Как пиво пил — помню, а потом — как отрезало.
С машиной дрался?
Может быть. Наверное, споткнулся и упал. Вот вам и пальцы на капоте.
Лампочку бил?
Да что вы? Не, это не я. Хотя все может быть. Ну, пьяный был, не помню ничего.
В Лесникова стрелял?
Из чего? Из пистолета?!! Из какого пистолета? Вы с ума тут все посходили, да?! Откуда у меня пистолет?
И все. Без пистолета ничего не получается, хоть ты тресни.
Следовательница это прекрасно понимала и ясно осознавала, что Барчука придется отпускать. Припаять ему можно разве что разбитие лампочки, да и то с трудом. А оно больше чем на мелкое хулиганство не тянет. Просить у прокурора ордер на арест при таких уликах — это просто смешно.
И пока Лешеньку не отпустили с миром, Сажин решил попытаться раскрутить его на сообщничество. Типа — сам не убивал, но стоял на стреме и прикрывал отход.
Тем более, что Барчук категорически отрицал наркотики. Опьянение признавал — но только обыкновенное, алкогольное.
А раз так, то это в корне меняет дело. Обыкновенный пьяный человек запросто может быть сообщником в каком угодно преступлении и совершать разумные и упорядоченные действия в неограниченном количестве. Конечно, все зависит от степени опьянения, и если эта степень высока, то действия становятся все менее разумными и упорядоченными — однако это не мешает пьяным людям совершать преступления. А иногда даже помогает, потому что алкоголь снимает страх и добавляет наглости.
Наркотики, впрочем, тоже далеко не всегда повергают человека в состояние полной невменяемости. Однако надо заметить, что героинщики, например, совершают преступления чаще всего не под кайфом, а в промежуточный период, когда ищут деньги на новую дозу. Что касается любителей таблеток (и в частности, «смешинок»), то про них вообще ничего определенного сказать нельзя.
Однако же, первоначальная версия строилась на том, что Барчук был совершенно невменяем, когда стрелял в Лесникова. Если же Леша — не стрелок, а сообщник, то от идеи невменяемости придется отказаться. И чтобы понять, какую линию дальше вести, Сажин стал по новой задавать Барчуку те вопросы, от которых Леша за день успел устать до смерти.
— Значит, смотри, что у нас получается, — подытожил Сажин в конце концов. — Вчера ночью в твоем подъезде был убит Юрий Павлович Лесников. В тот момент, когда убийца стрелял в него, ты зачем-то стал лупить руками и ногами его машину. Сработала сигнализация, и в результате почти никто не слышал выстрелов.
— Ну и что? Я пьяный был. Упал, задел машину…
— Нет, братишка. Свидетели говорят, что ты отрабатывал на ней приемы карате. А главное — разбил лампочку над входом в подъезд. Из-за этого убийца ушел в полной темноте, и никто не может его описать.
— Никакой лампочки я не бил.
— Ну зачем врать? Несколько человек видели, как ты ее разбил. Бутылкой из-под пива. Так что тут никаких сомнений нет — лампочку разбил ты. И нас интересует только одно: кто тебя об этом попросил?
— Никто меня не просил! И вообще — не помню я ничего.
— Леша, это несерьезно. Анализы показывают, что алкоголя у тебя в крови был самый мизер. Ты, конечно, мог быть навеселе, не спорю. Но чтобы все забыть… Не верю!
Сажин надеялся, что Барчук действительно был не настолько оглушен наркотиком, чтобы начисто все забыть. И предполагал, что могло быть так: когда Леша попался убийце на глаза, он был еще вменяем. И киллер попросил Лешу запустить сигнализацию и разбить лампочку. На кой черт ему это понадобилось — большой вопрос, но факт остается фактом: никто не видел, как он убегал.
А убегая, убийца мог всучить парню таблеточку, и к приезду милиции Леша уже ничего не соображал.
Конечно, версия была шита белыми нитками, но тут уж никуда не денешься. Совпадения слишком подозрительны, и запирается парень как-то глупо. Ведь он должен знать, что за употребление таблеток ему ничего не будет — так зачем же он так нагло врет? Наверное, он что-то все-таки помнит и неуклюже пытается это скрыть, а алкогольное опьянение кажется ему более естественной отмазкой.
А главное — с собой у него таблеток не было. В этом, конечно, нет ничего необычного. Как правило, так и бывает — купят у торговца одну или несколько штук — и сразу в рот.
Но может, Леша все-таки симулировал?
В таком случае, он не случайный сообщник убийцы, а сознательный сообщник.
Но как это доказать, если подозреваемый на все вопросы отвечает одинаково: «Не помню. Не помню! Не помню!!!» А если на него надавить, срывается на истерику — и тогда становится очевидно, что в гневе он действительно может убить, но не из пистолета, а тяжелым предметом по голове. Но и крича так, что звенят стекла, и вырываясь из рук конвоиров, он продолжает твердить то же самое:
— Не помню! Не знаю!!! Я НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТ!!!
И прижать его нечем.
То есть, выбить признание, конечно, можно. Но на одном признании далеко не уедешь. Если вскроется на суде, что признание не добровольное и вдобавок не подкреплено другими уликами — тут и амба всем, кто вел расследование.
Лучше уж убийство не раскрыть, чем такие последствия.
Да и парня жалко. Очень может быть, что он и правда не виноват. А Сажин не любил подводить под монастырь невиновных. Совесть потом замучает — сны нехорошие и мальчики кровавые в глазах.
* * *
— Нет, если это заказуха, то Барчук ни при чем, — сказал старший оперуполномоченный Ростовцев на следующий день. — Зачем киллеру помощник-дилетант? А на профессионала Леха не тянет.
— Но совпадения странные, — упрямо повторил Сажин. — И, кстати, ты сам хотел его закрыть.
— Я и до сих пор хочу. Но твоя идея не катит совершенно. Тут одно из двух. Либо стрелял сам Леша, а пистолет подобрали соседи, и киллера никакого не было. Либо стрелял киллер, а Леша просто случайно вляпался в эту историю. Если бы у киллера был сообщник, то они ушли бы вдвоем — это сто процентов. Ни один киллер не оставит своего партнера, даже если тот обдолбан по самый мозжечок. Так не бывает. Если партнер не может двигаться, то киллер его скорее пристрелит на месте. Для безопасности.
— И что ты предлагаешь? Отпустить Барчука и остаться на полных нулях?
— Я предлагаю крутить Барчука на убийство в состоянии невменяемости. Это наш единственный способ избавиться от глухаря.
— Запереть парня в психушку?
— А что? Его там вылечат. Сам же говоришь — он таблетки жрет горстями без рецепта какие попало. А там ему будут правильные таблетки давать.
— Я вообще ничего не говорю. Соседи говорят. Некоторые. А другие не подтверждают.
— Ну, вчера-то он точно «смешинок» накушался. Это я тебе без всяких соседей скажу и эксперты тут никакие не нужны. Такие глаза никаким атропином не нарисуешь.
— Пистолет надо искать. Без пистолета никаких шансов. Вменяемый или обдолбанный, а не из пальца же он его застрелил.
— Да, пистолет… Ты ничего нового не узнал?
— Не-а. Все по старому. Первым появился Николай Иваныч, потом выглянул Коля Басов, но на лестницу не выходил, пока не появилась жена Лесникова. То есть вдова. Другие стали подходить уже после нее — и пистолета никто не видел.
— Получается, пистолет мог взять только Николай Иваныч.
— В общем, да. Но там с хронологией не все гладко. Старушка Шмелева утверждает, что сначала пальнули, потом завыла машина, потом Барчук вошел в подъезд, а потом послышался голос Николая Иваныча. А Николай Иваныч говорит, что сначала сработала сигнализация, потом раздались четыре выстрела…
— Четыре?
— В том-то и дело. Два подряд, один чуть позже и один — еще позже. И только после этого Николай Иваныч вышел на лестницу, а Барчук был уже там.
— Гильз было три.
— Четвертый «выстрел» — это, скорее всего, лампочка. Николаю Иванычу показалось, что он был дальше, тише и вообще какой-то не такой. Но тогда получается, что Барчук ни при чем. Ведь он разбил лампочку, когда входил в подъезд.
— А он не мог кокнуть ее на выходе?
— Так он же никуда не выходил.
— Да, правильно. Не выходил…
— Тут есть один нюанс. Бабка видела, как входил Барчук, но не заметила, как выходил убийца.
— Вот именно. Отсюда можно сделать вывод, что убийца вообще не выходил, а следовательно — убийца и есть Барчук.
— Но та же бабка говорит, что Барчук вошел после выстрелов. Причем не сразу. И она от этого не отступится. Попробуй только намекнуть, что она может ошибаться — сразу начинает: «Я не дура и не слепая. В десять раз больше вас прожила, а ум пока не потеряла».
— Если она прожила в десять раз больше нас, то ей должно быть лет триста.
— А что, она примерно так и выглядит. А Светик, добрая душа, Лешеньку отпустит — это как пить дать. Для нее бабка — свидетель номер один. И для прокурора тоже, и для суда. Если Барчук вошел в подъезд после выстрелов, он не может быть убийцей, хоть ты тресни. Я пока уговорил подержать его по подозрению в пособничестве. Но раз ты считаешь, что так не бывает — значит, Лешу надо отпускать и искать киллера. Кстати, что там на фирме?
— На фирме что ни морда — то кандидат в заказчики. А еще у них есть секьюрити — охрана офиса и складов, сопровождение грузов, личный шофер господина Заборина и тому подобное. Так там что ни рожа — то кандидат в киллеры. И пистолеты Макарова, между прочим, имеются. С надлежаще оформленными разрешениями.
— И что, глухо?
— Да уж конечно не звонко. Если киллер оттуда, то пистолет наверняка давно в речке, а у секьюрити пушки чистенькие — и у каждого орла алиби на год вперед расписано.
— Так. Ну и что мы будем делать? Барчука крутить или фирму?
— И то, и другое, я думаю. Надо Барчуку намекнуть, что это Николай Иваныч пистолет забрал. Если Леша такой протокол подпишет, то мы запросто получим ордер на обыск. И если вдруг найдем пистолет, то можно будет припереть Лешу к стенке и не думать ни о каких киллерах.
— Если мы у Николая Иваныча пистолет найдем, то может статься, он и убил Лесникова. А потом перевел стрелки на наркомана. Вспомни — ведь о том, что он появился на лестнице уже после Барчука, мы знаем только с его собственных слов.
— Не только. Бабка то же самое говорит.
— Бабка говорит, что голос слышала. А еще она говорит, что Барчук после выстрелов в подъезд вошел. Николай Иваныч мог молча ждать и молча стрелять, а когда Барчук появился — заговорил, вот бабка и услышала.
— Нет, это совсем неправдоподобно. Зачем бывшему начальнику вытрезвителя на старости лет стрелять в соседа? Из классовой ненависти что ли?
— А зачем ему подбирать пистолет? Из любви к побрякушкам? Или чтобы тебе нечем было припереть Барчука? У которого, кстати, тоже мотива нет. Состояние невменяемости — это, конечно хорошо, но я тут поговорил со специалистами. Они уверены: если дать обдолбанному «смешинками» пистолет — есть шанс, что шальные пули будут летать во все стороны. Но чтобы две пули в сердце, одну в голову и ни одной мимо — этого быть не может. Либо он не был под кайфом и надо искать другой мотив, либо он не убивал.
Сажин горячился. Он понимал, что законопатить Барчука — это лучший способ избавиться от этого дела, грозящего превратиться в вечный глухарь. Но откровенно делать из парня козла отпущения только потому, что он наркоман — это было слишком. Чем дольше Сажин думал над этой версией, тем меньше он верил, что Леша Барчук, обезумевший от своих таблеток, мог в кого-то стрелять.
И наконец Сажин решил высказать это вслух:
— Слушай, а тебе не кажется, что мы занимаемся ерундой? Ведь нам обоим совершенно ясно, что это киллер. Заказуха чистой воды. И если бы этот дурак с круглыми глазами пришел туда на пять минут позже, то мы бы не морочили головы друг другу и самим себе. Сумасшедшие наркоманы не убивают замдиректоров и не простреливают навылет кошельки с пачкой баксов внутри. Этим занимаются киллеры, и ты об этом знаешь не хуже меня.
* * *
Когда Леша Барчук наотрез отказался подписать заявление, что он видел пистолет, который лежал возле тела Лесникова, а потом этот пистолет забрал гражданин Афанасьев Н.И., стало окончательно ясно, что Лешу придется отпускать.
Барчук не клюнул даже на Сажинскую приманку:
— А что, если Николай Иваныч сам Лесникова грохнул, а теперь на тебя стрелки переводит?
— Не знаю я ничего! — продолжал твердить Леша. — Не помню. Может, меня вообще там не было.
При этом он не думал о выборе правильной тактики — однако выбрал самую правильную.
Крыть нечем.
Хочется крыть, а нечем, как выразился однажды общенародный любимец Михаил Жванецкий.
В тот же день Света Кораблева, наделенный всеми законными полномочиями следователь прокуратуры, вежливо, но твердо сообщила Сажину и Ростовцеву:
— Держать Барчука я больше не могу. Прокурор ордера на арест не даст, да я и не буду его просить. Вам придется искать другого убийцу.
Алексей Барчук вышел на свободу за несколько часов до истечения предусмотренного законом 72-часового срока задержания без ордера на арест.
И исчез.
Сажин с Ростовцевым предлагали приставить к нему наружное наблюдение — хотя бы на несколько дней. Вдруг он все-таки замешан в убийстве. И если Сажин все-таки прав, и Леша симулировал кайф, а на самом деле был в сговоре с киллером — то он может отправиться к сообщнику или заказчику за своей долей.
Но начальник угрозыска Горелов людей на это дело не дал, а сами Сажин и Ростовцев заниматься слежкой не могли. У них было полно других дел.
Они даже не сразу узнали, что Барчук пропал. Только на третий день его вечно пьяный отец был после уличной драки доставлен в дежурку райотдела, где как раз в это время оперуполномоченный Сажин разговаривал с участковым.
Папаша орал, что его сына ни за что держат в тюрьме, а теперь и его решили посадить без вины, и вообще все менты сволочи.
Сажина в этой тираде заинтересовало только одно обстоятельство — оказывается, папаша понятия не имел, что сына уже три дня как выпустили из изолятора временного содержания.
Сажин переспросил несколько раз и убедился, что дома Леша не появлялся. Матери у него не было, а отец его в глаза не видел.
И во дворе его тоже не видели со дня ареста.
Барчук как сквозь землю провалился, и Ростовцев сразу уверенно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11