Может, еще интенданты - и все. Небогато. Да сначала еще нужно доказать, что они с урядником не страдают помрачением ума от водки, что по здешним лесам в самом деле шастает некое чудо-юдо, смертельно для людей опасное! Нужно сначала уломать какое-нибудь начальствующее лицо, чтобы хоть прибыло сюда и обозрело. А что таковому лицу предъявить в качестве вещественной улики кусочек от щупальца, безмен в вонючей жиже, собачий хвост оторванный?
Жандармы, что на вокзале? Слабо в них, как слушателей и соратников, верилось. Вот и получается, что помощи от вышестоящего начальства ждать нечего. Должно быть, чудо-юдо объявилось совсем недавно - никто о нем до того и не слышал. Рано или поздно оно наворотит дел, и паника поднимется такая, что дойдет в конце концов до губернии, и уверует губерния, и зашевелятся шитые золотом вицмундиры; а тогда и курьеры помчатся, и вытребуют войска, и леса оцепят боевой кавалерией, а то и картечницы Барановского подтянут, шум поднимут до небес, дабы несусветной суетой и рвением заслужить ордена и отличия. Но допрежь того немало воды утечет, немало кровушки, и кровушка будет русская, родная. А присягу они с урядником принимали как раз для того, чтобы не лилась родная кровь в пределах отечества...
- Так что же? - повторил Платон вслух невысказанные поручиковы мысли. За болгарских христиан сколь крови выцедили, а тут - свои в беде...
Светало. И подступала минута, когда русское молодечество должно рвануться наружу - шапкой в пыль, под ноги, соколом в чистое поле, саблей из ножон. Иначе - не носить тебе больше сабли, воином не зваться, сам себе не простишь. Некому больше, окромя тебя. Ты здесь оказался, тебе и выпало - сойтись грудь в грудь...
- Урядник, смир-на! - сказал Сабуров.
Урядник бросил руки по швам. Сабуров тоже встал по стойке "смирно". Оба они были в сапогах и нижнем белье, но это не имело значения. В восемьсот двенадцатом был случай, когда платовские казаки и вовсе голяком повскакали на коней, ударили в шашки. И ничего, смяли француза. Не в штанах дело.
- Слушай приказ, - сказал Сабуров звонко и четко, как на инспекторском смотру. - Считать нас воинской командой. Объявившуюся в окрестностях неизвестную тварь, как безусловно опасную для здешних обывателей, отыскать и уничтожить. Выступаем немедля.
- Слушаюсь, ваше благородие! - рявкнул урядник.
И у обоих стало на душе чуточку покойнее. Теперь был приказ, были командир и подчиненный, теперь они были - воинская команда, крохотное войско российское.
- Соображения есть? - спросил Сабуров.
- Как не быть? Следы оно оставляет, слава Богу, по воздуху не порхает, не канарейка. А следы мы разбирать учены, на кабана в камышах охотиться приходилось... Так что опробуем. Теперь что: коли оно жрет всех без разбору, и коня, и людей, и собак, значит - оголодавшее. Знать бы еще, как у него с чутьем...
- А ты на всякий случай думай, что чутье у него - отменное.
- Понял, ваше благородие. Еще: большое оно, должно быть. Вон как столы-лавки перебулгачило. Гренадерскую бомбу бы нам иметь...
- Где ж ее взять... Что еще?
- Искать надо в редколесье, да в полях, я так мерекаю, - сказал Платон. - Не думаю я, чтоб оно в чащобу полезло - здоровущее... Местности мы не знаем, вот что плохо. Проводника бы нам или хоть дельную собачку, охотничью...
- И подзорную трубу не грех бы заиметь, - сказал Сабуров. - Помнишь, Мартьян говорил про блажного барина, что смотрит на звезды?
- Помню. Думаете?..
- Да уж смотрит он в небеса наверняка вооруженным глазом. Только где ж его искать? Черт, ничего не знаем - где какие деревни, где что... Ну ладно. Давай собираться.
Сборы заняли около получаса, а потом они выехали шагом, охлюпкой на неоседланных мартьяновских лошадях с уздечками самодельной работы невеликая воинская команда.
Наклонившись с конской спины, Платон разбирал следы, и вскоре последовало первое донесение:
- Ну что - какие-никакие, а есть лапы. И лап этих до тоей матери, прости господи. Чисто сороконожка... Ясно ведь, что тяжелое, а бежит легко - это как понять? Вроде бобра, что ли - на земле неуклюж, а в воде проворен...
Следы действительно в густолесье не заводили, но оттого что чудо-юдо, как и предполагалось, было велико, стало только тягостнее. А вскоре они наткнулись на место, где валялись повсюду клочья собачьей шерсти, обрывки одежды, и кровь, кровушка там и сям... Перекрестились, еще раз помянув несчастливых рабов Божьих Мартьяна и двух других, по именам неизвестных, и тронулись дальше, превозмогая тягу к рвоте. На войне видели всякое, но вот так...
Нервы стали, как струны, упади с дерева лист, коснись - зазвенят тоскливым и жалостным гитарным перебором...
- Неужто не заляжет, нажравшись? - сказал Платон сквозь зубы и вдруг натянул поводья. - А вот там, что это? Ей-Богу, вижу, вашбродь!
Но Сабуров и сам видел уже сквозь деревья: там, впереди, на лугу шевельнулось что-то зеленое - не веселого цвета молодой травы, а угрюмого болотного. У неширокого ручья паслась пятнистая коровенка, а неподалеку...
А неподалеку замер круглый блин аршинов трех в поперечнике и высотой человеку - ну, под мужское достояние, не выше. По краю, по всей окружности блина чернели непонятные комки, числом с дюжину, меж ними другие, синие, раза в два больше (этих с полдюжины), а в середине опухолью зеленело вздутие с четырьмя горизонтальными черными щелями, и над ними, на самом верху вздутия - будто гроздь из четырех бильярдных шаров, только шары алые, в черных крапинках. Сабурова вновь замутило - так неправилен, неуместен на зеленом лужку под утренним солнышком, чужд всему окружающему был этот живой страх, словно и впрямь приперся из пекла.
- Ну, такого можно и в шашки, - горячо прошептал Платон. - Лишь бы только кони не понесли. Покромсаем, ей-бо, курву!
- Ты погоди, - так же горячечно шепнул Сабуров. - Чем-то же оно хватало...
На лугу колыхнулся блин, множество ножек, сокращаясь-вытягиваясь, понесли его вперед со скоростью быстрым шагом идущего человека, и коровенка, только сейчас заметив это непонятное создание, глупо взмыкнула, вытаращилась, задрала вдруг хвост, собираясь припустить прочь.
Не успела. Взвихрились черные комки, оказавшись щупальцами аршин в пять каждое, жгуты превратились в широкие ленты, и весь пучок оплел корову, сшиб с ног, повалил, синие комки тоже взвихрились щупальцами, только эти были покороче и потолще, кончались словно бы змеиными головами, только безглазыми - длинные пасти открыты, и зубов там не перечесть. Рев бедолажной животины вмиг затих. Чудище принялось жрать.
Сабуров не выдержал, перегнулся с прядавшего ушами коня - все, съеденное и выпитое с утра, рванулось наружу. Рядом то же самое происходило с Платоном.
- Ну, видел? - прохрипел Сабуров. - Куда его в шашки...
- Ах ты ж, с-сука!
Платон соскочил с коня - как ни разъярен был, а сообразил, что непривычный, нестроевой конь выстрелов над ухом испугается и понесет. Пробежал десяток шагов до крайних деревьев, обернулся:
- Коней держите, вашбродь, мне с винтовкой сподручнее!
До чуда-юда в самом деле было шагов двести - от сабуровских револьверов толку никакого. Сабуров крепко ухватил поводья. Урядник приложился. Целился недолго. Выстрел.
Чудо-юдо содрогнулось, зашипело - пуля явно угодила в цель, но непохоже, чтобы нанесла урон. Алые, в черных крапинках шары заколыхались, стали подниматься - словно со страшной скоростью вырастали алые цветы на зеленых стеблях, вот стебли уже не короче аршина. Шары качались, будто приглядывались, принюхивались - дьявол их ведает, как правильно, мотались в разные стороны, и вдруг все вытянулись в одном направлении - к ним, господи боже!
- Урядник, назад! - крикнул Сабуров.
Но урядник клацнул затвором берданы, досылая патрон. Выстрел. Должно быть, Платон целил в те шары, да промахнулся. Черные и синие щупальца одно за другим отрывались от раскромсанной коровьей туши, чудище зашипело, сокращая ножки, словно злилось, что его члены так неповоротливы. Тогда только урядник с разбегу запрыгнул на коня, перехватил его поводья у Сабурова, и они поскакали назад, пронеслись с полверсты, оглянулись никто не преследовал. Натянули повода, и кони остановились неохотно, после недолгого противоборства всадникам.
- Ну, видел? - спросил Сабуров. - Нет, саблями не выйдет. Никак ты к нему вплотную не подступишься. Разделается вмиг. Хреновые из нас Добрыни Никитичи, Платоша, не про нас это Змеище Горынище...
Лицо Платона стало остервенелым до крайности:
- Так что ж делать, подскажите, вашбродь! По шарам бить разве что...
- Одно и остается, - сказал Сабуров. - А ты заметил - ведет оно себя так, словно в него сроду не стреляли, не сразу и сообразило, что остерегаться следует. Непуганое...
- Господи ж ты, Боже мой! - взвыл урядник. Его конь всхрапнул и дернулся. - Ну откуда оно на нашу голову взялось, почему непуганое? Не должно его быть, не должно, в мать, в Христа, во всех святителей, вперехлест через тын! Не должно!
- Да ори не ори - а оно есть, - мрачно сказал поручик Сабуров. - И либо мы ему выхлестнем гляделки, либо оно нас, как ту коровенку... Положение хуже губернаторского во всех рассмотрениях. Пешком подходить - не успеем ничего сделать. Верхом - на лошадей надежды мало, не строевые. Чересчур часто его обстреливать - смотришь, поумнеет, раскинет, что к чему... Засада нужна. А каким образом?
Их тревожные мысли нарушил стук копыт, и незадачливые ратоборцы повернули головы. Трое, нахлестывая лошадей, скакали напролом, спрямляя по целине торную изгибавшуюся дорогу, - снова голубые вездесущие мундиры, ярыжки. Но все же это была организованная вооруженная сила, имевшая прямое отношение к властям, сообразил поручик, дал шенкеля своему коньку, вымахнул наперерез, закричал:
- Стойте!
Кони под жандармами взрыли копытами землю, запрокидываясь от резко натянутых поводьев на дыбы. Ствол карабина дернулся было в сторону поручика, но тут же опустился к луке. Поручик усмотрел знакомую щучью харю, и сердце упало, на душе стало серо, мерзко.
- Па-азвольте заметить, что вы, господин поручик, будучи вне строя, тем не менее имеете на поясе револьвер в кобуре, что противоречит уставу, сказал Крестовский, словно бы ничуть не удивившийся неожиданной встрече. А второй револьвер, заткнутый за пояс, и вовсе противоречит всем уставам, к тому же табельным оружием не является. Где ваша фуражка, наконец?
Поручик невольно схватился за голову и фуражки на ней не обнаружил Бог знает, где осталась и когда уронил. Но не время пикироваться. Он заспешил, захлебываясь словами, подъехавший урядник вставлял свое, оба старались говорить убедительно и веско, но чуяли - выходит сумбурно и несерьезно.
- Так, - сказал ротмистр Крестовский. - Как же, уже слышал, слышал, чрезвычайно завлекательные побрехушки... Оставьте, поручик. Все это очередные происки нигилистов, скажу я вам по секрету. Никаких сомнений. Вам сие незнакомо, а мы научены служебным опытом: все эти поджоги, слухи о самозваных царевичах, подложные его величества грамоты, золотыми буквами писанные, теперь вот чудище выдумали... А цель? Вы, молодой человек, не задумались, какая цель преследуется? Посеять панику, дабы взбунтовать народонаселение против властей и государя императора. Позвольте мне, как человеку опытному и облеченному доверием, рассеять ваши заблуждения. Цель одна - мутить народ да изготовлять бомбы. Знаем-с! Все знаем! Кто, что и когда! На сей раз не уйдет!
Он выдернул из-за голенища сапога свернутую карту и с торжеством потряс ею перед носом поручика. Сунул обратно - небрежно, не глядя, поторопился разжать пальцы - и карта, скользнув по безупречно начищенному голенищу, туго облегавшему ногу, упала на землю. Поручик на это не указал - он подумал, что им с Платоном иметь карту местности необходимо, а стрюк перебьется и так - коли ему по службе положено иметь собачий нюх.
Сочтя, очевидно, тему исчерпанной, ротмистр обернулся к своим нижним чинам:
- Галопом марш!
И они тронулись, не обращая внимания на крики поручика с Платоном, забыв недавнюю стычку и ненависть к Щучьей Морде, Сабуров орал благим матом, не боясь, что его примут за умалишенного, и Платон ему вторил иначе нельзя было, на их глазах живые души, хоть и сыскные, да православные, какие-никакие, а соотечественники мчались, не сворачивая, прямехонько к невиданной опасности. В их воплях уже не осталось ничего осмысленного - животные кричали нутром, остерегая соплеменников перед хищником.
Но - бесполезно. Три всадника скакали, не оборачиваясь, и вот уже исчезли за деревьями голубые мундиры, вот уже стук копыт стал глохнуть... и тут окрестности огласились пронзительным воплем, бахнул выстрел, страшно закричала лошадь, донесся крик, уже непонятно, кем исторгнутый, конем или человеком. И наступила тишина.
Они переглянулись и поняли друг друга - никакая сила не заставила бы их сейчас направить коней к тому месту. Платон шевельнул бледными губами:
- Упокой Господи...
Поручик развернул мятую двухверстку - неплохие карты имелись в отдельном корпусе, следовало признать. Даже ручей нанесен, что протекает неподалеку отсюда. Три деревни, проезжий тракт. И верстах в пяти от места их нынешнего нахождения обозначен отдельно стоящий дом, обведенный синим карандашом. Дом у самых болот.
- Вот туда мы и отправимся, - сказал Сабуров.
Платон спросил одними глазами: "Зачем?"
А поручик и сам не знал в точности. Нужно же что-то делать, а не торчать на месте, нужно выдумать что-то новое. Похоже, в том именно доме и живет барин, обозревающий небеса, - что предполагает наличие некоторого образования, известной учености. А разве помешает им, записным строевикам, исчерпавшим всю чисто военную смекалку, в их безнадежном положении образованный астроном? Вдруг и нет. К тому же была еще одна мыслишка, не до конца продуманная, но любопытная...
Дом был каменный, обветшавший изрядно, облупленный, весь какой-то пришибленный, как мелкий чиновник четырнадцатого класса, у которого в кармане ни копейки в момент гнетущего похмелья. Три хилых яблоньки - это, очевидно, остатки сада.
1 2 3 4 5 6