Правоверная партия казалась настолько испуганной, что ее кандидат вначале совсем не осмеливался выступать. Только за неделю до выборов на всех уличных перекрестках появились объявления, в которых племянник кровавого Феофила, по имени Кирилл, выставлял свою кандидатуру на высокую должность, обещал своей родной Александрии и ее населению, от патриция до последнего бедняка, золотые горы, а в конце повторял, как свои собственные, слова наместника. Он утверждал, что хочет только мира между различными партиями и, как плодов такого мира, – мощи и значимости для Александрии.
Выборы проходили с невиданным волнением. Обе партии выдвигали в своих программах слова императорского наместника, и не было речи о каких-либо существенных разногласиях. Ораторы в различных округах могли бы с одинаковым правом произносить свои речи как за Тимофея, так и за Кирилла. Казалось, дело сводилось к тому, кого из двух наместник сочтет более согласным проводить его программу. Последнее не проявлялось, и сторонники правительства несколько дней находились в неведении. Внезапно стало известно, что Тимофей написал послание к округам, в котором перечислял различные спорные пункты между государством и церковью и вежливо, но твердо требовал их разрешения. Кирилл же, наоборот, был принят наместником и окончательно убедил его в своих благоприятных для правительства взглядах.
Тогда страшное беспокойство охватило низшие слои выборщиков. Казалось, что лозунг, под которым можно было бороться за партию бедных и обездоленных, был найден. Племянник Феофила ранее практически не принимал участия в политической борьбе, а его неожиданное преклонение перед византийским всемогуществом обманывало все возлагавшиеся на него надежды. До сих пор его знали как превосходного громогласного проповедника, искусство которого с удовольствием принималось на крестинах, свадьбах и похоронах в знатнейших семействах города. Особенно женщины были в восторге от его зычного раскатистого голоса. Это был статный мужчина, широкое, гладко выбритое лицо которого обнаруживало бы признаки тупой жестокости, если бы это выражение не смягчалось неизменной улыбкой проповедника. Кирилл использовал последние дни, чтобы самому (правда, в сопровождении дюжины сторонников, но все же не без некоторой опасности для своей жизни) агитировать за свое избрание в грязнейших трущобах предместий.
Ораторская ловкость и сила легких часто завоевывали ему внимание. Так же как он присвоил себе программу правительства, так подкреплял он ход своих рассуждений прекраснейшими мыслями евангелий и мятежных писаний вождей различнейших сект, так что, слушая его, можно было подумать, что, подобно новому Мессии, из пустыни явился аскет-монах, чтобы защищать и всесильное государство на земле, и всемогущего Бога на небе от неистовства александрийцев, но, несмотря на все это, верный инстинкт предупреждал избирателей предместий. Никто не верил богатому племяннику Феофила, которому принадлежало несколько доходных домов в самых богатых частях города, и кухни которого славились даже среди богачей; и хотя хорошие намерения правительства признавались всеми, никто не верил человеку, накануне выборов слепо бросившемуся в объятия власти. Иногда Кирилла, к его большому удивлению, осмеивали и провожали ясными и доходчивыми отповедями. В это же время Тимофей, можно сказать, против собственной воли стал единственным кандидатом от бедняков. Ходили слухи, что даже старый, считавшийся мертвым мученик Библий возвратился из Азии или из нового света Атлантики, чтобы в катакомбах проводить агитацию против племянника Феофила и в поддержку Тимофея. Но зато в день выборов каждому христианскому носильщику в александрийских гаванях было известно, что, если выберут Кирилла, хлеб подешевеет. Это обещал сам император.
Таких выборов не бывало раньше даже в Александрии. До полудня народ думал, что у ненавистного Кирилла нет никакой надежды, хотя право выборов у низших слоев населения было весьма ограничено. Но скоро после полудня, от маяка до хижины последнего могильщика, подобно молнии, разнеслось известие, что народ обманут. В последнюю минуту новое толкование закона дало выборное право некоторым, еще не имевшим его, группам чиновников. Иностранцев натурализовали Натурализовать – предоставить права гражданства иностранцу.

, язычников крестили целыми толпами, только что прибывших присвоением титулов и должностей превращали в полноправных граждан, и, наконец, Кирилл провел совершенно новую систему беспощадного контроля. Колоннами шли на выборы христианские мастеровые союзы, цехи, чиновники и инвалиды. Напрасно старались рабочие и рабы в последние часы собрать свои ряды, напрасно вечером пытались они силой оружия воспрепятствовать неправильным выборам, добиться входа в присутственные места и одним своим присутствием доказать, что истинное большинство не на стороне Кирилла. Тщетно! Войска были заблаговременно приведены в боевую готовность, и прежде чем сигнал к восстанию, исходивший, казалось, из окрестностей разрушенного Серапеума, достиг отдаленных кварталов – все угрожаемые пункты были заняты солдатами. Несмотря на это, восстание разразилось. Именно в западной части произошли самые сильные столкновения. И в то время как громко кричавшие женщины и дети спешили унести из давки трупы своих кормильцев, в то время как сотни раненых валялись на улицах (одни из них проклинали себя и свою пылкость, другие – попов), в главном городском соборе было объявлено, что святейший Кирилл волей народа избран в архиепископы александрийские.
В это же время, когда город был приведен в крайнее возмущение выборной борьбой, совсем незаметно произошло одно событие, показавшееся заинтересованным кругам гораздо более важным, чем спор об архиепископском престоле: прекрасная Ипатия окончила безмолвный траур по своему отцу и, кроме лекций о Птоломеевской системе мира, объявила публичный курс: «Религиозное движение и критика христианства».
Астрономический курс посещался хорошо. Кроме студентов-специалистов приходило бесчисленное множестве студентов других факультетов и даже некоторые профессора, и все удивлялись остроте логики, с которой молодая ученая нападала на величайшего из александрийцев. Но публичный курс, назначенный на воскресенья с девяти до одиннадцати утра, собрал столько слушателей, что в первый же день чтение из обычной аудитории Ипатии пришлось перенести в большой актовый зал на портовой улице.
Четверо молодых афинских ученых в назначенное время снова нашли друг друга. Троил и Александр нисколько не интересовались выборами, хотя отец и советовал последнему предоставить себя в распоряжение правительства. Синезий, как сын патриция, равнодушно голосовал за Кирилла. Вольф, очевидно, принимал более горячее участие в выборах. По крайней мере, на следующий день он появился в университете с пластырем на левой щеке и с перевязанной правой рукой. Но он со смехом отвечал на расспросы, обещая через несколько дней снова быть в состоянии спустить с лестницы всякого, кто захочет помешать лекциям Ипатии. Свою первую публичную лекцию, для проведения которой вследствие наплыва слушателей Ипатия была вынуждена переменить место, она читала в воскресенье за три дня до выборов.
Несмотря на то, что четыре друга пришли до начала «академической четверти часа», они смогли получить себе место только в дверях. Отсюда им было прекрасно видно, что рядом с девушкой стояли молодые люди, присланные сюда с явно враждебными намерениями. Они отпускали достаточно громкие шутки в адрес прекрасного профессора, пытались связывать с ее именем некоторые непристойные истории и в течение всей лекции не прекращали обычного студенческого зубоскальства. Когда из внимания к сотням оставленных за дверью студентов чтение было перенесено в большой актовый зал, и столпившиеся слушатели по коридорам и дворам Академии ринулись в новое помещение, четыре друга изъявили желание стать личной охраной благородной и прекрасной женщины. Под предводительством Александра, которому один из слуг за хорошую плату открыл обычно неотпиравшуюся дверь, они первыми вошли в новый зал и с радостным торжеством заняли среднюю скамью первого ряда, как раз перед кафедрой. Им не пришлось раскаяться. Когда Ипатия после небольшого поклона заняла свое место, Синезий от изумления забыл сесть, Вольф пробормотал непонятное немецкое слово, а Александр и Троил удивленно переглянулись. Еще до начала лекции Троил написал на клочке папируса: «Наконец нашлось нечто, в чем я не сомневаюсь: Ипатия прекрасна». Александр кинул записку обратно, приписав внизу: «Песнь Соломона, глава четвертая, стих двенадцатый».
Простое черное креповое платье мягкими волнами ниспадало с плеч до самых пят. Оно не было модным и не было устаревшим, не было старательно выбрано и не было небрежным, казалось, что прекрасная преподавательница должна быть одета именно так, а не иначе. Великолепную массу своих черных волос, среди которой над левым виском блестела тонкая седая прядь, она едва собрала в упругий узел; но тот, кто видел его в профиль, спрашивал себя, как заструились бы эти потоки вниз по щекам и плечам вплоть до пояса, если бы властная рука не удержала их сзади. Но и без ореола черных локонов спокойный овал лица светился каким-то неземным сиянием. Ее бледные щеки постепенно розовели, и что-то вроде легкой тени улыбки появилось на лице, когда громадный зал стал наполняться слушателями. Ипатия улыбнулась смущенно и радостно, как ребенок в день рождения. У нее был прямой нос и благородный, тонко очерченный и расписанный на висках голубыми жилками лоб, но неподражаемое выражение всему ее лицу придавали большие черные глаза, сначала так беспомощно и радостно-застенчиво поднявшиеся на толпу студентов, а во время лекции смотревшие безжизненно, как глаза статуи, и в то же время сверкавшие внутренним пламенем, проникающим сквозь стены. Глубокий мягкий голос говорившей отвлекал от всяких посторонних мыслей, которые могли бы зародиться у некоторых студентов при первом взгляде на прекрасную преподавательницу.
В большом зале несколько студентов с задних рядов попытались мешать, но при помощи четырех друзей они были энергично призваны к порядку, и Ипатия могла спокойно читать свою двухчасовую лекцию. На первый раз это было почти сухое введение.
Она поставила своей задачей, как сказала сама, применить способности, выработанные при изучении математических дисциплин, к разрешению высших задач, а именно: к рассмотрению нового миросозерцания. Христианство, как кажется, рассчитывает покорить культурное человечество. Настало время для философов рассмотреть основания этой религии; имеют ли священные книги христиан действительно высшее происхождение, нежели обыкновенные книги, а если согласиться и с этим и со всеми чудесными историями, то согласуется ли жизнь христиан с учением их священного писания. Она намеревалась рассмотреть это. В этой своей работе Ипатия имела великого предшественника в лице несчастного императора Юлиана, который с громадным знанием и несравненным остроумием разоблачал чудесные истории и догматические теории епископов. Однако после неожиданной смерти великого императора его труды подверглись уничтожению. Тогдашний александрийский епископ приказал сжечь все работы Юлиана, как будто огонь может уничтожить истину.
Свою лекцию Ипатия закончила вдохновенными словами, полными надежды на возрождение Юлиановых истин.
«Бедный учитель нашей Академии не в состоянии даже воссоздать планы, посредством которых император Юлиан хотел передать потомству наследство греческого гения. Государство уже начинает рушиться и нет никого, кто бы защитил его границы. С севера и с востока расхищают варвары государственное наследство. Но его дух, дух великого императора, не должен погибнуть. И даже бедный преподаватель нашей Академии имеет право поставить целью своей жизни поиск Юлиановой критики так называемого Нового завета, обнародование ее и продолжение, по мере сил и возможности. Эту работу возложила на себя я и не ожидаю награды иной, чем была награда императора Юлиана».
Само собой разумеется, что некоторые студенты, а среди них и знакомая нам четверка, проводили молодую женщину, которой могла угрожать какая-либо опасность, на протяжении тех нескольких сот шагов, отделявших ее от дома. Почтительно, на приличном расстоянии, но достаточно близко, чтобы помешать оскорблению, продвигались они вслед за Ипатией.
Так же прошла и вторая лекция в воскресенье после выборов.
Именно в этот день новый архиепископ произнес свою первую проповедь в соборе. И он был немало оскорблен недостаточной численностью прихожан. Правда, чиновничество было представлено почти полностью, знатнейшие семейства занимали свои обычные места, а сзади теснились лишь старухи и члены рабочих союзов. Гремя своим прекрасным голосом под церковными сводами, Кирилл не мог не подумать, что, кроме этих старух, никто не пришел на его проповедь по собственной воле. Недовольный, окончил он свои наставления, недовольный, он принял в алтаре поздравления клира. «Это должно было быть иначе», было единственной мыслью, которую в разных формах высказывал он чиновникам и духовенству. Когда со своей пышной свитой хотел он отправиться из портала собора через портовую площадь к своему дворцу, дорогу ему пересек поток молодых людей высшего общества, которые, оживленно разговаривая, выходили из здания Академии. На вопросительный взгляд архиепископа его секретарь Гиеракс ответил, что это – слушатели язычницы Ипатии, оскверняющей воскресенья своей критикой христианства и имеющей успех, неслыханный на протяжении всей истории человеческой мысли. В этот момент, когда два заговорившихся студента даже толкнули Кирилла, на пороге аудитории появилась сама Ипатия, прямая, строгая и гордая, как на кафедре, покрывшая прекрасную голову длинной черной шелковой накидкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34