолго до ее открытого выступления, чтобы иметь возможность вести с ней, как и с другими учеными города, живые разговоры о своих археологических увлечениях. Он достаточно любил ее, чтобы встречать с почти демонстративным почтением, и, кроме того, честолюбию старика льстило, что людская молва допытывалась, не выражала ли прекрасная Ипатия особенной благодарности наместнику за оказываемое покровительство.
Со дня смерти отца Ипатия не посещала больших собраний наместника, но постепенно привыкла снова заходить на его непринужденные «ученые» вечера. Здесь все собравшиеся искренно и без зависти считали ее не только самой прекрасной и самой ученой, но и самой знатной. Здесь же, весной, познакомилась она с четырьмя офицерами своей лейб-гвардии. С тонкой улыбкой поклонилась она, когда в одну из пятниц, вечером, ей представили докторов Троила и Синезия. Она благодарно усмехнулась, когда несколько недель спустя появился Александр Иосифсон, в первый же час нового знакомства рассказавший ей, что четыре друга сумели проникнуть в этот дом с помощью Синезия, чтобы она не оставалась без своей лейб-гвардии и там, где опасность не была такой явной, как на улиде. И этим же вечером Ипатия слегка смутилась, когда перед ней предстал глава первой средней скамейки белокурый Вольф, который, молча поклонившись, спросил ее, прощает ли она, что он и его друзья сделали себя ее рыцарями и раздобыли место около ее кафедры.
– Вы ведь германец, – сказала Ипатия, – не правда ли? Вы присутствовали когда?.. Вы должны рассказать мне об обычаях вашей родины.
– Когда я смогу это сделать?
– В любое время, когда вы захотите, чтобы я вас слушала.
И тогда Вольф сразу начал рассказывать про обычаи страны, лежащей по ту сторону Альп, про родину своей матери.

Глава VI
ЖЕНИХИ

Не заботясь о недоброжелателях, Ипатия продолжала свои занятия и лекции. Отыскивая истину, невозможно думать о себе. Ни Александрийский архиепископ, ни сам константинопольский император не могли иметь никакого влияния на результаты вычисления длины орбиты Марса.
Астрономические лекции протекали вполне спокойно. Несмотря на то, что выводы Ипатии, а еще более открыто высказываемые ею предположения, шли вразрез со всем мировоззрением той эпохи, опасность не сознавалась студентами достаточно отчетливо. А шпионы не были в состоянии следить за ходом ее мыслей.
Но открытый богословский курс с каждой неделей становился все неспокойнее и опаснее. Почти всякий раз, когда она, в сопровождении своей лейб-гвардии, входила в огромный зал, до начала лекции разыгрывалось небольшое сражение между приветственным топотом и злобным свистом. Почти каждый раз кончалось тем, что тот или иной из противников Ипатии, в качестве устрашающего примера, выставлялся за дверь. Большинство студентов состояло, конечно, из почитателей Ипатии, и они старались быстрым совершением правосудия скрывать от нее подобные выходки. Но они не могли воспрепятствовать адскому шуму, который противники устраивали часто в конце лекции не столько для того, чтобы досадить лектору, сколько, чтобы выказать свое несогласие. Обычно шум прекращался, когда Вольф со своим богатырским видом обходил зал и, полусмеясь, полухмурясь, направлялся в сторону особенно усердствовавших крикунов. Подчас дело заканчивалось потасовкой.
В стране настала жаркая весна, и все умы были заняты вопросами о новой жатве. Большинство профессоров прекратили лекции. Одна Ипатия с удвоенным старанием продолжала выполнение своего плана.
Почти что чудом удалось ей получить помощь для выполнения намеченной цели – собрать и дополнить критические сочинения императора Юлиана. Никто не должен был знать, что именно дядя Александра, книжный торговец Самуил, доставил ей несколько наиболее редких сочинений, императора. Книги, последний список которых считался уничтоженным, лежали в каморке лавки Самуила и были тайком переправлены оттуда в академическую библиотеку. Ипатия должна была прервать собственную критику христианства и предоставить слово своему императору. Неделю за неделей читала она перед своими слушателями остроумные нападки и злые насмешки императора Юлиана. То, что по мнению духовенства было окончательно позабыто и похоронено, пробуждалось, становилось предметом разговоров и, подкрепленное двойным авторитетом императора и прекрасного философа, шло из Египта в Антиохию, Рим и Константинополь. Никто не мог упрекнуть преподавательницу в любви к кощунствам. Спокойно опираясь на свободу науки, она исследовала подлинность евангелий так же, как обычно исследовалась подлинность Гомеровских стихов; она критиковала новое учение епископа Августина о свободе воли и благодати так же, как критиковала Платона. И уничтожающие шутки императора Юлиана над новыми небесами, над соборами и возглавлявшими их евнухами она цитировала так же спокойно, как какой-нибудь из ее коллег цитировал насмешки Лукиана над греческим Олимпом. Что можно одному, должно быть, позволено и другому. Для науки не существует неприкосновенной истины. Обычай убивать и пытать инакомыслящих нельзя назвать особенно удачным возражением.
Церковники чувствовали себя бессильными против бесстрашной женщины, которая, казалось, и не подозревала, что без поддержки наместника и без покровительства двора ее дело было бы проиграно. В аудитории ее враги были достаточно напуганы, а на улице Ипатию постоянно окружала добровольная стража. Но изредка оскорбления долетали и до нее. «Атеистка, богоубийца», – кричали ей священники, а со стороны какой-нибудь торговки раздавалось: «Студенческая девка»! Но эти оскорбления, казалось, не затрагивали Ипатию. Да, вероятно, она их и действительно не слышала. А если и слышала, то они соскальзывали с нее, как вода с лебединых крыльев.
Что не удавалось черни, удалось архиепископу, а именно: побудить ее к борьбе. Кирилл направил к наместнику несколько писем с просьбой возбудить против Ипатии преследование по обвинению в кощунствах. Орест, посмеиваясь, сообщил об этом Ипатии, которая с непрерывно возраставшим негодованием видела, как искажались ее слова, как императору Юлиану и ей самой приписывались непристойности и гнусности. В середине июня, в одно воскресное утро, гнусное обвинение повторилось. Она только что приготовилась изложить Юлианову критику христианского безбрачья, так как в это время оно снова стало требоваться наиболее строгими учителями церкви и вперемежку с бесконечными оскорблениями женщин проповедоваться во всех церквях. Такие же оскорбления в адрес женщин нашла она и в новой проповеди архиепископа.
Ипатия отбросила книги и донос и взволнованно зашагала взад и вперед по своей комнате.
Это осмеливался говорить о ней наместник Бога! О ней, которая с той минуты, когда она начала думать, подавляла в себе всякое человеческое чувство и выросла в стенах этой Академии, которая не знала ничего вне своей библиотеки, обсерватории и аудиторий, которая укорачивала свой сон, чтобы изобретать новые инструменты, такие инструменты, которых этот архиепископ и понять не был в состоянии. Если мореплаватель мог теперь с большей безопасностью выплывать из Геркулесовых столбов вплоть до фризских берегов, то этим он был обязан бессонным ночам Ипатии. И этот человек осмеливался позорить ночной свет ее комнаты!
Неожиданно Ипатия засмеялась: ее гвардия появилась перед выходом, настало время лекции. Быстрее обыкновенного, с высоко поднятой головой, шла она через портовую площадь к своей аудитории. Когда она начала говорить, ее руки дрожали от волнения. На этот раз она не взяла с собой никаких конспектов.
В своей лекции она указала на основное противоречие, в котором были повинны учителя церкви, ибо они подняли простую женщину на высшее место в небесах в образе божьей матери и в то же время вышвырнули ее из церкви, из общины верующих, даже из брака. Святой Иероним поучал в Палестине, что всякий человек, прикасающийся к женщине, становится слугой дьявола. Ну, святому Иерониму и карты в руки, так как именно вследствие такого служения дьяволу пришлось ему оставить Рим. Но дело не в личностях. Через все христианское церковное учение проходит болезненное отвращение к природе и к красоте, а так как в женщине соединены и природа и красота, то христианство ненавидит женщину и ненавидит ее еще больше когда к своей красоте и природе она стремится присоединить еще и свободу духа.
Ипатия не могла говорить иначе. Все студенты почувствовали, что она думала не о себе, что она вовсе не хотела подчеркнуть своей красоты, когда при этих словах все крепче и крепче нажимали на стол ее белые пальцы. Затем она вскочила и продолжала говорить с такими горящими глазами, что, казалось, от ее лица исходит сияние.
– Нелегка была судьба женщин – современниц Платона и Перикла. Мыслящие женщины великой эпохи тяжелой ценой должны были завоевывать себе возможность быть равноправными товарищами великих мужей. Всякая грязь и пошлость лилась на них, и не все они остались чисты. Но лучшие люди того времени были далеки от того, чтобы презирать женщину. Они были слишком благородны, чтобы стыдиться красоты и радости там, где были и радость и красота; они были слишком честны, чтобы не быть благодарными, если могли обменяться с благородной сверстницей мыслями, которые посылали им обоим боги. Да, они были слишком честны, чтобы женщину, посвятившую свою жизнь познанию, учению, поискам истины, одним презрительным словом приравнять к животным. И если весь мир склонится перед софизмами Софизм – формально кажущееся правильным, но ложное по существу умозаключение, основанное на преднамеренно неправильном подборе исходных положений.

церковного учения, то по воле богов останется одна женщина, которая будет бороться с лишением ее человеческого достоинства во имя уподобления мужчин неведомым ангелам. Быть может, когда-нибудь, некий новый народ научит нас, что любовь к женщине есть в то же время и величайшее уважение! – Ипатия много отдала бы, чтобы удержаться и не посмотреть в эту минуту на белокурого юношу, сидевшего на правой скамейке. – Да, господа, простите мне мое волнение, но эта борьба за истину в конце концов затрагивает и меня лично… Вы не знаете всего, что мне приходится слышать и читать… и так, пока не появится народ лучше греков, до тех пор буду я утверждать, что подруги великих греков – Феона, Фаргелия, Тимандра и пресловутая Аспазия представляют собой более благородные женские образы, чем ученицы Иеронима, отрекавшиеся от всего человеческого, от красоты, счастья, знания, как будто они сознательно хотели сделать себя болезнью человеческого рода. Лучше какая-нибудь Аспазия, чем монахиня!
Ипатия не могла продолжать. С последних рядов начали шуметь. Сначала раздался резкий свист, а затем со стороны сотни раздраженных слушателей – вой, свист и шипенье. Остальные студенты слушали несколько секунд, как будто этот перерыв был успехом прекрасного оратора. Затем несколько сот человек вскочили как один и в один голос с воодушевлением и угрозой закричали: «Да здравствует Ипатия!». Они махали своими тетрадями и шапками и сами, не зная почему, пожимали друг другу руки. И лишь потом вспомнили о противниках, но не так, как обычно, чтобы восстановить порядок и обеспечить продолжение лекции. Нет, на этот раз вышло иначе. Нельзя постоянно только кричать «ура» и размахивать шапками. Надо ведь как-нибудь выразить свой восторг, радость и восхищение Ипатией! И после неописуемой овации сторонники последней без гнева и злобы, а исключительно из огромной радости поколотили врагов и выкинули их на улицу.
Продолжать лекцию было невозможно, и, чувствуя себя несколько неловко, Ипатия возвратилась к себе.
Негативные последствия не замедлили сказаться. Архиепископ получил возможность с большим, чем до сих пор, правом, утверждать, что Ипатия оскорбляла уважаемых епископов, в церквях рассказывалось, что под охраной правительства с одной из кафедр Академии проповедываются ужасные непристойности и даже свободная любовь.
Но это происшествие имело и другой результат, ведь со студентами говорила женщина. Правда, уважение к ней со стороны юношей не уменьшилось, так как противники и шпионы получили достаточно во время последней лекции, и следующая прошла при образцовом порядке и внимании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34