- Это ж как если б я соседу гадюку в горшке во двор забросил... Суки поднебесные...
- А если это и есть лунный житель, господа? - звенящим от возбуждения голосом сказал Воропаев. - Наделенный разумом?
Они ошарашенно помолчали, переваривая эту мысль.
- Никак невозможно, барин, - сказал Платон. - Что же он тогда, стерва, жрет все и всех, что попадется? Турок на что басурман, настолько на нас не похож, форменный лунный житель, а людей, однако, все ж не жрет...
- Резонно, - сказал Сабуров. - Лунную мартышку какую-нибудь завинтили внутрь ради научного опыта...
- Я вот доберусь, такой ему научный опыт устрою - кишки по закоулочкам...
- Ты доберись сначала, - хмуро сказал Сабуров, и Платон увял.
Они оглянулись на огромную бомбу, закопченное треснувшее полушарие.
- К ночи утонет, - сказал Воропаев. - Вот, даже заметно, как погружается. А хляби здесь глубокие. Никак его потом не выволочь, такую махину...
- И нечего выволакивать, - махнул рукой Платон.
- Вот что, господин Воропаев, - осторожно начал Сабуров. Он не привык к дипломатии, тем более в таком деле, и слова подыскивались с трудом. - Я вот что... Тварь эту вы видели ночью, мимоглядом, а мы наблюдали белым днем в деле. Тут все не по-суворовски - и пуля дура, и штык вовсе бесполезен. Не даст подойти, сгребет...
- Что же вы предлагаете?
- Поскольку господина Гартмана вы, как бы это деликатнее... использовав бомбу... я и решил, что в эти места вы забрались, быть может, изготовить нечто схожее... И ночью, вы сами признались, не спали. Мастерили, а? "Научный опыт" мастерили?
И по глазам напрягшегося в раздумье Воропаева Сабуров обостренным чутьем ухватил: есть бомба, есть!
- Я, признаться, не подумал, господин Сабуров... - нигилист колебался. - Ведь это вещь, которая некоторым образом принадлежит не только мне... Вещь, которую я обязался товарищам моим изготовить в расчете на конкретные и скорые обстоятельства... И против чести нашей организации будет, если...
- А против совести твоей? - Сабуров круто развернулся к нему. - А насчет того народа, который эта тварь в клочки порвет, насчет него как? Россия, народ - не ты рассусоливал? Мы где, в Сиаме сейчас? Не русский народ оно в пасть пихает?
- Господи! - Платон бухнулся на колени и отбил поклон. - Барин, я георгиевский кавалер, прадеды мои этак не стаивали, а перед тобой вот стою! Ну, дело требует!
- Встаньте, что вы... - бормотал покрасневший Воропаев, неуклюже пытаясь его поднять, но урядник подгибал ноги, не давался:
- Христом Богом прошу! Турок ты, что ли? Не дашь - свяжу, весь дом перерою, а найду! Сам кину!
- Вы же не сумеете...
- Казак все сумеет!
- Хотите, и я рядом на колени встану? - хмуро спросил Сабуров, видя, какое внутреннее борение происходит в этом человеке, и пытаясь его усугубить в нужную сторону. - Сроду бы не встал, а сейчас...
- Господа, господа! - Воропаев покраснел, как маков цвет, на глаза даже слезы навернулись. - Что же вы на колени, господа, сие мерзко для души человеческой... Ну, согласен я! Дам бомбу!
...Бомба имела вид шляпной коробки, обернутой холстом и туго перевязанной крест-накрест; черный пороховой шнур торчал сверху. Воропаев вез ее, держа перед собой на шее лошади. Сабуров с Платоном сперва сторонились, потом привыкли. Справа было чистое поле, и слева - поля с редкими чахлыми деревцами, унылыми лощинами. Впереди, на взгорке - полоска леса, и за ним - снова поле, открытое место, протяженное, хоть задавай кавалерийские баталии с участием многих эскадронов. Животы подводило, и все холодело внутри от пронзительной смертной тоски, плохо совмещавшейся с мирным унылым пейзажем и оттого еще более сосущей.
- Куда ж оно идет? - тихо спросил Сабуров.
- На деревню, больше некуда, - сказал Платон. - Помните карту, ваше благородие? Такого там натворит... Так что нам, выходит, либо пан, либо пропал.
- С коня бросать - ничего не выйдет, - сказал Воропаев. - Понесет конь...
- Так встанем в чистом поле, - сказал Сабуров отчаянно и зло. - На пути. Как деды-прадеды стаивали...
Они въехали на взгорок. Там, внизу, этак в полуверсте, страшный блин скользил по желто-зеленой равнине, удаляясь от них, ничего не зная о них, поспешал по невидимой прямой, направляясь прямехонько в невиданную отсюда деревню. Чуял ее, что ли?
- Упредить бы мужиков? - сказал Платон.
- Ты поскачешь? - зло спросил Сабуров.
- Да нет.
- А если прикажу?
- Тоже нет. Вы уж простите, господин поручик, ну как я вас брошу? Не по-военному, не по-русски.
- Тогда помалкивай. Обойдем вон там, у берез, - поручик Сабуров задержался на миг, словно пытаясь в последний раз вобрать все краски, все запахи, колера земли и вкус ветра. - Ну, в галоп! Господин Воропаев, на вас вся надежда, вы уж не подведите!
Они сделали галопом большой крюк, соскочили на землю, криками и ударами по крупам прогнали коней. Встали шеренгой, плечом к плечу.
- Знаете, господа, что самое грустное? - весело крикнул Сабуров, испытывая ощущение невыразимой легкости в мыслях и движениях, ощущение невесомого предсмертного мига. - Дракон есть, рыцари налицо, а прекрасной принцессы, как на грех, нету! Гойда! У вас есть невеста, Воропаев, который не Воропаев?
- Увы, нет!
- У меня тоже, вот незадача!
- А у меня хозяйка! - крикнул Платон. - Йэх, не узнает разлюбезная, где мил соколок Платоша полег!
- Воропаев, бросайте, если что, прямо под ноги! Либо мы, либо оно!
- Понял!
- Внимание, господа! Все!
Чудо-юдо катилось на них, бесшумно, как призрак, неотвратимо, как рок, скользило над зеленой травой, и оно уже заметило людей, несомненно, поднялись на стеблях алые шары, свист-шипенье-клекот пронесся над полем, зашевелились, расправляясь, клубки щупалец, оно не замедлило бега, ни на миг не задержалось. Воропаев чиркнул сразу несколькими спичками, поджег длинную смолистую лучинку, и она занялась.
Поручик Сабуров поднял револьверы, изготовился для стрельбы, и в этот миг на него нахлынуло что-то, чужая тоска, непонимание и злоба, но не человеческие это были чувства, а что-то животное, неразумное. Он словно перенесся на миг в иные, незнакомые края, неизвестно где находящиеся, странное фиолетовое небо, вокруг растет из черной земли что-то красное, извилистое, желтое, корявое, сметанно-белое, загогулистое, что-то шевелится, ни на что не похожее, порхает, пролетает над головой, и все это - не бред, не видение, все это есть - где-то там, где-то в небесной выси...
Сабуров стряхнул это наваждение, стал палить из обоих револьверов по набегающему чудовищу. Рядом громыхнула винтовка Платона, а чудище набегало, скользило, наплывало, надвигалось, время для них остановилось, как для мух в янтаре, и вот уже взвились щупальца, взмыли сетью, заслоняя звуки и краски мира, пахнуло непередаваемо тошнотворным запахом, бойки разряженных уже револьверов бесцельно молотили в капсюли выстреленных патронов, и Сабуров, опамятовавшись, отшвырнул револьверы, выхватил саблю, занес, что-то мелькнуло в воздухе, закувыркалось, грузное и дымящее...
Громоподобный взрыв швырнул Сабурова в траву, перевернул, проволочил, будто бы горящие куски воздуха пронеслись над ним, белесый дым словно бы пронизал его тело, залепил уши, лицо, в ушах надрывались ямские колокольцы, звенела сталь о сталь, гремел Иван Великий...
А потом он понял, что жив и лежит на траве, а вокруг тишина, но не от контузии, а настоящая - потому что слышно, как ее временами нарушает оханье. Тогда он вскочил. Охал Платон, тоже уже стоявший на ногах, одной рукой он держал за середину винтовку, другой смахивал со щеки кровь. И Воропаев, который не Воропаев, уже стоял, глядя на неглубокую, курящуюся белесой гарью воронку, а вокруг воронки...
Да ничего там не было почти. Так, клочки, ошметки, мокрые хлопья, густые брызги.
- А ведь свершили, господа, - тихо, удивленно сказал поручик Сабуров. Свершили...
Он знал отчего-то: что бы он в дальнейшей жизни ни свершил, чего бы ни достиг, таких пронзительных минут торжества и упоения не будет больше никогда. От этого было радостно и тут же грустно, горько. Все кончилось, но они-то были!
- Скачут, - сказал Платон. - Ишь, поди, цельный эскадрон подняли, бездельники...
Из того лесочка на взгорке вылетели всадники и, рассыпаясь лавой, мчались к ним - человек двадцать в мундирах того цвета, который страсть как не любил один поручик Тенгинского полка.
- По мою душу, - сказал Воропаев. - Ничего, все равно убегу, не первый раз...
К ним мчались всадники, а они стояли плечом к плечу и смотрели устало Белавинского гусарского полка поручик Сабуров (пал под Мукденом в чине полковника, 1905), нигилист с чужой фамилией Воропаев (в действительности - дворянин Сперантьев, казнен по процессу первомартовцев, 1881), Терского казачьего войска старший урядник Нежданов (помер от водки, 1886), смотрели равнодушно и устало, как жнецы после трудного дня, ратоборцы после тяжелого поля. Небо над их головой было небывало огромным, насыщенным неизвестной жизнью, совсем даже, как выяснилось, непохожей на нашу. Главное было позади, остались скучные хлопоты обычного дня и досадные сложности бытия российского, и ничего никому не удастся доказать, и никто никогда не поверит, и вряд ли кому-то из троих случится еще встретиться с жителями небесных планет.
Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Так утверждали древние, но это утверждение, похоже, не для всего происходящего в этом мире справедливо.

1 2 3 4 5 6