Над головой простиралось играющее всеми цветами вечернее небо, вокруг витали ароматы свежего хлеба, колбас, кофе «Эспрессо» — это из соседних кафе. Иногда к ним примешивался запах марихуаны. Стоял чудный сентябрь: было все еще тепло, но вечерняя прохлада уже начинала насыщать воздух свежестью, и розовые тона неба казались от нее еще нежнее — это напоминало ранние акварели Марка. Воркуя, голуби вперевалку разгуливали по улицам. У стен застыли велосипеды. То здесь, то там девочки прыгали через скакалку.
— Что ты принесла? — Марк лежал на полу и курил.
— То, что ты заказывал. Наше обычное меню: омар, икра, бифштекс. — Послав ему воздушный поцелуй, она поставила пакеты на узкий кухонный стол.
— Серьезно? Ты купила бифштекс? — В его голосе звучало скорее разочарование, чем предвкушение.
— Нет. Фьорелла сказала, что мы мало едим салями, ну я и купила целую тонну.
— Хорошо. Надо полагать, она разбирается.
До появления Кизии он жил на консервированных бобах и шоколадном печенье. Фьорелла была одним из многочисленных подарков Кизии, частью ее тайны.
— Конечно, разбирается. Еще как разбирается.
— И ты тоже отлично разбираешься.
Она стояла в дверях, глаза ее блестели в наполняющих комнату сумерках. Глядя на распростертого на полу Марка, она сказала:
— Знаешь, иногда мне кажется, что я и в самом деле люблю тебя, Марк.
— Мне тоже иногда кажется, что я люблю тебя.
Во взглядах, которыми они обменялись, звучало многое. В них не было места раздражению, напряженности, нервозности. Не было глубины чувства, но не было и кокетства. Одно лишь признание: я очень ценю, что я с тобой.
— Хочешь, пойдем погуляем, Кизия?
— Погуляем, — повторила она по-итальянски, и он ласково рассмеялся. Она всегда называла прогулку по-итальянски и объясняла это так: — Там, в Нью-Йорке, люди ходят. Бегают. Они ненормальные. Здесь, в Сохо, пока еще понимают, что значит жить! В Европе тоже понимают это. Итальянцы каждый вечер выходят в сумерках на прогулку, а еще в полдень по воскресеньям — в этих забавных маленьких городках, где большинство женщин носят черное, а мужчины — шляпы, белые рубашки, мешковатые костюмы и не надевают галстуков. Гордые земледельцы, добродетельные люди. Они глазеют по сторонам, приветствуют знакомых. И делают это так, словно выполняют важный обряд. Это ритуал, многовековая традиция, и мне это очень нравится.
— Ну, пошли. — Он поднялся, потянулся и обнял ее за плечи. — Поедим, когда вернемся.
Кизия понимала, что имеется в виду. Одиннадцать, может, и двенадцать часов. Сначала они будут гулять, потом встретят друзей и остановятся на улице поболтать. Станет темно, и они зайдут к кому-нибудь из друзей Марка, чтобы взглянуть, как продвигается работа, и в конце концов в студии соберется столько народу, что они решат пойти посидеть в «Партридж» и выпить там вина. А через несколько часов выяснится, что все умирают с голоду, и Кизии придется кормить девять человек. В комнате будут гореть свечи, играть музыка, звучать смех и гитара, и все будут передавать друг другу сигареты с травкой. Призванные разговорами, в комнате будут витать духи Клее, Руссо, Кассата и Поллока. Наверное, таким был Париж во времена импрессионистов. Изгои официального искусства, они собирались вместе, создавая свой собственный мир, в котором дарили друг другу смех, мужество и надежды… в ожидании дня, когда кто-нибудь откроет их и сделает знаменитыми, а вместо шоколадного печенья они будут есть икру. Ради них самих Кизия надеялась, что этого не случится, — никогда они не покинут свои пыльные студии, где сами собой возникают волшебные вечера, подобные этому; ведь тогда им придется облачиться в смокинги, улыбки их станут сухими, а глаза — печальными. Они будут ужинать в «21», танцевать в «Эль Марокко» и ходить на приемы вроде вчерашнего.
Но Парк-авеню далеко от Сохо. Это другая Вселенная. А воздух все еще полон летнего тепла, и ночь освещена улыбками.
— Куда ты, любовь моя?
— Есть дела дома.
— Тогда пока. — Он уже не интересовался ею, всецело поглощенный гуашью.
Кизия поцеловала его на прощание, окинула комнату быстрым, внимательным взглядом. Ей было противно возвращаться домой. Все время возникало чувство, что она не сможет вернуться обратно. Вдруг кто-то откроет ее секрет, узнает, где она бывает, и помешает ей прийти сюда еще раз. Мысль эта повергала в ужас. Ей необходимо возвращаться — она не может без Сохо, ей нужен Марк, и ей уже не обойтись без всего, что с этим связано. Кто может помешать ей? Эдвард? Призрак ее отца? Вздор. Ей двадцать девять лет. И все равно, уходя из Сохо, она не могла избавиться от ощущения, что пересекает вражескую границу, чтобы вести разведку за железным занавесом. Ее развлекали подобные фантазии. А спокойствие, с которым Марк воспринимал ее исчезновения и возвращения, облегчало путешествия из мира в мир. Она смеялась над собой, легко сбегая по лестнице.
Стояло яркое солнечное утро. Кизия вышла из подземки за три квартала от своего дома и быстро пошла по Лексингтон-авеню и Семьдесят четвертой. Медсестры из Леннокс Хилл торопились на обед, посетители магазинов к полудню выглядели измученными, злобно выли машины. Все здесь двигались в убыстренном темпе. Было темнее, грязнее и шумнее, чем в Сохо.
Привратник открыл перед нею дверь и, приветствуя, прикоснулся к фуражке. В холодильнике, заведенном управляющим дома специально для таких случаев, хранились для нее цветы. Боже упаси, если они завянут, пока мадам посещает парикмахера или Сохо. Привычная белая коробка от Уита.
Кизия, взглянув на часы, быстренько прикинула свои дела. В течение дня надо сделать кое-какие звонки, охотясь за лакомыми кусочками для колонки Мартина Хэллама. А тот материал, что уже закончен, передать агенту по телефону. Быстренько принять ванну, а затем бегом на встречу по организации бала в пользу больных артритом. Первая встреча в этом году и отличный материал для Мартина Хэллама. В пять часов можно снова пойти в Сохо, купить провизию у Фьореллы и быть готовой к вечерней прогулке с Марком. Великолепно.
Дома телефонная служба сообщила, что ей несколько раз звонили. Эдвард, два раза Марина и Уит — он интересовался, не изменились ли их планы на завтрашний вечер. Кизия перезвонила ему, пообещала завтра быть полностью в его распоряжении, поблагодарила за розы и внимательно выслушала, как он скучает по ней. Через пять минут она уже лежала в ванне, совершенно забыв про Уита, а через пятнадцать вытиралась большим белым полотенцем с розовой монограммой.
Встреча проходила дома у Элизабет Морган. Миссис Энджиер Уимпл Морган III. Она была ровесницей Кизии, но выглядела лет на десять старше. Муж был старше ее вдвое. Она стала его третьей женой; две предыдущие благополучно умерли, существенно увеличив его состояние. Элизабет все еще занималась переделкой дома. По ее словам, «чтобы найти именно то, что нужно, уходит целая вечность».
Кизия опоздала на десять минут, и, когда она прибыла, в зале уже толпились дамы. Две горничные в хрустящей от крахмала черной форменной одежде подавали чай с сандвичами и лимонад на длинном серебряном подносе. Дворецкий бесшумно принимал заказы на спиртное — он пользовался большей популярностью, чем тот, что предлагал еще один длинный серебряный поднос — с чаем.
На кушетках и пуфиках в стиле Людовика XV («Представляешь, дорогая, восемь — у Кристи! И все в один день! Знаешь, это из поместья Ричли, там есть такая надпись!») торжественно, будто на королевских тронах, сидели пожилые матроны из комитета, позвякивающие золотыми браслетами и увешанные жемчугами: «пристойные» костюмы и «потрясающие» шляпы — целая выставка моделей от Баленсиага и Шанель. Они пристально смотрели на женщин помоложе, готовые разразиться потоком критических замечаний.
Зал был двухэтажный, камин — французский, мрамор эпохи Людовика XVI — «сказочный», а люстра «ужасная» — свадебный подарок матушки Элизабет. Столики розового дерева, инкрустированный письменный стол, сундучок с украшениями из золоченой бронзы — все это напоминало обстановку у Сотби накануне аукциона.
«Девочкам» было дозволено полчасика расслабиться, перед тем как приступить к делу, и наконец из глубины комнаты их призвали к вниманию. Вела собрание Кертни Сен-Джеймс.
— Леди, добро пожаловать домой после летних каникул! Как вы все великолепно выглядите! — Сама она — в элегантном костюме из синего шелка: в меру облегает бедра и подчеркивает грудь. На лацкане крупная сапфировая брошь, жемчуга, разумеется, тоже на месте, шляпа — в ансамбле с костюмом, а в пальцы рук, простертых в приветственном жесте к «девочкам», намертво впились несколько колец. — Пора заняться организацией нашего чудесного, нашего замечательного праздника. Он состоится в «Плазе» в этом году.
Вот сюрприз! Настоящий сюрприз! Так это будет «Плаза», а не «У Пьера». Какая невероятная, волнующая неожиданность!
Женщины перекинулись парой слов, и дворецкий с подносом начал обходить собрание. Тиффани оказалась одной из первых на его пути. Приветливо улыбаясь друзьям, она, кажется, не совсем твердо держалась на ногах. Кизия отвела от нее глаза и окинула взглядом всю компанию. Все они здесь — знакомые лица, одна или две новенькие, но отнюдь не незнакомки. Вошли в этот комитет вдобавок к десятку тех, в которых уже состоят. Ни одного постороннего, все из их круга. Нельзя же позволить кому попало заниматься подготовкой бала в пользу больных артритом! «Дорогая, вы ведь помните, кем была ее мать, правда?» В прошлом году Типпи Уолгрин попыталась ввести в эту компанию одну из своих странных подружек. «Но ведь все знают, что ее мать — наполовину еврейка! Типпи, девушке наверняка будет неловко в нашем обществе!»
Собрание потекло обычным чередом. Распределялись поручения. Устанавливался график будущих собраний — дважды в неделю на протяжении долгих семи месяцев. Это обеспечит женщинам смысл жизни и хороший предлог выпить — по крайней мере четыре мартини за вечер, если, конечно, им удастся поймать взгляд дворецкого. Он будет так же бесшумно обходить присутствующих, а поднос с лимонадом останется почти нетронутым.
Как обычно, Кизии досталась роль старшей в молодежном комитете. Пока она в городе, это пойдет на пользу ее колонке. Все, что потребуется, — это проследить, чтобы все дебютантки из соответствующих семей попали на бал, и доверить наиболее достойным из них лизать марки. Честь, которая приведет в восторг их матушек. «Бал в пользу больных артритом, Пегги? Как модно!» Модно… модно… модно…
Собрание кончилось в пять, и по крайней мере половина женщин уже была прилично навеселе — впрочем, не до такой степени, чтобы, добравшись домой, как обычно, не заявить мужу: «Ты ведь знаешь Элизабет… Она буквально вливает все это в тебя». А Тиффани скажет Биллу, что собрание было «божественным». Если тот вернется сегодня домой. До Кизии дошли чрезвычайно неприятные слухи о Тиффани.
Все эти голоса вызвали у нее воспоминания о днях давно ушедших, но навсегда оставшихся в памяти. Упреки, доносящиеся из-за закрытых дверей, предостережения и звуки, означавшие, что кто-то мучается ужасной рвотой… Ее мать. Как и Тиффани. Поэтому сейчас Кизии невыносимо смотреть на приятельницу. Все эти «божественности» и глупые шутки не могли скрыть постоянную боль в глазах, а отсутствующий, туманный взгляд ясно показывал, что она не вполне соображает, где и зачем находится.
Кизия нервно посмотрела на часы. Уже почти полшестого, и она решила не тратить время на переодевание. Костюм от Шанель Марк переживет. А может, поглощенный своим мольбертом, и вовсе не заметит. В это время почти невозможно поймать такси. Кизия расстроено оглянулась по сторонам. Ни одной свободной машины.
— Тебя подвезти? — спросил кто-то за ее спиной, и Кизия с удивлением оглянулась. Это оказалась Тиффани рядом с элегантным темно-голубым «бентли». За рулем — шофер в ливрее. Машина, как знала Кизия, принадлежит матери Билла.
— Матушка Бенджамин одолжила мне машину, — произнесла Тиффани виноватым голосом. При ярком дневном свете, вдали от мира вечеров и от спасительного полумрака Кизия заметила, что ее подруга сильно постарела. Вокруг глаз пролегли морщины, кожа стала вялой. В школе она была очень хорошенькой, да и сейчас еще оставалась такой, но, видимо, ненадолго… Кизия снова вспомнила о матери и едва смогла выдержать взгляд Тиффани.
— Спасибо, милая, но не стоит делать крюк.
— Черт… но ведь ты живешь не очень далеко, правда? — Она улыбнулась усталой улыбкой и сразу помолодела. Будто утомилась, слишком долго находясь в обществе взрослых, и сейчас хочет домой. Она выпила как раз столько, чтобы это не сказалось на памяти. Кизия уже не первый год не меняла жилья.
— Нет, Тиффи, я живу недалеко, только мне не домой.
— Ну и пусть. — Она казалась такой одинокой и нуждающейся в друге. Кизия не смогла отказать. К горлу подступили слезы.
— Хорошо, спасибо. — Она улыбнулась и пошла к машине, заставляя себя думать о чем-нибудь постороннем. Бога ради, не может же она разрыдаться прямо тут, перед этой несчастной. Разрыдаться — из-за чего? Из-за матери, умершей двадцать лет назад… или из-за Тиффани, которая уже тоже наполовину мертва? Кизия приказала себе отвлечься от этих мыслей и села на заднее сиденье. Бар был уже открыт. У «матушки Бенджамин» приличный запас спиртного.
— Харли, у нас опять кончилось виски.
— Да, мадам, — ответил шофер невыразительным голосом, и Тиффани обернулась к Кизии.
— Хочешь выпить?
Кизия покачала головой.
— Почему бы не подождать до дома?
Тиффани кивнула, держа стакан в руке и глядя в окно. Она пыталась вспомнить, вернется ли Билл к ужину. Кажется, он на три дня собирался в Лондон, но это могло быть и на прошлой неделе… или на следующей.
— Кизия?
— Да? — Кизия сидела натянутая как струна, в то время как…
— Ты меня любишь? — Кизия была ошеломлена, а Тиффани — в совершенном ужасе. Она задумалась, и это вырвалось само собой. Снова проклятый вопрос. Мучающий ее дьявол.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8