Покупал тут магазин Wodolei
Пушкин ехал на Кавказ без разрешения, заведомо зная, что у него будут неприятности, если... он вернется. Пушкин еще не вернулся и, возможно, не знал, вернется ли, а Николай I, уверенный, что поэт никуда не денется, наложил на донесение Бенкендорфа резолюцию: "Потребовать от него объяснений, кто ему разрешил отправиться в Эрзерум, во-первых, потому что это вне наших границ, а во-вторых, он забыл, что обязан сообщать мне обо всем, что он делает, по крайней мере, касательно своих путешествий. Дойдет до того, что после первого же случая ему будет определено место жительства".
Уведомляя об этом Пушкина и будучи недовольным тем, что тот "странствовал за Кавказом", Бенкендорф прибавлял: "Я же с своей стороны покорнейше прошу Вас уведомить меня, по каким причинам не изволили Вы сдержать данного мне слова и отправились в Закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие путешествие". Приятелю Пушкин, между прочим, сам рассказывал, что Николай I спросил его, как он смел поехать в армию. На ответ, что главнокомандующий ему это позволил, возразил: "Надобно было проситься у меня. Разве не знаете, что армия моя?"
Параллельно занималась Пушкиным и обычная полиция, хотя и не столь усердно. Спустя шесть месяцев после отъезда поэта из Тифлиса, полиция эта рапортовала, что имярек в Тифлисе "на жительстве и временном пребывании не оказался".
Наконец, еще одна "смертельная" причина могла повлиять на отказ Пушкина от давно вынашиваемого решения бежать через русско-турецкий фронт. Хотя об этом поговаривали давно, внезапно Пушкин узнает от человека, стоявшего в карауле, что в Арзруме открылась чума. Попав с лекарем в лагерь, где находились больные чумой, Пушкин не слезал с лошади и, как он сам пишет, "взял предосторожность стать по ветру". Впрочем, он поспешил оттуда удалиться. "Мне тотчас представились ужасы карантина, и я в тот же день решился оставить армию". Мысль углубиться на территорию, зараженную чумой, и превратиться в одного из несчастных, медленно умирающих людей отвращала, вынуждала отказаться от задуманного, бежать назад как можно скорей.
Осмелимся утверждать с достаточной степенью уверенности, что, отправляясь на Кавказ в 1829 году, Пушкин думал вырваться из России. Обычно он начинал действовать решительно. Эмоции опережали рассудок, как было уже не раз. Похоже, однако, что в данном случае были и план, и долгие приготовления, но по дороге, и особенно прибывши на место, беглец стал постепенно осознавать, что это сопряжено с такими трудностями, такими опасностями и риском, к которым он не был готов. Поэт с его суеверностью либо побоялся, либо передумал, что, практически, одно и то же. И это, как нам представляется, был разумный поступок. Чуть позже поляков-повстанцев, которых Пушкин ошельмует в своем верноподданническом стихотворении "Клеветникам России", повезут по Военно-Грузинской дороге под конвоем из Варшавы в ссылку на Кавказ. А еще позднее, в 1855 году, Адам Мицкевич умрет во время следующей русско-турецкой войны от холеры, добравшись до того самого Константинополя, куда стремился Пушкин.
Вряд ли отзыв о Пушкине тех дней его приятеля Михаила Юзефовича объективно отражал реальное состояние поэта: "Он был уже глубоко верующим человеком и одумавшимся гражданином, понявшим требования русской жизни и отрешившимся от утопических иллюзий". Просто в довершение всего Пушкин, каким бы он ни был энергичным любителем путешествий, устал от почти трехмесячной отвратительной дороги, грязи, плохого питания, бивачной жизни, отсутствия женщин. Он больше не стремился вперед, где его ждала неопределенность. Пушкин жаждал отдыха и, как это у него часто бывало, перегорел, разрядился, остыл и успокоился.
Меж горных стен несется Терек,
Волнами точит дикий брег,
Клокочет вкруг огромных скал,
То здесь, то там дорогу роет,
Как зверь живой, ревет и воет
И вдруг утих и смирен стал.
Все ниже, ниже опускаясь,
Уж он бежит едва живой.
Так после бури истощаясь,
Поток струится дождевой.
В комментариях к этому черновому отрывку обычно говорится, что здесь описан обвал, который преградил Пушкину дорогу во время его путешествия в Арзрум. Нам же пушкинские строки видятся объяснением того, что с ним произошло. Теперь ясно, что легче и проще всего бежать за границу ему было из Кишинева, труднее из Одессы, еще сложнее из Михайловского, а побег через Кавказ на деле оказался сопряженным со смертельным риском. Поэт опять оказался у разбитого корыта, в том подвешенном состоянии, которое он однажды описал в письме к брату: "...кажется и хорошо - да новая печаль мне сжала грудь - мне стало жаль моих покинутых цепей".
Оставалось соблюсти хорошую мину и возвращаться назад. Он спустился с гор, отдохнул, полечился минеральными водами и двинулся на север. "Граф (Паскевич.- Ю.Д.) предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию",- сочинял Пушкин позже. Бенкендорфу же он объяснял все еще нелепее: "Я понимаю теперь, насколько мое положение было фальшиво, а поведение легкомысленно; но, по крайней мере, тут было только одно легкомыслие. Мысль, что это можно приписать другой причине, была бы для меня невыносимой. Я скорее хотел бы подвергнуться самой строгой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах Того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью - и это не фраза". Это была, конечно же, только пустая фраза и хитрость, чтобы перекрыть "другую причину", то есть попытку бегства за границу.
Хотя Пушкин и делал записи по дороге, отчет о поездке появился лишь спустя почти шесть лет. Во многих исследованиях "Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года" оценивается как выдающееся литературное произведение. "Путешествие в Арзрум",- приводим для примера цитату,- в истории русской путевой прозы занимает совершенно особое место. Пушкин взорвал изнутри традиционный жанр, расшатал его, казалось бы, незыблемые каноны и создал тот "вечный образец", который не был в достойной мере оценен современниками". Или оценка другого исследователя: "Путешествие в Арзрум" это пиршество идей, здесь пафосом является поэзия мысли". Подобные оценки звучат пародийно. Достаточно взять хотя б "Письма русского путешественника" Карамзина, чтобы увидеть всю поспешность и небрежность Пушкина. Между тем лишь иногда авторы осмеливаются отметить мелкие описки по части дат, событий и географии, вроде той, что гору Арагай Пушкин спутал с Араратом. Лишь единожды мы встретили замечание, что "Путешествие" фрагментарно, что впечатления поэта от похода были ему не важны, etc.
Над названием Пушкин, видимо, недолго думал, поставил первое пришедшее на ум. Тогда в газетах и журналах часто печатались то "Путешествие в Малороссию", то "Путешествие в Кронштадт". У самого Пушкина имеется четыре работы под названием "Путешествия". Кстати, традиционно говорится, что Пушкин ездил на Кавказ, а произведение называется не "Путешествие на Кавказ", и даже не "Путешествие в Закавказье", но - "Путешествие в Арзрум", то есть в Турцию, ведь Арзрум был турецким, когда он туда собирался. А по существу, это произведение точнее было бы назвать "Неудачное путешествие в Турцию".
Осмелимся вразрез с традицией сказать, что "Путешествие в Арзрум" одно из самых слабых произведений Пушкина. Обычно такой недосягаемо искренний, автор здесь то и дело фальшивит. Напечатал Пушкин это эссе (если не считать публикации маленького отрывка) в первой книжке собственного "Современника". То и дело Пушкин стремится подчеркнуть свою лояльность, патриотизм, даже национализм. Оккупация у него - "приобретение важного края Черного моря", хотя он отмечает и некоторые негативные стороны колонизации Закавказья. Пушкинские эвфемизмы для оккупации: "Грузия прибегла под покровительство России" и "Грузия перешла под скипетр императора". Пушкин находит два гуманных средства "принуждения к сближению" и "укрощения сих диких людей": самовар и - "более нравственное" - "Евангелие".
Тынянов видел в двух пушкинских стихотворениях, написанных во время путешествия, некую оппозицию и призывы к миру. Имеются в виду "Из Гафиза" и "Делибаш". Делибаш - еще одно турецкое слово, которое узнал Пушкин, означает - отчаянная голова.
Мчатся, сшиблись в общем крике...
Посмотрите! Каковы?
Делибаш уже на пике,
А казак без головы.
Никакого пацифизма в этих кровавых шутках нам не видится, и вряд ли можно отнести эти стихотворения к заслуживающим серьезного внимания. Кстати, они были без возражений цензуры опубликованы.
Оставим в стороне географическую информацию, почерпнутую Пушкиным из прочитанных книг. Пушкин использовал, например, книгу Н.Н. "Записки во время поездки из Астрахани на Кавказ и в Грузию в 1827 году", изданную в Москве в 1829. Автор, которого поэт знал, путешествовал вместе с Всеволожскими; собирался поехать с ними и Пушкин. У Пушкина было два экземпляра этой книги, из которых он много, как было доказано до нас, заимствовал. Отметим, что в работе Пушкина немало и собственных интересных наблюдений о нравах, о происходящем. Но по сути все-таки "Путешествие в Арзрум", нам кажется, опубликовано, так сказать, ради сокрытия истины о целях путешествия автора. Для понимания этой работы Пушкина-журналиста приходится опираться на весь существующий материал и лишь в последнюю очередь на текст и сохранившиеся черновики.
Кажется, автору скучно было описывать свое "Путешествие", а читателю скучно читать. Русские и кавказские пейзажи поэт сравнивает с картинами западных художников. Язык не богатый, с бесконечным "яканьем": "Я ехал", "Я думал", "Я сказал" на каждой странице, без всяких попыток сделать текст стилистически богаче. Переделанное для публикации "Путешествие" так и осталось по сути личным дневником, написанным на ходу. Печать спешки заметна, хотя между сбором материала и публикацией этой небольшой рукописи прошло без малого шесть лет. Белинский, например, сразу отнесся к тексту "Путешествия в Арзрум" холодно, заметив лишь, что "он хорош только подписью автора". Почему ж Пушкин долгое время спустя надумал свои заметки печатать? Как остроумно выразился один пушкинист, автор "решил выдать свои путевые записки".
За год до опубликования "Путешествия в Арзрум" поэта пригласил к себе главнокомандующий граф Паскевич и попросил осветить талантливым пером турецкую кампанию. Пушкин обещал выполнить свой долг и заплатить за кавказское гостеприимство фельдмаршала, хотя ясно, что поэт это делал не для одного Паскевича. Однако был, видимо, и еще один внешний повод. За полгода до публикации во Франции вышла книга, в которой перечень генералов, командовавших русской армией, заканчивался так: "...и наконец, г-н Пушкин... покинувший столицу, чтобы воспеть подвиги своих соотечественников". Пушкина это, видимо, обидело. Во всяком случае, в предисловии к "Путешествию" он писал: "Признаюсь: строки французского путешественника, несмотря на лестные эпитеты, были мне гораздо досаднее, нежели брань русских журналов".
Поэт говорил, что публикует свои записки так, как они были сделаны в 1829 году, а сам переписал их. Существует точка зрения, что по поводу публикации "Путешествия в Арзрум" автор встречался с Бенкендорфом, а текст редактировался лично Николаем Павловичем. Но и тут, спустя шесть лет после войны, цензура вместо слов "Сводный уланский полк" поставила "*** уланский полк",- такова уж природа русской секретности.
Так или иначе, позиция Пушкина в "Путешествии в Арзрум" выглядит двойственной: на деле он, безусловно, отдавал должное славе покорителей Закавказья. Почитаемый им генерал Ермолов "желал бы, чтобы пламенное перо изобразило переход русского народа из ничтожества к славе и могуществу". Но при этом поэт пытается гордо отвергать упреки в славословии: "Приехать на войну, с тем, чтоб воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой - слишком непристойно". Но задним числом он это сделал. Двойственность позиции самого Пушкина во время путешествия отразилась и в произведении на эту тему.
За годы, прошедшие от поездки до публикации "Путешествия", и ситуация, и сам поэт изменились. Пушкин женился и стал государственным чиновником. Уже прошли польские события: Паскевич потопил в крови Варшаву. На портрете наместник изображен самодовольным - с рукой, положенной на карту Польши. Жуковский и Пушкин откликнулись панегириками на это событие, и от них многие отвернулись. Молчание писателя в своем "Путешествии" об истинных целях, делах и встречах, упоминание небольшого количества имен можно, скорей всего, объяснить не только и не столько разумной осторожностью, скованностью, сколько тем, что к моменту сочинения живые подробности попросту выветрились из памяти.
Само собой, если не считать нескольких взволнованных строк о переезде речки Арпачай, границы с Турцией, к которой он так стремился,- ответа на сокровенные мысли поэта в тексте "Путешествия в Арзрум" искать бессмысленно. И именно бессмысленность публикации истинным писателем неискреннего произведения в угоду обстоятельствам кажется нам основной причиной, по которой он откладывал писание и публикацию, пока на него не надавили, что это надо сделать. Естественно, реальное назначение поездки из текста не ясно, но и легендарная цель, как выше говорилось, расплывчата, и этот компромисс великого поэта с реальностью можно понять и простить.
Итак, бегство за границу, как бывало у Пушкина уже много раз, не состоялось. Не доведя операцию до конца, поэт капитулировал. Разрядившись, соскучившись по друзьям, набравшись впечатлений, он возвратился в Москву мрачным. "Цинизм его увеличивается",- вспоминала Анна Керн о вернувшемся из Арзрума поэте. Мы видим теперь, что Пушкин не смог учесть ни реальной ситуации, ни своих возможностей. Попытка была обречена на неудачу. "Далекий вожделенный брег", о котором так мечталось, не приблизился, а может быть, даже стал дальше.
1988-1993,
Дейвис, Калифорния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Уведомляя об этом Пушкина и будучи недовольным тем, что тот "странствовал за Кавказом", Бенкендорф прибавлял: "Я же с своей стороны покорнейше прошу Вас уведомить меня, по каким причинам не изволили Вы сдержать данного мне слова и отправились в Закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие путешествие". Приятелю Пушкин, между прочим, сам рассказывал, что Николай I спросил его, как он смел поехать в армию. На ответ, что главнокомандующий ему это позволил, возразил: "Надобно было проситься у меня. Разве не знаете, что армия моя?"
Параллельно занималась Пушкиным и обычная полиция, хотя и не столь усердно. Спустя шесть месяцев после отъезда поэта из Тифлиса, полиция эта рапортовала, что имярек в Тифлисе "на жительстве и временном пребывании не оказался".
Наконец, еще одна "смертельная" причина могла повлиять на отказ Пушкина от давно вынашиваемого решения бежать через русско-турецкий фронт. Хотя об этом поговаривали давно, внезапно Пушкин узнает от человека, стоявшего в карауле, что в Арзруме открылась чума. Попав с лекарем в лагерь, где находились больные чумой, Пушкин не слезал с лошади и, как он сам пишет, "взял предосторожность стать по ветру". Впрочем, он поспешил оттуда удалиться. "Мне тотчас представились ужасы карантина, и я в тот же день решился оставить армию". Мысль углубиться на территорию, зараженную чумой, и превратиться в одного из несчастных, медленно умирающих людей отвращала, вынуждала отказаться от задуманного, бежать назад как можно скорей.
Осмелимся утверждать с достаточной степенью уверенности, что, отправляясь на Кавказ в 1829 году, Пушкин думал вырваться из России. Обычно он начинал действовать решительно. Эмоции опережали рассудок, как было уже не раз. Похоже, однако, что в данном случае были и план, и долгие приготовления, но по дороге, и особенно прибывши на место, беглец стал постепенно осознавать, что это сопряжено с такими трудностями, такими опасностями и риском, к которым он не был готов. Поэт с его суеверностью либо побоялся, либо передумал, что, практически, одно и то же. И это, как нам представляется, был разумный поступок. Чуть позже поляков-повстанцев, которых Пушкин ошельмует в своем верноподданническом стихотворении "Клеветникам России", повезут по Военно-Грузинской дороге под конвоем из Варшавы в ссылку на Кавказ. А еще позднее, в 1855 году, Адам Мицкевич умрет во время следующей русско-турецкой войны от холеры, добравшись до того самого Константинополя, куда стремился Пушкин.
Вряд ли отзыв о Пушкине тех дней его приятеля Михаила Юзефовича объективно отражал реальное состояние поэта: "Он был уже глубоко верующим человеком и одумавшимся гражданином, понявшим требования русской жизни и отрешившимся от утопических иллюзий". Просто в довершение всего Пушкин, каким бы он ни был энергичным любителем путешествий, устал от почти трехмесячной отвратительной дороги, грязи, плохого питания, бивачной жизни, отсутствия женщин. Он больше не стремился вперед, где его ждала неопределенность. Пушкин жаждал отдыха и, как это у него часто бывало, перегорел, разрядился, остыл и успокоился.
Меж горных стен несется Терек,
Волнами точит дикий брег,
Клокочет вкруг огромных скал,
То здесь, то там дорогу роет,
Как зверь живой, ревет и воет
И вдруг утих и смирен стал.
Все ниже, ниже опускаясь,
Уж он бежит едва живой.
Так после бури истощаясь,
Поток струится дождевой.
В комментариях к этому черновому отрывку обычно говорится, что здесь описан обвал, который преградил Пушкину дорогу во время его путешествия в Арзрум. Нам же пушкинские строки видятся объяснением того, что с ним произошло. Теперь ясно, что легче и проще всего бежать за границу ему было из Кишинева, труднее из Одессы, еще сложнее из Михайловского, а побег через Кавказ на деле оказался сопряженным со смертельным риском. Поэт опять оказался у разбитого корыта, в том подвешенном состоянии, которое он однажды описал в письме к брату: "...кажется и хорошо - да новая печаль мне сжала грудь - мне стало жаль моих покинутых цепей".
Оставалось соблюсти хорошую мину и возвращаться назад. Он спустился с гор, отдохнул, полечился минеральными водами и двинулся на север. "Граф (Паскевич.- Ю.Д.) предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию",- сочинял Пушкин позже. Бенкендорфу же он объяснял все еще нелепее: "Я понимаю теперь, насколько мое положение было фальшиво, а поведение легкомысленно; но, по крайней мере, тут было только одно легкомыслие. Мысль, что это можно приписать другой причине, была бы для меня невыносимой. Я скорее хотел бы подвергнуться самой строгой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах Того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью - и это не фраза". Это была, конечно же, только пустая фраза и хитрость, чтобы перекрыть "другую причину", то есть попытку бегства за границу.
Хотя Пушкин и делал записи по дороге, отчет о поездке появился лишь спустя почти шесть лет. Во многих исследованиях "Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года" оценивается как выдающееся литературное произведение. "Путешествие в Арзрум",- приводим для примера цитату,- в истории русской путевой прозы занимает совершенно особое место. Пушкин взорвал изнутри традиционный жанр, расшатал его, казалось бы, незыблемые каноны и создал тот "вечный образец", который не был в достойной мере оценен современниками". Или оценка другого исследователя: "Путешествие в Арзрум" это пиршество идей, здесь пафосом является поэзия мысли". Подобные оценки звучат пародийно. Достаточно взять хотя б "Письма русского путешественника" Карамзина, чтобы увидеть всю поспешность и небрежность Пушкина. Между тем лишь иногда авторы осмеливаются отметить мелкие описки по части дат, событий и географии, вроде той, что гору Арагай Пушкин спутал с Араратом. Лишь единожды мы встретили замечание, что "Путешествие" фрагментарно, что впечатления поэта от похода были ему не важны, etc.
Над названием Пушкин, видимо, недолго думал, поставил первое пришедшее на ум. Тогда в газетах и журналах часто печатались то "Путешествие в Малороссию", то "Путешествие в Кронштадт". У самого Пушкина имеется четыре работы под названием "Путешествия". Кстати, традиционно говорится, что Пушкин ездил на Кавказ, а произведение называется не "Путешествие на Кавказ", и даже не "Путешествие в Закавказье", но - "Путешествие в Арзрум", то есть в Турцию, ведь Арзрум был турецким, когда он туда собирался. А по существу, это произведение точнее было бы назвать "Неудачное путешествие в Турцию".
Осмелимся вразрез с традицией сказать, что "Путешествие в Арзрум" одно из самых слабых произведений Пушкина. Обычно такой недосягаемо искренний, автор здесь то и дело фальшивит. Напечатал Пушкин это эссе (если не считать публикации маленького отрывка) в первой книжке собственного "Современника". То и дело Пушкин стремится подчеркнуть свою лояльность, патриотизм, даже национализм. Оккупация у него - "приобретение важного края Черного моря", хотя он отмечает и некоторые негативные стороны колонизации Закавказья. Пушкинские эвфемизмы для оккупации: "Грузия прибегла под покровительство России" и "Грузия перешла под скипетр императора". Пушкин находит два гуманных средства "принуждения к сближению" и "укрощения сих диких людей": самовар и - "более нравственное" - "Евангелие".
Тынянов видел в двух пушкинских стихотворениях, написанных во время путешествия, некую оппозицию и призывы к миру. Имеются в виду "Из Гафиза" и "Делибаш". Делибаш - еще одно турецкое слово, которое узнал Пушкин, означает - отчаянная голова.
Мчатся, сшиблись в общем крике...
Посмотрите! Каковы?
Делибаш уже на пике,
А казак без головы.
Никакого пацифизма в этих кровавых шутках нам не видится, и вряд ли можно отнести эти стихотворения к заслуживающим серьезного внимания. Кстати, они были без возражений цензуры опубликованы.
Оставим в стороне географическую информацию, почерпнутую Пушкиным из прочитанных книг. Пушкин использовал, например, книгу Н.Н. "Записки во время поездки из Астрахани на Кавказ и в Грузию в 1827 году", изданную в Москве в 1829. Автор, которого поэт знал, путешествовал вместе с Всеволожскими; собирался поехать с ними и Пушкин. У Пушкина было два экземпляра этой книги, из которых он много, как было доказано до нас, заимствовал. Отметим, что в работе Пушкина немало и собственных интересных наблюдений о нравах, о происходящем. Но по сути все-таки "Путешествие в Арзрум", нам кажется, опубликовано, так сказать, ради сокрытия истины о целях путешествия автора. Для понимания этой работы Пушкина-журналиста приходится опираться на весь существующий материал и лишь в последнюю очередь на текст и сохранившиеся черновики.
Кажется, автору скучно было описывать свое "Путешествие", а читателю скучно читать. Русские и кавказские пейзажи поэт сравнивает с картинами западных художников. Язык не богатый, с бесконечным "яканьем": "Я ехал", "Я думал", "Я сказал" на каждой странице, без всяких попыток сделать текст стилистически богаче. Переделанное для публикации "Путешествие" так и осталось по сути личным дневником, написанным на ходу. Печать спешки заметна, хотя между сбором материала и публикацией этой небольшой рукописи прошло без малого шесть лет. Белинский, например, сразу отнесся к тексту "Путешествия в Арзрум" холодно, заметив лишь, что "он хорош только подписью автора". Почему ж Пушкин долгое время спустя надумал свои заметки печатать? Как остроумно выразился один пушкинист, автор "решил выдать свои путевые записки".
За год до опубликования "Путешествия в Арзрум" поэта пригласил к себе главнокомандующий граф Паскевич и попросил осветить талантливым пером турецкую кампанию. Пушкин обещал выполнить свой долг и заплатить за кавказское гостеприимство фельдмаршала, хотя ясно, что поэт это делал не для одного Паскевича. Однако был, видимо, и еще один внешний повод. За полгода до публикации во Франции вышла книга, в которой перечень генералов, командовавших русской армией, заканчивался так: "...и наконец, г-н Пушкин... покинувший столицу, чтобы воспеть подвиги своих соотечественников". Пушкина это, видимо, обидело. Во всяком случае, в предисловии к "Путешествию" он писал: "Признаюсь: строки французского путешественника, несмотря на лестные эпитеты, были мне гораздо досаднее, нежели брань русских журналов".
Поэт говорил, что публикует свои записки так, как они были сделаны в 1829 году, а сам переписал их. Существует точка зрения, что по поводу публикации "Путешествия в Арзрум" автор встречался с Бенкендорфом, а текст редактировался лично Николаем Павловичем. Но и тут, спустя шесть лет после войны, цензура вместо слов "Сводный уланский полк" поставила "*** уланский полк",- такова уж природа русской секретности.
Так или иначе, позиция Пушкина в "Путешествии в Арзрум" выглядит двойственной: на деле он, безусловно, отдавал должное славе покорителей Закавказья. Почитаемый им генерал Ермолов "желал бы, чтобы пламенное перо изобразило переход русского народа из ничтожества к славе и могуществу". Но при этом поэт пытается гордо отвергать упреки в славословии: "Приехать на войну, с тем, чтоб воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой - слишком непристойно". Но задним числом он это сделал. Двойственность позиции самого Пушкина во время путешествия отразилась и в произведении на эту тему.
За годы, прошедшие от поездки до публикации "Путешествия", и ситуация, и сам поэт изменились. Пушкин женился и стал государственным чиновником. Уже прошли польские события: Паскевич потопил в крови Варшаву. На портрете наместник изображен самодовольным - с рукой, положенной на карту Польши. Жуковский и Пушкин откликнулись панегириками на это событие, и от них многие отвернулись. Молчание писателя в своем "Путешествии" об истинных целях, делах и встречах, упоминание небольшого количества имен можно, скорей всего, объяснить не только и не столько разумной осторожностью, скованностью, сколько тем, что к моменту сочинения живые подробности попросту выветрились из памяти.
Само собой, если не считать нескольких взволнованных строк о переезде речки Арпачай, границы с Турцией, к которой он так стремился,- ответа на сокровенные мысли поэта в тексте "Путешествия в Арзрум" искать бессмысленно. И именно бессмысленность публикации истинным писателем неискреннего произведения в угоду обстоятельствам кажется нам основной причиной, по которой он откладывал писание и публикацию, пока на него не надавили, что это надо сделать. Естественно, реальное назначение поездки из текста не ясно, но и легендарная цель, как выше говорилось, расплывчата, и этот компромисс великого поэта с реальностью можно понять и простить.
Итак, бегство за границу, как бывало у Пушкина уже много раз, не состоялось. Не доведя операцию до конца, поэт капитулировал. Разрядившись, соскучившись по друзьям, набравшись впечатлений, он возвратился в Москву мрачным. "Цинизм его увеличивается",- вспоминала Анна Керн о вернувшемся из Арзрума поэте. Мы видим теперь, что Пушкин не смог учесть ни реальной ситуации, ни своих возможностей. Попытка была обречена на неудачу. "Далекий вожделенный брег", о котором так мечталось, не приблизился, а может быть, даже стал дальше.
1988-1993,
Дейвис, Калифорния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30