– Чтой-то давненько не заходил, Иване, – обняв приятеля, попрекнул Нифонт. – Зашел бы хоть посейчас, в шахматы бы сыграли.
– В шахматы? – хохотнул Иван. – Так ты все время выигрываешь! Ладно, ладно, не хмурься, пойдем, коль зовешь.
Оба свернули за угол. Раничев не виделся с Нифонтом всего-то дня три, когда последний раз брал уроки боя на мечах и саблях. Ристалища их, пусть и шутейные, носили все же довольно жесткий характер, и именно по настоянию Ивана, наконец-то получившего возможность овладеть-таки оружейным боем. А иначе как же? Он ведь дворянин все же! Да и для любого человека в это время – фехтовальное искусство не лишнее. А Нифонт Истомин владел им отменно, где и научился так? Раничев, конечно, догадывался – где, да предпочитал не спрашивать, чего зря вгонять людей в краску? Захочет, так сам расскажет, вот Нифонт и рассказывал иногда, садясь за шахматы. Да так, что Иван слушал, затаив дыхание, потому и проигрывался вчистую. Вот и сегодня, едва пришли – Нифонт жил на окраине, по-бобыльи, в полном одиночестве, хоть и в достаточно приличном, по местным меркам, доме – полутораэтажном, с просторной каменной клетью. Своих людишек у Нифонта не было – для работы по дому приходили нанятые слуга да горбатая бабка Устинья, дальняя родственница хозяина, варившая столь изысканные обеды, каковые, по мнению Раничева, было бы не стыдно подавать и самому князю. Вот и сегодня Устинья потчевала гостя совершенно потрясающими пирогами с тонкой полоской теста и начинкой из творога, каши с шафраном и маслом, мясом. Запивали белым крымским вином, чуть кислым, но довольно приятным и терпким.
– Будет хорошая негоция, угощу романеей, – поднимая бокал, усмехнулся Нифонт. Как и всегда, откушав, они перешли в небольшую горницу с круглой печью и двумя деревянными креслами, меж которыми стоял небольшой шахматный столик. В шандале неярко горели свечи, потрескивали в печке дрова, за окном, на улице, хрустел под чьими-то шагами снег. На стенах были развешаны сабли, мечи и широкие кинжалы-дагассы. Рядом, на сундуке, лежал «верховой» панцирь из крупных массивных колец. Расставив фигуры, Нифонт перехватил заинтересованный взгляд гостя и, усмехнувшись, подошел к сундуку.
– Что скажешь? – Взяв в руки панцирь, он с силой встряхнул его так, что звякнули кольца.
Иван подошел поближе, глянул и пожал плечами – ничего особенного, панцирь как панцирь. Ну, может, чуть тяжелее обычного, скажем, не семь килограмм, а девять.
– Вот именно, что тяжелее, – нахмурясь, кивнул Нифонт. – Я бы даже сказал, значительно тяжелее.
– Зато, значит, и крепче, – усмехнулся Иван.
– Крепче?
Нифонт снял со стены огромный полутораручный меч-бастард – оружие хоть и не очень удобное пешему, но своей убойною силою, несомненно, заслуживающее всяческого уважения, несмотря на нехорошее название: «бастард» – «ублюдок». Ни одноручный, ни двуручный, так, где-то посередине, и в самом деле – ублюдок. Но опасный, опасный, особенно в умелых руках…
– Нет. – Покачав головой, хозяин повесил меч обратно и снял со стены ордынскую саблю. – Нет, эта – не ордынская, – обернувшись к гостю, хитровато улыбнулся он. – Видишь, искривление небольшое, и тяжела… Самаркандских мастеров работа, а то бери и дальше – Дамаск! Обрати внимание – даже не размахиваюсь.
С этими словами Нифонт неожиданно нанес удар по доспеху. Не выдержав, жалобно звякнули кольца…
– Ну вот, – Нифонт показал широкую прореху. – А ты говоришь – крепче! Железо-то дрянь! Да и тому, кто ковал, руки бы выдрать – шипы заклепаны кое-как, а здесь, видишь, и вообще никак… Дрянная работа! Между прочим – вся младшая дружина в таких ходит.
– Что же они, не видят, что ли? – резонно заметил Иван.
– Э, не скажи… Вот ты – заметил?
– Так то я…
– А ты ведь тоже дворянин – человек служилый. И, вижу, вообще сплошные кирасы предпочитаешь, в крайнем случае – бригантину.
Раничев пожал плечами:
– Так они и надежней, и весу в них меньше.
– Правильно, – рассмеялся Нифонт. – Рыцари-то не зря сплошной доспех – латы – добыть стараются, кто может, конечно. Кольчуга на плечах висит, книзу тянет, а латы вес равномерно распределяют.
– И все-то ты знаешь, друже!
– Как не знать… Помнится, лет двадцать назад… Да, уже двадцать… Хорошая кираса спасла мне тогда жизнь в городе славном, Флоренции. Заварушка была нешуточная.
– Ясно. – Историк Раничев усмехнулся. – Восстание чомпи – чесальщиков шерсти.
Нифонт испуганно вздрогнул.
– Твои знания меня все больше пугают, друг мой, – оглянувшись на дверь, тихо произнес он. – Я смотрю, все, что ты от меня слышишь, тут же мотаешь на ус.
– О, от моих знаний тебе не будет никакого вреда, поверь, – приложив руку к сердцу, со смехом заявил Иван. – Только с кланом Альбицци ты, видимо, не очень сошелся, иначе б не променял купола Флоренции на суровую жизнь рязанского купца.
– Ты знаешь Альбицци?! Которого, старого или молодого?
– Ни того, ни другого. Так, кое-что слышал.
– Не хочешь – не отвечай. – Хозяин дома нервно потеребил бородку. – Впрочем, тем лучше. Ты сам завел разговор об Италии… И кое-что я хотел бы тебе предложить, за тем, в общем-то, и позвал. – Нифонт испытующе взглянул прямо в глаза собеседнику. – Спрошу откровенно – не надоела тебе полунищая жизнь слуги рязанского князя? Да-да, пусть военного, но все же – слуги! А может быть, пришло время пожить по-другому? Только представь – вместо этих морозов, пурги и слякоти – теплое ослепительно синее море, добрый корабль, а лучше – несколько, верные люди, готовые на смерть и на почести. Немного ума и смелости – и мы, пешки, станем фигурами! Знакомый тебе почтенный негоциант синьор Винченцо Сальери не всегда торговал тканями…
– Понял тебя, друг мой, – кисло улыбнулся Раничев. – Ты предлагаешь мне начать лихую жизнь пирата… Только вот где, на Оке-реке?
– На море, близ Кафы и Сурожа. И не сразу, а через некоторое время – я уже сейчас ищу среди сурожских гостей будущих помощников. И ты – тот, кто мне нужен. Одинок, силен, бесстрашен. К тому же – неплохо владеешь оружием, уроки не прошли даром.
– Боюсь, я не смогу быть тебе полезным, Нифонт. – Иван покачал головой. – Ты не совсем прав насчет одиночества…
– Боярышня Евдокия? – Хозяин дома вскинул глаза. – Но она никогда не станет твоей, кто она и кто ты? Знатная боярыня и человек без роду и племени, причем – нищий.
– И все же я попытаюсь.
– О, Боже! – Нифонт в волнении хлопнул в ладони. – Ты тот, про кого италийцы сочиняют стихиры. Любовь! О, это страшная штука, поверь мне!
– Я знаю. – Пожав плечами, Иван передвинул слона. – Тебе шах! Так ты думаешь, у меня нет ни одного шанса?
– В шахматах – нет, – неожиданно засмеялся Нифонт. – А в любви… кто знает? Бывали случаи…
– Да уж, – погрустнев, кивнул Раничев. – Как говорится – «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».
– Ромео? Джульетта? – непонимающе вскинул глаза Нифонт. – Это кто-то из Альбицци? Иль из другого флорентийского рода?
– Нет, это не Флоренция, друг мой. – Иван расхохотался. – Это Верона.
– Верона? Тоже неплохой город. Правда, не сравнить ни с Флоренцией, ни с Венецией, ни с Миланом… Ты знаешь, какие прекрасные клинки и латы делают миланские мастера? Арбалетную стрелу держат! Хочешь, подгоню один панцирь по старой дружбе?
– Канэчно, хачу! – безапелляционно заявил Раничев, не предполагая, как скоро понадобятся ему услуги ушлого негоцианта Нифонта Истомина.

Иван жил на другой стороне города, ближе к Оке, где владел, милостью князя Олега Ивановича, небольшим домишком, огороженным покосившимся частоколом. Частокол требовал ремонта, как, впрочем, и домишко, ни на то, ни на другое покуда не было денег – рязанский князь был не очень-то щедр на серебришко. Ну жаловал, конечно, но так, крайне нерегулярно. Вот бы какой военный поход – тогда можно было бы поправить дела и забор новый справить, и не только. Вот так вот и рассуждал Раничев, тоскливо глядя с утра на пустое подворье – слуг, он, как и Нифонт, предпочитал нанимать, нежели содержать, на самого-то себя еле хватало. Рассуждал, как все дворяне да дети боярские – служилый люд, вынужденный полагаться лишь на свой меч и удачу. Повезет – будет прибыток, да еще князь пожалует селишко за службу, не повезет – так черт с ней, с такой-то жизнью. Волка ноги кормят, а дворянина – меч да вострая сабля. Зайдя обратно в горницу, Иван покосился на старую свою бригантину, местами проржавевшую, местами порванную… Да-а… хорошо б, конечно, удружил Нифонт с латным панцирем. Миланский, говорит. Не хухры-мухры – фирма! Вот опять же – деньги нужны, а сколько их осталось?
Раничев потряс кожаный кошель-калиту. Звякнуло. Все больше медь… нет, попадаются и серебряшки… Как там у Цоя? «Если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо…» Да, вот сигарет бы… Уже и забыл, как они и пахнут! Сколько не курил-то? Ой-ё!!! Года три – точно, а то и все четыре! Может, бригантину кому загнать? Тому же Лукьяну из младшей дружины. Он-то, чудик, все байданой своей хвастается, красива, дескать. Красива-то красива… Только уж кольца больно тонки – фольга, не железо! Случись что – никакого удара не удержат. Надо будет его просветить да сбагрить бригантину. Та, конечно, уже не так презентабельна, но уж куда лучше Лукьяновой байданы. Да, Лукьяну можно ее сбагрить. Только вот есть ли у отрока деньги? Нет, так пусть займет. У того же Нифонта. А что, чем плохая идея? Надо бы отыскать Лукьяна, не ему, так приятелям его всучить бригантину…
Погруженный в этакие мысли, Раничев и не слышал, как кто-то давно барабанит в воротца, отворить которые было, увы, некому. Нанятые слуги от безденежья поразбежались, а собаки во дворе вовек не было – ее ж кормить надо!
Наконец тот, кто стучал, не выдержал – перелез через частоколишко, едва оный не порушив, вытащив ногу из щели меж бревнами, поковылял к крыльцу, ругаясь, заскрипел ступеньками. Иван удивился – кого это черт принес? Отворил дверь… Ба-а! Лукьяне!
– Вот ты-то мне и нужен, парень! Заходи, заходи, гостюшка дорогой, жаль, вот угостить нечем. Ты с собой, случаем, пряников не прихватил? Нет? А то бы вместе б и угостились. А постой-ка! Медок, чай, в баклажке найдется, ну не медок, так олус, а не олус, так сикера… Во, булькает что-то! Испей, отроче.
Как хлебосольный хозяин, Раничев выплеснул в деревянную кружку последние остатки сикеры – слабоалкогольного напитка, по вкусу напоминавшего кислую брагу, – и протянул гостю.
Тот, с достоинством положив шапку на лавку, перекрестился на чумазую икону и выпил.
– А ничего сикера, знатная. – Вытерев губы, Лукьян пробежался глазами по внутреннему убранству избы (Раничеву в этот момент почему-то стало стыдно), покачал головою и, словно бы вспомнив, зачем пришел, горделиво выпятил грудь: – Великий князь Олег Иваныч Рязанский зовет тебя пред свои светлы очи!
– Во! – Раничев изумленно хлопнул себя ладонями по коленкам. – Пред светлы очи! Посейчас и пойду, вот соберусь только, полушубок накину…
– Ты б лучше не накидывал этот полушубок, Иване, – скептически оглядев приятеля, посоветовал отрок. – Его у тебя в трех местах моль проела, ходить стыдно.
– Надо же, – расстроился Раничев. – А я и не видел… Ну хоть кафтан в порядке да однорядка… Эх, еще б ферязь для пущего форсу.
– Есть у меня ферязь, – кивнул Лукьян. – Только идти далековато, да и маловата она тебе будет.
– Вот то-то и оно, что маловата, – посетовал Иван. – Ладно, и однорядкою обойдемся, чай, тепло покуда. Ишь, капель-то, ровно весною!
На улице и в самом деле была оттепель. Сквозь разноцветные – лиловые, зеленые, багровые – тучи проникали солнечные лучи, нежаркие, конечно, и даже не теплые, но искрящиеся, радостные, приятные. Словно бы и вправду весна. Здорово! Кругом воробьи щебечут, синицы дерутся в колдобинах, а на ветках деревьев деловито каркают вороны.

Остановясь у княжеских хором, Раничев деловито оббил сапоги об крыльцо от налипшей грязи и, протопав в людскую, нагло кивнул Феоктисту:
– Поди-ка доложи князю, тиуне!
Тот аж обалдел от подобного нахальства. Надо же, ни те поклона, ни те здравия – поди да доложи. Вот хам-то! И правильно решили такого на Москву убрать. Пущай прокатится, даст Бог, и в обрат не вернется.
– Входи ужо, – вернувшись из княжьей горницы, сухо бросил тиун. – Ждет князь-то.
Оставив шапку на лавке, Иван вошел в горницу, и, перекрестившись на обширный иконостас, поклонился:
– Явился, княже, пред твои очи!
– Вот и молодец, что явился, – неожиданно улыбнулся князь. – Говорить с тобой долго не буду – человек ты честный, храбрый, о том ведаю. Потому – и задание тебе особое.
Раничев насторожился. Рязанский князь был из тех, что мягко стелет, да потом жестковато спать.
– Вот что, Иване, собирайся-ка в Москву, – немного помолчав, огорошил князь. – Чай, засиделся уже без дела да без деньжат?
– Да уж. – Раничев хохотнул. – Твоя правда, княже Олег Иваныч, засиделся. И без того, и без другого.
– Я ж тебе недавно усадебку жаловал? – удивился рязанский властитель. – Неужто в кости проиграл?
– Не в кости, а одноруким бандитам, – пошутил Раничев, да сразу же и поправился: – Нет, княже, цела усадебка, да только работать на ней некому.
– А то завел бы коровок, деву какую приглядел…
– Да есть дева, как не быть. – Иван погрустнел. – Только вот вряд ли она согласится с коровами…
Князь засмеялся, погрозил шутливо пальцем:
– Знаю, знаю, про какую деву глаголешь… Покойного боярина Евсея воспитанницу. Ох, не твоего полета птица… Хотя…
Привстав в резном кресле, Олег Иваныч Рязанский чуть усмехнулся:
– Вот что, Иване. Коли выполнишь мое порученье достойно – награжу щедро. Пару деревенек отпишу точно, да с мужиками. Так что будешь человек не простой.
– Вот славно бы!
– Тогда можешь и к боярышне твоей сватов засылать, чай, не откажет! – Князь расхохотался. – Ну а теперь к делу. Кликни-ка из людской Феоктиста-тиуна, голова у него варит, вместе и посоветуемся, как лучше дело наше спроворить.
– Феоктиста… – Раничев незаметно вздохнул. Вот уж кого-кого, а этого пронырливого тиуна с задатками садиста лучше было бы вообще не подпускать ни к какому серьезному делу.
1 2 3 4 5 6 7