Губы у нее посинели тоже, и волосы смерзлись. Взвалив девушку на плечо, он снял с коня поклажу, ослабил удила и внес ее в хижину. Деревянная дверь стояла приотворенной, в стылое жилье набился снег.
Рек увидел лежанку под единственным окном, очаг, нехитро сколоченные полки и поленницу дров у дальней стены — ее могло хватить на две, а то и три ночи. Еще в хижине имелись три корявых стула и стол, грубо вытесанный из вязового пня. Рек опустил бесчувственную девушку на лежанку, нашел под столом связанный из прутьев веник и вымел из дома снег. Он хотел закрыть дверь, но прогнившая кожаная петля лопнула, и дверь перекосилась. Ругаясь, он загородил вход столом.
Поспешно раскрыв котомку, он достал коробку с трутом и огнивом. Неведомый хозяин хижины уже сложил в очаге дрова, как это заведено в лесной глуши. Рек собрал в кучку под хворостом сухие листья, полил их лампадным маслом из кожаной фляжки и стал высекать огонь. Пальцы у него застыли, и искры тут же гасли — он остановился, заставил себя медленно, глубоко подышать и снова ударил огнивом. На этот раз трут затлел. Рек осторожно раздул огонек, а когда занялись прутья, стал подкладывать мелкие ветки. Огонь начал разгораться.
Рек подтащил к очагу два стула, набросил на них одеяла и вернулся к девушке. Она лежала, едва дыша.
— Все эти проклятые доспехи, — проворчал он и стал развязывать на ней полушубок, поворачивая ее с боку на бок.
Вскоре он раздел ее и принялся растирать. Подбросив в огонь еще три полена, он расстелил на полу перед очагом одеяла, положил на них девушку и стал тереть ей спину.
— Не вздумай у меня умереть! — рявкнул Рек, массируя ей ноги. — Посмей только! — Он вытер ей волосы полотенцем и завернул ее в одеяло. На полу было холодно, из-под двери тянуло морозом, и, пододвинув лежанку к очагу, он переложил туда девушку. Пульс девушки бился медленно, но ровно.
Он взглянул ей в лицо — оно было прекрасно. Не в общепринятом смысле — этому мешали слишком густые, сумрачные брови, квадратный подбородок и слишком полные губы. Но в лице ее были сила, мужество и решимость.
И не только — во сне черты ее лица стали нежными, совсем детскими.
Рек тихонько поцеловал ее.
Потом застегнул свой полушубок, отодвинул стол и вышел в бурю. Гнедой фыркнул, заслышав его шаги. Под навесом лежала солома, и Рек, взяв пучок, вытер коню спину.
— Ночь будет холодная, парень, но тут ты не пропадешь. — Рек покрыл попоной широкую спину мерина, покормил его овсом и вернулся в хижину.
К девушке вернулись живые краски, теперь она мирно спала.
Пошарив по полкам, Рек отыскал старый чугунок. Достал из котомки полотняный, со стальной защелкой мешок со съестным, извлек оттуда вяленое мясо и стал варить похлебку. Согревшись, он скинул плащ и полушубок. Ветер снаружи бросался на стены, но внутри жарко пылал огонь, наполняя хижину мягким красноватым светом. Рек стянул сапоги и растер себе ноги. Хорошо, однако, быть живым.
А есть-то как хочется!
Он взял глиняную, обшитую кожей манерку и попробовал суп. Девушка пошевелилась, и он подумал, не разбудить ли ее, но решил, что не надо. Она так хороша, когда спит, — и сущая ведьма, когда бодрствует. Она повернулась на бок и застонала, высунув из-под одеяла длинную ногу. Рек вспомнил ее тело и усмехнулся. Ничего мужского в нем нет! Она просто крупная — но сложена превосходно. Он смотрел на ее ногу, и улыбка исчезала с его лица. Он представил, как лежит нагой рядом с ней...
— Ну нет. Рек, — сказал он вслух. — Ты это брось.
Он укрыл ее и вернулся к похлебке. «Готовься к худшему, — сказал он себе. — Проснувшись, она обвинит тебя в том, что ты воспользовался ее слабостью, и выцарапает тебе глаза».
Он завернулся в плащ и улегся перед огнем. На полу теперь стало теплее. Он подбросил дров в огонь, положил голову на руку и стал смотреть, как кружат, скачут и изгибаются огненные танцовщицы.
Скоро он уснул.
Разбудил его запах поджаренной ветчины. В хижине было тепло, а его левая рука опухла и затекла. Рек потянулся, застонал и сел. Девушки нигде не было. Потом открылась дверь, и она вошла, стряхивая снег с полушубка.
— Ходила посмотреть на лошадь. Есть будешь?
— Да. Который час?
— Солнце часа три как взошло. Снег почти перестал.
Он распрямил свое ноющее тело. Спина совсем онемела.
— Слишком долго я спал на мягких постелях в Дренане.
— И брюшко у тебя оттого же.
— Брюшко? У меня просто позвоночник так выгнут. И мышцы расслаблены. Ну ладно, пускай брюшко. Еще пару дней такой жизни — и оно сойдет.
— Не сомневаюсь. Однако нам повезло, что мы нашли это место.
— Да.
Она перевернула ветчину, и разговор умолк. Рек почувствовал неловкость и заговорил — одновременно с ней.
— Смешно, — сказала она.
— Вкусно пахнет, — сказал он.
— Вот что.., я хотела сказать тебе спасибо. Ну, вот и сказала.
— Не за что. Почему бы нам не начать сызнова, как будто мы только что встретились? Меня зовут Рек. — Он протянул ей руку.
— Вирэ, — сказала она, сжав ему запястье на воинский манер.
— Очень приятно. И что же привело тебя в Гравенский лес, Вирэ?
— Не твое дело, — отрезала она.
— Я думал, мы начали сызнова.
— Ну, извини. Мне не так-то просто болтать с тобой по-приятельски — ты мне не слишком нравишься.
— Как можно так говорить? Мы и десяти слов друг с другом не сказали. Слишком рано судить, нравится тебе человек или нет.
— Я таких, как ты, знаю. — Она ловко разложила ветчину по двум тарелкам и подала одну Реку. — Заносчивые. Думаете, что боги, сотворив вас, сделали миру подарок. Порхаете себе, как вольные пташки.
— Ну и что в этом плохого? Совершенных людей не бывает. Да, я стараюсь получить от жизни радость — она ведь у меня одна.
— Вот из-за таких, как ты, страна и гибнет. Из-за таких вот беззаботных, живущих только нынешним днем. Из-за жадных и себялюбивых. А ведь когда-то мы были великим народом.
— Чушь. Мы были завоевателями и всем навязывали дренайские законы. Чума бы взяла такое величие!
— Ничего плохого в этом не было! Народы, завоеванные нами, процветали — так или нет? Мы строили школы, больницы, дороги. Мы поощряли торговлю и несли миру правосудие.
— Тогда тебе незачем так расстраиваться. Теперь правосудие миру будут нести надиры. Единственная причина дренайских побед — это то, что народы, которые мы завоевали, уже пережили свой расцвет. Они разжирели и обленились, сделались себялюбивыми, жадными и беззаботными. Все народы следуют этим путем.
— Так ты еще и философ? Твои взгляды мне кажутся такими же никчемными, как ты сам.
— По-твоему, я никчемный? Зато от тебя в твоем мужском наряде куда как много проку. Ты, подделка под воина! Если ты так жаждешь защитить дренайские ценности, почему бы тебе не отправиться в Дрос-Дельнох с другими дураками и не выйти со своей шпажонкой против надиров?
— Я только что оттуда — и вернусь туда, как только выполню то, что мне поручено.
— Ну и дура, — буркнул он.
— А ты ведь был солдатом, верно?
— Тебе-то что?
— Зачем ты ушел из армии?
— Не твое дело. — Настало неловкое молчание, и Рек, чтобы сломать его, добавил:
— После полудня мы должны добраться до Глен Френэ. Это маленькая деревушка, но лошадь там купить можно.
За едой они больше не разговаривали. Рек злился и чувствовал себя неуютно, ему не хватало умения преодолеть разделявшую их пропасть. Вирэ протерла тарелки и вычистила чугунок, неуклюжая в своей кольчуге.
Она тоже злилась — на себя. Она не хотела ссориться с Реком. Пока он спал, она двигалась по хижине тихонько, чтобы его не потревожить. Проснувшись, она сначала смутилась и впала в гнев, увидев себя раздетой. Но она достаточно знала о том, как люди замерзают, чтобы понять: Рек спас ей жизнь. И он не воспользовался ее наготой. Сделай он это, она убила бы его без сожалений и колебаний. Она долго смотрела на него, спящего, и решила, что он по-своему красив и что в нем есть еще нечто, делающее его привлекательным, Мягкость, быть может? Чувствительность? Она никак не могла понять что.
Ну, почему он так мил? Ее это сердило. Нет у нее времени на нежные чувства. И Вирэ с болью осознала, что у нее никогда не было времени на нежные чувства. А может быть, это у чувств нет времени на нее? Она неловкая, неуверенно чувствует себя с мужчинами — если они ей не противники или не соратники. Ей вспомнились слова Река: «Зато от тебя в твоем мужском наряде куда как много проку».
Он дважды спас ей жизнь. Зачем она сказала, что он ей не нравится? Может, из-за того, что она испугалась?
Рек вышел из хижины, и она услышала чей-то чужой голос:
— Регнак, дорогой! Это правда, что у тебя там женщина?
Вирэ схватилась за шпагу.
Глава 4
Настоятель возложил руки на голову молодого альбиноса, стоящего перед ним на коленях, и закрыл глаза.
— Готов ли ты? — мысленно, как заведено в Ордене, спросил он.
— Откуда мне знать? — ответил альбинос.
— Открой мне свой разум. — Юноша открылся, и настоятель увидел в его сознании отражение своего собственного доброго лица. Мысли юноши текли легко и свободно, переплетаясь с воспоминаниями старшего. Могучая натура настоятеля накрыла сознание молодого словно теплым одеялом, и тот погрузился в сон.
Пробуждение было горьким, и на глаза юноши навернулись слезы. Он снова — Сербитар, снова — один, снова — наедине со своими мыслями.
— Готов ли я? — спросил он.
— Будешь готов. Вестник близок.
— Это достойный человек?
— Суди сам. Следуй за мною в Гравен.
Их души соединились и воспарили высоко над монастырем, вольные, как зимний ветер. Внизу лежали заснеженные поля, за полями чернел лес. Настоятель летел впереди над вершинами деревьев. На поляне у бедной хижины собралось несколько человек — они смотрели на дверь, в которой стоял высокий молодой воин. За ним виднелась женщина с мечом В руке.
— Который из них вестник? — спросил альбинос.
— Смотри — и увидишь.
Дела Рейнарда последнее время шли неладно. Атака на караван была отбита с тяжелыми потерями, а в сумерки нашли мертвыми еще троих — и среди них его брата Эрлика. Пленник, взятый третьего дня, умер со страху, не дождавшись настоящей забавы, да еще погода испортилась. Неудача преследовала Рейнарда — и он не мог взять в толк почему.
«Будь проклят вещун!» — с горечью думал он, когда вел своих людей к хижине. Если бы старик не погрузился в свой трехдневный сон, они, может, и не стали бы нападать на караван.
Рейнарду очень хотелось отрубить вещуну ноги, пока тот спит, но здравый смысл и жадность возобладали. Вещун — человек бесценный. Он очнулся как раз когда в лагерь доставили тело Эрлика.
— Видишь, что стряслось, покуда ты спал? — обрушился на него Рейнард.
— Ты потерял восемь человек в набеге, а женщина убила Эрлика и еще одного, когда они убили ее лошадь.
Рейнард вперил тяжелый взгляд в пустые глазницы старца.
— Женщина, говоришь?
— Да.
— Там убит еще и третий. Что скажешь о нем?
— Ему попала в лоб стрела.
— Кто пустил ее?
— Человек по имени Регнак. Скиталец, который бывает здесь временами.
Рейнард потряс головой. Женщина поднесла ему кубок подогретого вина, и он присел на камень у жаркого огня.
— Быть не может, он бы не осмелился! Уверен ты, что это он?
— Это он. А теперь мне надо отдохнуть.
— Погоди! Где они теперь?
— Сейчас погляжу, — сказал старик, направляясь в свою хижину. Рейнард велел подать еды и кликнул Груссина. Тот пришел и присел на корточки рядом с ним.
— Ты слышал? — спросил Рейнард.
— Да. Ты ему веришь?
— Смех и грех. Но старик еще ни разу не ошибался. Старею я, что ли? Раз уж такой трус, как Рек, нападает на моих людей, значит, я что-то делаю не так. Я его за это на медленном огне поджарю.
— У нас съестное на исходе, — сказал Груссин.
— Что?
— Съестное на исходе. Зима была долгая, и этот проклятый караван нам бы очень пригодился.
— Ничего, будут и другие. Первым делом надо найти Река.
— Да стоит ли он того?
— Стоит ли? Он помог какой-то бабе убить моего брата. Я хочу отдать эту бабу на потеху всей шайке. Хочу резать с нее мясо тонкими полосками, а потом скормить ее собакам.
— Как скажешь.
— Что-то в тебе не видно особого рвения. — Рейнард перекинул опустевшую миску через костер.
— Что ж, верно, и я старею. Когда мы пришли сюда, я видел в этом какой-то смысл, а нынче забыл, в чем он состоял;
— Мы пришли сюда потому, что прихвостни Абалаина разорили мою усадьбу и перебили мою семью. Я не забыл ничего. Ты не размяк ли часом?
Груссин подметил в глазах Рейнарда опасный огонь.
— Нет, конечно, нет. Ты атаман — как скажешь, так и будет. Мы найдем Река и ту женщину. Может, отдохнешь пока?
— К дьяволу отдых! Но ты спи, если хочешь. Мы отправимся сразу, как только старик даст нам указания Груссин пошел в свою хижину и лег на постель из папоротника.
— Что с тобой? — спросила его женщина, Мелла, став рядом с ним на колени и предложив ему вина — Ты не хотела бы уйти отсюда? — Он положил огромную ручищу ей на плечо. Мелла склонилась и поцеловала его.
— Я пойду с тобой, куда бы ты ни отправился.
— Устал я. Устал убивать. С каждым днем это становится все более бессмысленным. Он, должно быть, не в своем уме.
— Ш-ш! — опасливо шепнула она и сказала ему в самое ухо:
— Не высказывай своих страхов вслух. Настанет весна, и мы уйдем потихоньку. А до тех пор сохраняй спокойствие и выполняй все его приказания.
Он улыбнулся и поцеловал ее волосы.
— Ты права. Поспи немного. — Она прикорнула около него, и он укрыл ее одеялом.
— Я тебя не стою, — сказал он, когда она закрыла глаза.
Когда же он совершил ошибку? Во дни их огненной молодости жестокость Рейнарда казалась чем-то в порядке вещей — чем-то способным сотворить легенду. Так по крайней мере говорил Рейнард. Он говорил, что они будут шипом в боку Абалаина, пока не добьются справедливости. Так прошло десять лет. Десять проклятых кровавых лет.
Да было ли их дело правым хоть когда-то?
Груссин надеялся, что да.
— Ну, идешь ты? — спросил Рейнард с порога. — Они в старой хижине.
Переход был долгим, и холод стоял жестокий, но Рейнард почти не чувствовал этого. Гнев согревал его, а близость мщения придавала мускулам упругость.
1 2 3 4 5 6 7